Духовник
Отца Геннадия, духовника семьи Свечкиных, мы упоминали уже не раз. Это он долгое время не благословлял их уезжать из Москвы в деревню, а в конце концов все-таки благословил. Это он освящал их дом в Рогожине и удивлялся, какой он основательный и капитальный. Это он молился за их семью, время от времени, как и все семьи, попадавшую в нелегкие обстоятельства. Это он утешал их, когда им было невыносимо тяжко (а кому из нас не бывает в этой жизни невыносимо тяжко?), и смирял, когда их вдруг охватывала обычная человеческая гордыня или просто дурь. В общем, он был их духовником, и этим для тех, кто понимает, многое сказано. Очень многое, почти все.
Потому что духовничество – это такая тонкая, почти невесомая и при этом прочнейшая материя, связывающая людей. Конечно, связывающая только в том случае, если их обоюдная тяга искренна, а решение, принятое ими об этой взаимной связи и ответственности, нерушимо.
В начале восьмидесятых, когда Свечкины пришли в Церковь… А впрочем, почему бы нам не рассказать, как именно они пришли? Это ведь тоже своеобразный документ эпохи.
Петр Петрович был крещен в раннем детстве, в возрасте полугода. Эти первые полгода были настоящим кошмаром для родителей маленького Пети и его бабушки. Ребенок время от времени закатывал глаза и начинал умирать. Всерьез, по-настоящему. Его кое-как откачивали, обещая Богу в горячих молитвах, что обязательно окрестят мальчика, как только будет такая возможность. Но возможности не было, поскольку шло начало 1950-х годов и в глухой сибирской сельской местности храма было просто невозможно найти. Повывели к этой поре храмы в глухой сельской местности. А может, потому-то именно она и стала глухой, что храмы в ней повывели.
Но как только родители Пети переехали в областной центр, то… Да нет, и тут они не сразу окрестили ребенка. Крещению предшествовали довольно необычные обстоятельства, о которых я как-нибудь расскажу. Но все же Петю окрестили (и он, надо сказать, после этого как-то незаметно перестал болеть, хотя особой силой никогда не отличался).
Сказать, что Петя в детстве был каким-то удивительно религиозным, никак нельзя – он был абсолютно обычным советским ребенком той эпохи. Ну разве что более чувствительным, чем большинство его сверстников, и не таким грубым, как они. Но то, что никакого Бога нигде нет, – это, пожалуй, он в то время знал точно и несомненно.
А Анну Ивановну родители и крестить как-то не собирались – ну не было у советских людей в конце 50-х такого обычая (зато была яростная антицерковная борьба Никиты Хрущева, грубая атеистическая пропаганда и обещания показать в скором времени по телевизору последнего попа…). И дело кончилось тем, что пятнадцатилетняя Аня взяла и окрестилась сама. Самостоятельно. У священника, который в то время (в середине семидесятых) не боялся крестить молодых девушек-комсомолок, вырывая их из стройных рядов борцов за светлое будущее.
Священник этот был человеком непростым, известным, даже знаменитым не только в стране, но и в мире (а может, больше как раз в мире, чем в стране), и слегка диссидентствующим. Многочисленные книги его (на религиозные темы) выходили на Западе, а потом неведомыми каналами возвращались в СССР. Был он несколько обновленческого толка, но скажите, кто из обычных советских людей мог в то время разбираться в этих самых толках и направлениях людей в рясах и с крестами на груди, которые одним лишь внешним видом свидетельствовали о своей странности и неотмирности? То-то и оно…
Аня поехала именно к этому батюшке потому как раз, что он был известным. Значит, его как-то знали и могли к нему привести. А других ведь и вовсе не знали. А как можно пойти к тому, о ком ты не знаешь?
Крещение прошло нормально, а потом… А потом, как это обычно и бывало, встречи прервались на неопределенное время… Лет, этак, на семь-на восемь.
И вот наступил восемьдесят второй год. Петр и Анна были женаты около двух лет. Жили они тогда в общежитии Литературного института, а детей у них пока еще не было. Уютной комнатки с казенной мебелью им вполне хватало на двоих, а из личного имущества в комнате находилась, пожалуй, только старая икона Спасителя.
