Миллионы всесильны… Один день из Дневника 1992 года
Прошло уже несколько дней, начался новый 1993 год, а я понимаю, что должен записать этот день, потому что забыть его невозможно, потерять из памяти нельзя. Этот день – 27 декабря 1992 года, день значимый и важный.
27-го декабря должны были состояться два больших для меня события: собрание прихода в храме у отца Николая Парусникова и премьера моего «Аввакума» в доронинском МХАТе.
На собрание отец Николай звал всех нас, своих друзей, задолго заранее. Но сначала предыстория, ибо это – целая повесть (печальная или нет – не могу окончательно определить для себя). Повесть эта началась за полгода до нынешних событий, летом 1992 года, когда отцу Николаю дали храм. А точнее – два разрушенных храма в одной ограде на Яузе, возле завода «Кристалл». Большой – Троицкий и малый – Введенский. Приход так и стал называться в просторечии, Троицко-Введенский. Оба храма были построены в начале 19 века, закрыты в 1931 году и, после 60-ти лет разрухи и запустения, представляют из себя более чем печальное зрелище. Впрочем, кроме нескольких незакрывавшихся храмов в Москве, что представляет из себя сегодня непечальное зрелище?
Узнав, кто у отца Николая выбран старостой, я поначалу очень обрадовался: ведь это же Женя Сутьян, мой старый знакомый по Малому театру и по «Русскому дому», хороший и искренний русский человек! Но отец Николай почему-то всё чаще и всё сильнее жаловался на своего старосту, что называется, «катил на него бочку». Я, зная Женю, как мне казалось, близко, приписывал это подозрительности отца Николая, да и вообще мнительности всей семьи Парусниковых. Но поток негатива от отца Николая всё нарастал. Когда в разговорах прозвучали слова «гуманитарная помощь» (а ею занимался Евгений), я слегка насторожился. Но нет, я же знал Сутьяна, помнил его и верил ему! А гуманитарная помощь, обогатившая сотни людей в России в начале 90-х (самые оборотистые открывают магазины, где торгуют этой самой «гуманитаркой», полученной бесплатно из-за границы), конечно, всегда и везде являлась яблоком раздора!
Но вот, как-то очень быстро, дошло дело и до открытой борьбы. Отец Николай в старой общине – в полной изоляции, храм совершенно без денег, а Сутьян, по словам отца Николая, богатеет просто баснословно. Чтобы остановить эту ситуацию, нужен бой. И он был назначен на 27 декабря…
Мы, дружные прихожане храма Малое Вознесение и отца Геннадия Огрызкова, поехали в таком составе: Наташа Бабусина, Ира Бабкина, Владимир Петрович Заманский с женой Наташей, Марина Софронова, Саша Лобанов и я. Было несколько человек и из храма Воскресения Словущего в Брюсовском переулке.
Собрались к часу дня, в малый храм, Введенский. Там был молебен у казаков, который служил отец Николай. После молебна перешли в большой храм, Троицкий. Он внутри разделен на этажи, и я, грешным делом, про себя пожалел, что при реставрации все эти прекрасные просторные помещения исчезнут, их придется ломать, чтобы вернуть церковному зданию первоначальный вид.
К половине второго все собрались наверху. Человек семь из старой общины, те что пришли, увидев нас, поначалу отказались участвовать в собрании, но потом все же уступили уговорам отца Николая. Один из них (как оказалось позже, филармонический артист), вел себя особенно воинственно, зачем-то рассказав всем, что сегодня утром его запугивали по телефону. Зная кротость и смирение, зная деликатность отца Николая, поверить в это было просто невозможно. Всё это попахивало театром (или филармонией?), причем театром плохим…
Но Сутьяна, которого я ждал со смешанным чувством неловкости, любопытства и надежды, что всё разрешится миром, – Сутьяна всё не было.
Собрание началось. В президиуме были отец Николай и благочинный округа отец Анатолий. Начали они как-то несобранно, неумело, не проголосовали распорядок и регламент, как-то скомкали всё начало, запутавшись в несущественных второстепенных вопросах, будируемых старой общиной.
Спустя полчаса по коридору раздались шаги. В зал вошел Сутьян. Он был похож сам на себя, каким я его знал и помнил, одет был скромно, только, пожалуй, заостренность облика стала и определенней, и законченней. Прошел в президиум, точнее – сел чуть сбоку от него. Держал себя спокойно и уверенно. Чувствовалось, что за ним сила (50-60 миллионов личных денег, по подсчетам его бывших подручных и соратников). Ему предоставили слово для отчетного доклада.
