Дети растут…
Годы шли, шагали тяжелой уверенной поступью: быстрым шагом поспешали месяцы, хромающей рысью бежали недели, камнем в бездну падали дни, и совсем уж невообразимым сумасшедшим калейдоскопом сменяли друг друга часы и минуты. Ну а секунды просто никто не считал – некому и некогда было секунды считать…
И всё это безостановочное движение, не прекращающееся ни днем (когда ты все же успевал хоть что-то сделать полезного или даже и не очень), ни ночью (когда ты просто спал и потому ровно ничего сделать не успевал, что иногда было к лучшему), называлось временем. Временем жизни.
И если люди постарше думали об этом движении с некоторой усталой печалью – время жизни твоей истаивает, убегает, – то дети во все времена торопили и торопят время. Потому что им надо было поскорее стать взрослыми, чтобы… А впрочем, вряд ли дети в любом времени и в любой стране ясно себе представляют, что это такое – быть взрослым. Им ведь кажется, что главное достоинство взрослого возраста – делать всё, что тебе захочется. Потому-то подстрекатели всех революций (а последний век показал всем думающим людям, что никакая и ни одна революция не обходится без подстрекателей) делают ставку именно на молодежь, которой обещают в новом и обязательно светлом будущем главное, чего эта самая молодежь и ждет, и жаждет, – свободу.
А если бы детям сказали, что быть взрослым – это отвечать во всех больших и малых делах за себя и всю свою семью, это много, до изнеможения, а иногда почти непосильно, работать, это получать за свой труд гораздо меньше того, что ты считаешь справедливым, это платить бесконечные сборы и налоги, которые год от года только увеличиваются и размножаются, это постепенно приближаться к старости и обзаводиться все новыми и новыми болезнями (а с ними и новыми физическими страданиями), это переживать за всё, что происходит в твоей семье, в твоем рабочем коллективе, в твоем большом или маленьком городе, в твоей стране и во всем твоем мире, – что бы тогда испытали дети и чего бы тогда захотели?
Да всё того же – они захотели бы как можно скорее стать взрослыми, потому что все эти умные и правдивые перечисления и рассуждения, которые для взрослых понятны и содержательны, для детей – просто пустой звук…
Старики были бы не прочь замедлить и даже вовсе остановить время, а дети – дети всеми силами стараются его поторопить. Иногда Петр Петрович даже думал, что время и спешит так быстро именно потому, что его торопят дети. Все дети мира – представляете, какая это громадная, горячая и – далеко не всегда разумная сила.
В семье Свечкиных дети тоже мечтали поскорее вырасти. Но, наверное, мечтали по-разному. Потому что они и были разными. Даже очень разными, хотя росли вместе и получали, как следствие, одно и то же воспитание.
Стоп!.. Вот сказал – и сам же засомневался. А могут ли разные люди получить одно и то же воспитание, даже если растут в одной и той же семье? Мало того, что разные люди и картину мира воспринимают по-разному, но, самое главное, воспитание – это процесс как минимум двусторонний. А это значит, что к каждому ребенку родители поворачиваются какой-то особой своей стороной. И он тоже, в свою очередь, воспринимает их усилия по-своему, как только он способен их воспринять.
В конце концов, разве простой жизненный опыт не говорит нам, что даже из одной семьи никогда не выходят одинаковые дети? И не приходилось ли нам встречать близнецов, которые и внешне, и по характеру своему были разными людьми? А уж кажется, кто вообще ближе друг к другу, чем близнецы?
Вот и дети Свечкиных, получается, воспитывались и взрослели немножко по-разному, сообразно со своими особенностями.
Старшая, Санечка, была именно старшей. Ответственной, серьезной, положительной. Она была очень честной, и ей в голову никогда не приходило, что можно что-то скрыть от родителей, а в чем-то немножко схитрить.
Еще она была очень доверчивой. Впрочем, при ее честности подозревать кого-то в сознательном обмане было, практически, невозможно. Вот вам простой пример. В какой-то момент мама начала писать ей письма «от оленёшки», то есть – от маленького оленёнка. В тот момент дочку надо было как-то развеселить и развлечь, а может, дело происходило во время ее болезни. Санечка получала эти письма, нацарапанные на бересте, читала их (читать она уже умела) – и верила всему, что было в них написано. А также и тому, кто их писал. Мало того, она еще носила их в школу и показывала своим одноклассникам. Она ведь не могла скрыть от них такую удивительную историю…
Продолжалось это общение с оленёшкой довольно долго, несколько лет. Дети постепенно взрослели и понимали про эту жизнь всё больше и больше. И чем больше они узнавали, тем меньше в них оставалось прямой и непосредственной доверчивости. Во всех, но не в Санечке. Она всё так же читала письма от оленёшки и переживала за его нелегкую жизнь.
