Смерть как часть бытия
Современная культура не любит думать о смерти. Во всяком случае, господствующая культура. А господствует сегодня в мире (по крайней мере, в его медийном пространстве), как известно, культура, которую, обобщая, называют западной. И настолько эта культура не любит думать о смерти, настолько хочет забыть о ней, что становится ясно: человек западной культуры смерти всерьез боится. Он не хочет не то что думать о ней – он не хочет о ней помнить. Точнее, хочет забыть. Поскольку бог комфорта и всяческих удобств, которому молится сегодня добрая половина мира, подразумевает жизнь именно и только здесь, среди бесконечных приспособлений, служащих твоему удобству.
А поскольку западный человек боится смерти, он хочет каким-то образом от этого страха избавиться, сублимировать этой страх (поскольку страх тоже некомфортное чувство, а значит, нарушение основного принципа этой культуры). И вот он (в лице своего главного и почти единственного идеолога – Голливуда) начинает смеяться над смертью и мертвыми. Начинает пародировать и смерть, и мертвецов. И идут по экранам десятки и сотни фильмов про зомби, в которых эти самые зомби всегда оказываются врагами живых людей. То есть нас с вами.
Надо ли говорить о том, насколько это – трусливая и подлая ложь о смерти? Души наших усопших, нуждающиеся в нашей молитве, нашей памяти, нашей любви, предстают на экранах безобразными чудовищами, в которых надо стрелять, стрелять, стрелять из всего, что стреляет… Которых надо убивать во второй раз, пулями разбивая их головы. И это понятно: убивая мертвых, они как бы убивают смерть. Во всяком случае, они так думают, они на это надеются.
Причина подобной трусости, думаю, очевидна: человек, отрицающий Бога и вечную жизнь (то есть всю духовную, а это значит, главную, сферу своего бытия), остается с жалким обрывком всей полноты жизни – только с жизнью физической, земной, посюсторонней. С видимым миром, позитивистской реальностью, которая нас окружает. Если за гробом нет НИЧЕГО (а что еще обиднее – вместо тебя вырастет лопух, как говаривал известный герой Тургенева), то сам момент смерти становится абсолютным и окончательным уничтожением. Уничтожением ТЕБЯ… Да что там тебя – МЕНЯ!..
Поэтому так девственно-чист ужас людей, оказавшихся вдруг рядом с внезапной смертью во время терактов: они уже совсем забыли о том, что смерть существует, они живут для полноты собственного ежедневного удовольствия, а им грубо и бестактно об этой самой смерти напоминают. Говорю это не с иронией, конечно (да и какая тут возможна ирония!), но все же с некоторым недоумением: разве мы не знаем, что смерть существует? Что она подстерегает (во всяком случае, может подстерегать!) каждого из нас за любым поворотом нашего пути?
А вот, получается, не знаем, не помним, не хотим думать и верить.
Да, мы знаем, что в мире существуют катастрофы, но уверены, что погибнем не мы. Да, мы помним, что случаются даже теракты, но убеждены, что убьют не нас. Ну, конечно, в жизни есть куча разных болезней, но не мы заболеем – мы знаем об этом!.. Заболеют другие.
И эта абсолютная неготовность к смерти – главная ахиллесова пята любого живущего человека. Ну, или почти любого.
…Потому что, когда Свечкины переехали в Рогожино, Петр Петрович постепенно начал понимать, что все же существует и иное отношение к смерти. Не то чтобы христианское, когда ты каждую минуту должен быть готов к жертве за свою веру, за ближнего (это слишком высоко, слишком идеально и требует всегдашней готовности, постоянного напряжения всех твоих духовных сил!), а, скажем так, обыденное, природное. Крестьянское.
Начнем с того, что сельский человек не просто видит смерть своих животных, своих птиц, – он в ней участвует. Притом самым непосредственным образом. Курица стареет и перестает нести яйца – ей надо когда-то рубить голову и отправлять в суп. То же касается уток, гусей, индеек. Не вечны козы и даже коровы. А такие существа, как кролики или овцы, так и вообще выращиваются исключительно на мясо.
Это городской житель (а особенно жительница) может не связывать в своем утонченном сознании кусок любимой колбасы с живой свиньей, а классический бараний шашлык – с овцами, пасущимися на поле. Городскому жителю простительно. А житель деревенский эту связь прекрасно ощущает.
Естественно, что оканчивать жизнь своих питомцев приходится самому хозяину. И странно бы было, если бы это было иначе. Нет, конечно, за долгую жизнь Петру Петровичу приходилось слышать о мужчинах, которые, например, не могли отрубить голову курице и чуть ли не падали при этом в обморок. Но знал он также и о том, какие чувства вызывали подобные мужчины у окружающих. В лучшем случае это было удивление, а обычно – просто презрительная усмешка.
(Исключение в этом деле составляли большие и сильные животные: тут во все времена нужны были и опыт, и умение, которые не всегда наличествовали у хозяина. Позвать знающего соседа заколоть огромного борова, который от смертного ужаса мог натворить в хозяйстве немало бед и даже кинуться на людей, было не стыдно. Ведь цель была сократить до минимума мучения самого животного и неудобства его хозяев).
В общем, борова Свечкины заводить не собирались, а с остальными своими питомцами Петр Петрович решил, как настоящий теперь уже сельский житель, управляться сам, буде это понадобится. И это понадобилось.
Началось все с кур.
Кур Свечкины купили прямо в первое лето, ближе к осени. Куры были какой-то симпатичной коричневой масти и, как говорили продавцы, настоящие несушки.