Он начал говорить, просто и уверенно. Что сделано? Упор был, конечно, на гуманитарную помощь и ее распределение. Но это была его обязанность в Патриархии, где он имел должность референта отдела социальной помощи. И вот чем дальше – тем больше запутывалась тройная ипостась Евгения: референт Патриархии, староста храмовой общины с несколькими зданиями почти в центре Москвы – и акционер. Что за акционер? Акционер акционерного общества закрытого типа (вместе с американцами), в котором Женя – чуть ли не директор…
Прошло около часа после начала доклада. А вопросы двух батюшек становились всё точнее и точнее. Наконец отец Николай стал рассказывать, как отбирал у Сутьяна и рабочих газовые пистолеты, чтобы предотвратить надвигавшееся кровопролитие. Попытки старой общины защитить своего шефа никак не удавались. И вот наступил момент, когда Женя просто вспылил, схватил свою дубленку и, надев ее, пошел к выходу, призвав по дороге членов старой общины покинуть собрание вместе с ним. Конечно, это было бегство. Бегство, несмотря на десятки миллионов, которые, кажется, должны были придавать столько силы и уверенности!..
Да, миллионы всесильны везде, где нет православных священников (но где их нет?) и вообще Православия (но где нет и его, если душа человеческая по натуре – христианка?).
Сутьян шел к выходу, но тут дорогу ему преградил отец Николай. И началось то, что так хорошо чувствовал и умел описывать Достоевский – скандал…
Кончилось тем, что Сутьян вырывался из цепких рук каких-то старушек-прихожанок, был бел как полотно и наконец, по настоянию Саши Лобанова, был отпущен от своего позорного столба – и всё это на глазах нескольких десятков человек. Это был позор, но не просто. Это было поражение, но не только. Это был крах. Крах надежды строящего на песке, пусть и на песке золотом. Это был жгучий стыд перед людьми, которые знали тебя честным и порядочным человеком, которые даже искренне тебе симпатизировали (а меня он, конечно, в небольшом зале не мог не заметить). Это был великий стыд, великий позор. Бесы, руководившие им, не вынесли соседства с православными священниками. Простыми и смиренными батюшками.
Миллионы всесильны везде, где нет Бога, а значит – нигде.
После бегства главного действующего лица из призванных им уйти ушел только один – председатель ревизионной комиссии. Что ж, его понять можно. Ревизионная комиссия – это та же бухгалтерия. Остальные – остались. Всплыли материалы компромата, которые отец Николай просто не успел огласить при самом Сутьяне. Материалы эти были убийственны…
Собрание закончилось через час совершенно в других условиях храмовой жизни. Старостой был выбран сам отец Николай.
Мы разошлись в 5-м часу, я рассказывал по дороге своим спутникам о знакомстве с Евгением, а самого никак не отпускала горечь и жалость. Я вдруг как будто увидел воочию, как же страшно и тяжело наше время, как оно тяжко по своим искушениям, если даже хорошие люди (а то, что Женя хороший человек, я верил всегда, верю и сейчас) могут так чудовищно запутываться. И еще: я воочию увидел, что зло (имею в виду, конечно, не самого Евгения, а лукавого духа, его водящего) не существует в мире как онтология. Зло, как и учили, как сегодня учат нас наши духовные отцы, есть умаление добра. И вот мы видим грозного поначалу Женю и нелепо-неловкого поначалу отца Николая – а что потом?! А потом – нарастающая сила отца Николая и умаление до ничтожности Евгения. И его позорное бегство в финале…
И еще я понял, что нет таких миллионов, которые бы стоили такого жгучего стыда и позора. Мы все как будто присутствовали (или участвовали?) на тяжком и трудном спектакле, окончившемся победой добра.
Ну и еще один попутный сюжет.
Отец Анатолий, благочинный округа, одернул одного члена старой общины, не знавшего даже Символа Веры, но при этом ведущего себя исключительно нахально. Он поставил его на место еще при Сутьяне. Но Женя ушел, а этот человек остался. И отец Анатолий раза три или четыре публично просил у него прощения за свою резкость, на что тот все время отбрыкивался, не принимая извинений. И вот, уже когда мы все расходились, отец Анатолий подошел к нему в пятый раз: «Простите и не сердитесь на меня, ради Христа!» И у этого упрямого человека все увидели вдруг хорошую улыбку и услышали истинное прощение. И я подумал: какой же все-таки внутренней силой надо обладать, чтобы заставить человека простить себя искренне, от души! А он своим смирением и неотступной мольбой заставил себя простить! И это при том, что по сути-то кругом был прав! Но для него сутью была не его личная правота, а сохранение мира между людьми. Вот что такое наши духовные отцы…
А через три-четыре часа – «Аввакум» в доронинском МХАТе. При полном зале, прошедший на подъеме. Было человек пятнадцать наших прихожан. Понравилось всем, даже моему родному брату, а это – серьезный показатель…
(Протоиерей Николай Парусников (1947-2004) – православный священник, настоятель Троицко-Введенского прихода на Яузе, выходец, вместе с о. Геннадием Огрызковым, о. Владимиром Ригиным, о. Артемием Владимировым и др. из храма Воскресения Словущего, престольного храма митрополита Питирима (Нечаева), в котором владыка собирал в 80-е годы верующих молодых людей, желающих служить Богу и Церкви.)