Дело было где-то в первых числах февраля. Петр и Анна легли спать как обычно. Но среди ночи Петр Петрович вдруг произнес вслух слово: «Перекрестись!» (чем сильно напугал Анну Ивановну) – и был поднят с постели какой-то могучей силой. Они оба встали с кровати и, упав перед своей единственной иконой на колени, стали молиться как умели (а они, практически, не умели этого совсем никак).
Событие не прошло бесследно. Петр воспринял это как призыв Бога (что было абсолютно верно, ведь Господь призывает к Себе всех и каждого). Но призыв к чему? Ответить на этот конкретный вопрос было значительно сложнее. Но Петр Петрович всегда был человеком решительным, если дело касалось каких-то насущных и главных предметов и ситуаций. И шел в этих насущных ситуациях до конца.
Призыв был чей? Божий, в этом он не сомневался. Значит, к Богу и надо было идти.
Поэтому в первое же воскресенье Свечкины пошли… на экскурсию в кремлевские соборы. Они что-то такое где-то слышали, что по воскресеньям верующим людям надо ходить в церковь. А кремлевские соборы разве не церкви?
Сходили. Но, вернувшись домой, ощутили, что это был поход не туда. И даже почти в никуда. Да, правда, ходить по воскресеньям на экскурсии для души было как-то пустовато. Чего-то в этих недействующих храмах явно не хватало.
А мысль Петра Петровича все работала и искала путь к Богу. В ближайшие выходные Свечкины сели на электричку и поехали в Загорск (так в те годы назывался Сергиев Посад). Раз Бог призвал тебя, и ты хочешь ответить на этот призыв, и ты готов к этому ответу, значит, надо к Богу и идти – верно?
Короче говоря, Петр Петрович понял, что он должен стать священником. А священников учили в Загорске, в семинарии. Значит, надо было узнавать условия приема (ведь Свечкин как раз в этом году заканчивал Литературный институт). Он ехал в приподнятом и даже вдохновенном состоянии: как-никак менялась вся его жизнь. А он, как выясняется, все же очень любил время от времени круто менять жизнь.
Увы, в Троице-Сергиевой лавре, где располагались семинария и академия, Петра Петровича ждало жестокое и обидное разочарование: претендент на высокий сан священника должен был состоять в браке только один раз, а Петр Свечкин в прошлом уже успел жениться и развестись (хотя и не по своей вине).
И что же теперь делать? Ведь жизнь-то после услышанного призыва надо как-то менять – но как? И вообще, что это такое – быть верующим человеком и как им стать?
Вот тут-то Анна Ивановна и вспомнила о батюшке, который ее крестил. И они поехали в один из подмосковных храмов, где и служил тот самый знаменитый и умный священник.
Поговорили. Он назначил Свечкиным день, когда они, попостившись, смогут исповедаться и причаститься. Это было Сретение, до которого оставалось буквально дня три.
В назначенное утро они снова были у него. Он служил один, поэтому просто разрывался между службой и исповедью. Свечкины остались на исповеди последними, и времени на них, практически, не осталось. Поэтому батюшка, выскочив в очередной раз из алтаря, сказал: «Петр, два главных греха, быстро!..»
Свечкин назвал два греха, которые посчитал главными. То же сделала Анна Ивановна. Потом их причастили. Так началось их воцерковление.
Потом Свечкины еще раза три-четыре приезжали к этому знаменитому священнику и даже какое-то время считали его своим духовником (поскольку другого духовника у них все равно не было). Но ездить в далекое село каждое воскресенье они, конечно, не могли. Зато по воскресеньям ходили в один из действующих храмов в центре Москвы и потихоньку воцерковлялись, теперь уже по-настоящему, читая то, что тогда из духовной литературы было доступно.
И все яснее осознавали, что, наверное, этот знаменитый священник не совсем близкий. Не во всем родной. Не всегда теплый. В общем, ясно… И понимали, что настоящий духовник все-таки нужен. Но уже знали, что выбор этот непрост и поторопиться здесь никак нельзя.