В какой-то момент кое-кто из подруг и друзей (а Санечку любили, потому что она была доброй и справедливой) начал над ней посмеиваться. И когда она в очередной раз доказывала кому-то из них, что это письмо на бересте написал ей лично ее знакомый оленёшка и что никакого обмана здесь (при его-то честности!) невозможно, какая-то наиболее продвинутая и сообразительная одноклассница огорошила Санечку вопросом: «Он что, твой оленёшка, копытом ручку держал, чтобы письмо тебе написать?»
Санечка задумалась. Действительно, представить, что любимый оленёшка пишет письмо, зажав авторучку в копыте (но каким образом это можно сделать анатомически?!), как-то не получалось. Наверное, с этого момента и началась медленная (очень-очень медленная!) переоценка Санечкиных жизненных ценностей. Впрочем, рецидивы случались еще долго.
Танечка, наоборот, была очень талантливой и уникально сообразительной. Настолько сообразительной, что это давало ей порой в повседневной жизни значительное преимущество перед старшей Санечкой (разница между ними была ровно два года). Ну например: родители на работе, а по дому надо сделать определенные дела. Санечка от дел, которые ей были заданы, никогда не отлынивала. Она честно бралась за них и честно их выполняла. Но для Танечки это был слишком уж простой и скучный вариант. И она предлагала Санечке, например, такую выгодную мену: Санечка делает за нее такие и такие дела, а Танечка дарит ей за это золотое платье.
А откуда у нее золотое платье, спросите вы? Вот и Санечка тоже спрашивала. На что Танечка подводила ее к деревянной стенке и показывала какой-нибудь сучок. Вот в этом сучке, если его вытащить, и хранилось драгоценное золотое платье Танечки, которое она было готова пожертвовать любимой сестре за ее такие небольшие услуги…
И Санечка соглашалась. И делала вместо Танечки такие-то и такие-то дела. А потом Танечка честно (или не очень честно) признавалась, что ее обманула.
Но проходило какое-то время (предположим, неделя или две). И ситуация повторялась. И Танечка подводила Санечку уже к другому сучку и говорила, что по-настоящему платье было спрятано именно здесь. И что теперь-то она это золотое платье точно отдаст Санечке, если она для нее… (Смотри выше!)
И Санечка опять верила! И опять делала за Танечку какие-то дела, порученные лично младшей сестре. Но, как вы понимаете, золотое платье и на этот раз так и не доставалось из сучка…
А что касается Ванечки, он, как только подрос, стал жить несколько наособицу от сестер. Нет, они, конечно, нормально общались и играли вместе, но Ванечка любил и одиночество тоже ничуть не меньше общения.
Особенность его была в том, что он все время что-нибудь мастерил. В течение дня, а особенно летом, его почти нельзя было увидеть в доме – он что-то сколачивал, пилил, прикручивал и раскручивал во дворе, – в общем, был занят нормальным мужским делом. Благо, места для этих дел ему хватало, а гвоздей, досок, молотков и пил было в хозяйстве Свечкиных даже с избытком.
Когда Ванечка начал готовиться в школу, он, конечно, стал задумываться и о том, как будет общаться со своими одноклассниками. Проблема общения, как-никак, вообще одна из главных проблем для каждого нормального человека, и не только в детском возрасте. Как-то раз Анна Ивановна услышала, что Ванечка говорит девочке-соседке, с которой они играли во дворе: «Я, когда в школу пойду, знаешь, как буду сдачи сдавать!..»
И это «буду сдачи сдавать» было, конечно, наивысшим подвигом мужества для миролюбивого и в общем-то кроткого Ванечки. Сам он нападать ни на кого не собирался (ему и в голову такие мысли не могли прийти!), но то, что сдачи надо сдавать, – это он знал, этому его родители все-таки научили.
Итак, годы шли своей тяжелой поступью, пролетали дни, а дети росли…
Детям было хорошо жить и взрослеть в Рогожине, но… Но ведь после школы должно было быть что-то иное. Совсем иное. Детей надо было учить, а делать это можно было только в Москве. Но как их учить в Москве, живя постоянно за шестьдесят километров от кольцевой дороги?
Возвращаться назад в Москву всей семьей? Но кто их там ждет? У них в этом огромном городе не было ничего, никакого уголка, ведь когда они уезжали, бросая свою квартиру с гаражом, они уезжали насовсем и навсегда. Отправлять девочку одну в огромный мегаполис (речь шла сейчас о старшей дочери), чтобы она мыкалась где-то по студенческим общежитиям?
Но Петр Петрович прекрасно знал и помнил порядки, царившие в студенческих общежитиях, скажем, в семидесятые годы, и знал, что за эти двадцать лет эти порядки не стали, сформулируем так, порядочнее. А скорее, и наоборот. Ну и какой нормальный любящий отец отпустит свою слишком доверчивую дочь туда, где ее подстерегают не то что тысячи, а миллионы ежедневных и еженощных опасностей?
Фото: Игорь Ивандиков «Вечерняя Москва»
