О достоинстве и недостойных (Из дневника 1985 года)…
19 августа, Преображение Господне
18-го, в воскресенье, причастились жена и дочь, а я ходил весь день и подумывал о том, что пора и мне тоже к исповеди и причастию. По крайней мере – надо ехать в Донской монастырь на завтрашний праздник. Тем более, что вчера я работал в качестве трудника в Данилове, а после этого всегда – какой-то духовный подъем, воодушевление.
Вечером внезапно вызвали на работу, поехал на дежурство в Горсвет. На ночь читал молитвы из Последования и 17 кафизму (118 псалом).
С утра встал разбросанный, рассеянный, но пересилил себя и все же поехал в Донской монастырь. Приехал туда около половины девятого. Встал в очередь к свечному ящику – и вдруг увидел впереди Володю Козаченко. Он стоял в толпе, которая ждала исповеди. Я понял, что успел, что сегодня я наверняка причащусь. Купил свечи и тоже подошел на исповедь. Приложился к гробнице Патриарха Тихона, которая располагается справа, встал в очередь за Володей.
Исповедь началась, подошла его очередь, он исповедовался, получил отпуст, прошел вперед, поближе к алтарю. До меня оставалось буквально два человека, не больше. И вдруг священник берет Крест и Евангелие и собирается уходить. Мы начинаем волноваться, я говорю: «Батюшка, есть еще люди на исповедь!». Он успокаивает, объясняет, что выйдет после «Отче наш». Мы перестали волноваться и ждали уже спокойно.
Я поставил к иконам купленные свечи, при этом чувствовал во всем существе какую-то легкость и благостность… Приложился к Кресту, Донской иконе Божией Матери, иконе праздника. Снова подошел к ждущим исповеди. Вот уже и «Отче наш» пропели, а вот начали читать молитвы перед причастием – а священника всё нет! Я вдруг понял, что в любую секунду могут открыться Царские Врата – и я останусь без причастия! И в то же время в уме барахталась мысль – а что вообще говорить-то? Грехов за мной, вроде, нет… Умом я понимал, конечно, абсурдность и безумие такой мысли – но покаяния не было. Покаяния я не ощущал. Никакого. Но как подходить к Чаше без настоящего покаяния?..
И вдруг сформировалась странная идея: сейчас я отойду от желающих исповедоваться и знамение Божие пусть будет вот какое: если как только я отойду, сразу выйдет священник, значит, задержка эта из-за меня, значит, именно меня сегодня не допускают из-за моего недостоинства к Чаше, и значит – я не могу идти к причастию.
Но тут же всё мое существо восстало: как это я не подойду? За что?.. Ведь это не вещь какая-нибудь, даже не духовная книга – ведь это ПРИЧАСТИЕ! Как, неужели я сам себя могу лишить Тела и Крови Христовых?! А в уме уже звучит ответ: не ты сам себя, а тебя сегодня не допускают. Ты можешь вытерпеть это? Можешь смириться?..
Вдруг я понял: вот так, неожиданно, начались те самые искушения и испытания, о которых говорил позавчера мой напарник по работе в Даниловом монастыре («Тот, кто приходит помогать в Данилов, обязательно будет переживать искушения»)! Но разве можно смириться с этим, с таким вот громадным лишением? И тем более сейчас, когда я чувствую себя чище, чем обычно, после очередного посещения Даниловской обители?..
Всё это проносилось в мозгу, в сердце буквально в считанные секунды. Это была тяжкая борьба, невыносимо тяжкая. И все же решил, что отойду. Если священник выйдет сразу – мне действительно запрещено сегодня подходить к Чаше, а если задержится хоть немного – значит, всё это мои глупые фантазии. И вот я отхожу на пять шагов и в ту же не минуту – секунду! – хлопает дверь и быстро выходит священник. Так! Это именно мне запретили! Опять ворочается мысль: да нет, это ты сам себе придумал, еще не поздно, подойди, встань со всеми – всё можно исправить!.. Но в душе я уже понимаю, что в этот раз ничего исправить нельзя. Если я снова подойду к исповедникам, сделав вид, что ничего не произошло, это будет такая внутренняя ложь, от которой мне самому долго не очиститься и не отмыться. И я выхожу из числа избранных (вот когда я по-настоящему ощущаю их избранность!) и встаю в стороне…
Священник ушел, я остался без причастия. Это было очень горько. Именно горько. И только маленькая надежда, что я сделал так, как мне было велено, слегка облегчала эту горечь.
Володя причастился, мы вышли из храма, заговорили – и тут только я понял, что от меня требовалось. Он сказал, что настоящая исповедь – по Требнику, когда наше грешное существо буквально выворачивают наизнанку. И я понял эту неудовлетворенность последнего времени, когда духовно мы годами – одни и те же, а значит в действительности – просто деградируем. Мы слепы, совсем не знаем и не хотим узнавать себя, а при этом считаем себя чуть ли не праведниками. Говорю, конечно, прежде всего о себе… Да, брат Георгий из Данилова был прав (и опять смыкаются звенья, которые образуют цепь!): в этой жизни церковной главное – исповедь и причастие. И смирение, которое по Евангелию больше поста и молитвы…
Итак, в эти несколько последних дней мне ясно и недвусмысленно было сказано с разных сторон: пора начинать по-настоящему исповедоваться и причащаться. Кровь и Тело Христовы – не игрушка, чтобы ими шутить. Они могут сжечь, как сожгли уже многих. Как и меня самого обжигали уже не раз.
Пора делать шаг. Что, кроме исповеди и причастия, есть в вере нашей наиважнейшего? Ничего нет. Разве спасет нас наше состояние и положение в обществе? Конечно, не все мы равны, даже и в Церкви. Но священник, монах, мирянин – разве в этом главное дело? И разве не там надо оставаться, откуда ты призван? Ведь и звание писателя тоже не позорно, а в России особенно значимо. Но никаким моим внешним состоянием и положением я не смогу заменить внутреннее свое содержание. Никогда не смогу. Для священника, для монаха, для мирянина – исповедь и причастие, смирение, пост и молитва. Я совсем не равняю свою нечистоту и слабость с их чистотой и силой – но всё перечисленное – для всех, для каждого.
С Володей поговорили хорошо, я довез его до Данилова монастыря (вот и я пригодился благодаря Господу!). Он обещал дать на долгий срок маленькое Добротолюбие и иметь меня в виду насчет Дорбротолюбия большого, пятитомного, которое он собирается себе доставать в ближайшее время.
На том расстались. Дома рассказал жене обо всех своих перипетиях, она согласилась и одобрила мои действия: и ее уже не удовлетворяли наши исповеди в последнее время.
Так, может, всё было правильно?..
***
P.S. Эти первые опыты духовной жизни, возможно, наивные, возможно, ошибочные, дороги для нашего поколения тем, что они были по-настоящему искренними. И эта искренность, возможно, искупала перед Небом и нашу наивность, и наши заблуждения…