Но вот зимой 83-го–84-го года в их храме появился новый священник. Его звали отец Геннадий. Он к тому времени еще учился в семинарии, но ощущения студента от него никогда не было. Как будто сразу встал на свое место, для которого был когда-то рожден.
…Каждому священнику от Бога дан свой особенный дар: один проповеди хорошо говорит, другой рассудит любую ситуацию, третий утешит вовремя. Но есть и такие, которым дано сразу много даров – какая-то загадочная полнота. И чувствуется, что в этом человеке есть все. А может быть, это все называется просто Любовью.
Эту любовь прихожане почувствовали в новом батюшке. И конечно, к нему потянулись. Свечкины не стали исключением. И надо сказать, что это ощущение любви ни разу их не обмануло. Потому что отец Геннадий, действительно, любил всех своих духовных чад (а их у него были десятки, если не сотни). Любил всех одинаково, но каждого – больше.
По образованию отец Геннадий был архитектором, поэтому интеллигенция к нему тянулась. Но сказать, что он был священник для интеллигентов, никак было нельзя. Происхождением он был из простонародья, и это было по-особому ценно для Петра Петровича – ведь он и сам был родом из простой рабочей семьи и нужду, бедность знал не понаслышке.
А еще отец Геннадий очень любил Родину. И никогда этого не скрывал. И это тоже было дорого для Свечкина, который был таким же патриотом и никогда бы не мог произнести высокомерно-презрительное: «Эта страна…»
В общем, это был свой, родной человек. С ним можно было говорить обо всем и в любом месте. Встретить его на улице, например, и начать говорить о своем, о наболевшем. А он сразу включится в тему, начнет сопереживать, направлять, помогать, утешать – и только спустя пару часов вспомнит, что его уже давно ждут в другом месте! Но разве он может сейчас бросить вот этого, у которого такие трудности и столько беды?..
В общем, с отцом Геннадием в жизни было надежно и тепло. Просто и ясно. А если и не всегда просто, не всегда ясно, то это потому, что в каждом из нас слишком много непростоты и неясности, которую надо изживать и изживать покаянием и молитвой. Но путь был определен, и вехи расставлены. Оставалось только идти, пусть оступаясь, пусть падая, но идти вперед под руководством своего любимого духовника, который все равно не даст в обиду и не бросит на полдороге.
…Но 7 апреля 1997 года, на великий праздник Благовещения, ранним утром Свечкиным позвонили из храма и сказали, что отец Геннадий умер этой ночью от сердечного приступа…
И Петр Петрович ощутил, как ледяной космический ветер ворвался в теплый дом и так резанул по лицу и по сердцу, что стало ясно: Пути Мои – не ваши пути, и суды Мои – не ваши суды. Ну или что-то похожее, сказанное так давно и навсегда. Свечкин был потрясен. Вскоре после смерти духовника он даже сказал мне, своему близкому приятелю: «Жизнь кончена». И он, действительно, тогда так чувствовал. Но тут уж я не согласился и даже возмутился. И то сказать: соракапятилетний мужчина в расцвете сил, с женой и тремя малолетними детьми собирается закончить жизнь и влачить остаток дней своих только потому, что умер его духовник! А ты-то сам – что? Ты-то тогда – кто? Разве ты не человек со своей отдельной судьбой, которой ты вправе распорядиться и за которую тебе, в конце концов, придется отвечать? И разве, в конце концов, ты не верующий человек, который обязан видеть в любом событии проявление воли Божией?..
Да, всем в этой жизни располагает только Тот, Кто и создал эту жизнь и каждого тебя. А мы можем только предполагать, что и делаем самозабвенно, упоительно и – безуспешно. И это – правда, и против этой правды бессмысленно восставать.
Но настоящая любовь никуда не исчезает. Не умаляется, не видоизменяется. И любовь – это такая сила, которая сильнее смерти. И это тоже правда, а может быть, даже – это-то и есть главная правда всего этого удивительного действа, которое мы называем жизнью.
И жизнь довольно скоро показала Петру Петровичу, что она и вправду не закончена…