Поначалу они действительно несли яйца и даже весьма неплохо, но потом, с наступлением холодов, дело как-то застопорилось. А потом и вовсе остановилось. Соседи, призванные для совета, сразу определили: курам в сарае, где они жили, просто-напросто холодно. А что было делать? На строительство теплого курятника у Свечкиных не было ни денег, ни сил, ни особого желания.
А куры тем временем потихоньку сдавали. Вот одна из них уже не смогла встать утром. Петр Петрович почитал литературу (интернета в сегодняшнем понимании еще не было), купил лекарства и шприцы и начал спасать своих несушек.
Эту картину надо было видеть! Утром, набрав в шприц лекарство прямо в доме, Петр Петрович шел через сад к сараю, подняв шприц наподобие копья к небу, чтобы этим самым копьем поразить недуг, мучающий его питомиц. В это время он сильно напоминал известного Рыцаря печального образа. Тем более что особо и радоваться было нечему.
Но то ли копье было недостаточно велико, то ли лекарство как-то не пришлось несчастным птицам, только дело птицеводства становилось все хуже. Одна за другой все новые куры обезноживали и уже не могли подняться.
Довольно быстро настало время, когда Свечкины задумались, не пора ли сменить стратегию лечения. Тем более что одна курица к этому времени уже в буквальном смысле откинула ноги. Анна Ивановна обратилась за советом к всезнающему соседу Михаилу. Михаил подумал и ответил, что одно очень хорошее лекарство ему известно. «Какое?» – с надеждой вопросила Анна Ивановна. «Топор», – ответил Михаил…
Так вот и пришлось Петру Петровичу взять в руки топор, чтобы спасти хотя бы оставшихся кур. Спасти если не для их собственной жизни, то хотя бы для жизни семьи.
Еще у Свечкиных были кролики. Странные существа, к которым ты как-то не можешь привыкнуть. Во всяком случае, привыкнуть настолько, чтобы их полюбить. Всю свою жизнь они заняты одним, нет, двумя делами. Первое и главное их дело – они грызут. Грызут все, что им попадается на зуб. Грызут всегда, даже, кажется, ночью. А второе дело – они размножаются. И делают это тоже быстро. Буквально как кролики.
Свечкины держали кроликов несколько месяцев, а потом им надоела эта потенциально доходная деятельность. Во-первых, они поняли, что не так уж и любят крольчатину. Во-вторых, кроличьи шкурки (тоже ведь важная статья дохода для кролиководов!) требовали такой тщательной и тонкой выделки, что Свечкины, прочитав однажды руководство по выделке, убедились, что это занятие им точно не по силам.
Охладев к великому делу кролиководства, Свечкины не могли придумать ничего иного, кроме как всех кроликов съесть. Тем более что вопрос, чем накормить семью в каждый из дней, всегда стоял перед этой самой семьей в полный рост. Во всяком случае, в описываемые трудные годы.
С кроликами расправиться было просто: по совету соседа (который этих кроликов держал долгие годы) Петр Петрович просто стрелял им в лоб из пневматического пистолета. Дело в том, что у кролика очень тонкая и нежная лобовая кость. Поэтому любой сильный удар в кроличий лоб оканчивает жизнь животного мгновенно.
А вот с козами вышла совсем иная история…
Во-первых, и сами козы – это вам не куры и не кролики. Это существа по-настоящему высокоорганизованные, существа со своими характерами. А во-вторых… Во-вторых, Свечкины любили своих коз.
Как мы помним из предыдущего, летом Свечкины водили Асольку в общественное стадо к козлу. А месяцев через пять (то есть следующей зимой) Асолька принесла в семью козленка. Его назвали Афонька.
Афонька был живым и любопытным, как любой детеныш. Его поселили в комнату возле входа, соорудив для него специальный ящик (оставлять его в сарае со взрослыми козами было в морозную зиму невозможно – он бы просто замерз). Но из ящика его часто выпускали побегать, и тогда Афонька носился по всему дому, взбирался на скамью и смотрел, что интересного и вкусного есть на кухонном столе, забирался на какое-нибудь возвышение и потом начинал в панике пронзительно блеять, требуя, чтобы его оттуда сняли…
В общем, до поры-до времени Афонька пользовался всеми привилегиями детства. Но…
Но надо было думать и о будущем. Афонька, как ни крути, был козленком, а не козочкой. А это значит, что вырасти он должен был во взрослого козла. Что такое взрослый козел, многие из читателей знают. А кто не знает, сообщаем, что пройти летом мимо двора, в котором живет взрослый козел, возможно только при одном условии – если вы покрепче зажали нос и задержали дыхание. То есть «козел вонючий» – это не фигуральная, а буквальная формула. Констатация факта.
Да и держать в своем дворе, скажем, козла-производителя Свечкины как-то не рассчитывали. А что еще от него, как от козла молока, получить можно?
Пока шла весна, время терпело. Пришла пора, потеплело, и Афоньку перевели в сарай, вместе со взрослыми. Он был существом безобидным (хотя любил бодаться) и вообще особых хозяевам забот не приносил.
Наступило лето. Козы перешли почти полностью на подножный корм. Афонька пасся вместе со всеми. Траву он ел с охотой и даже с жадностью. В какой-то период Петр Петрович начал замечать, что живот Афоньки как-то уж слишком надулся и больше похож на барабан.
То ли интуиция Свечкина-старшего сработала, то ли голос свыше прозвучал… В общем, Петр Петрович как-то решительно и быстро зарезал Афоньку. Это было несложно, поскольку за полгода тот не успел так уж сильно вырасти. Но что же показало вскрытие? Оказалось, что пищеварение козленка нарушено, и буквально в ближайшие несколько дней его ждала смерть от кишечной непроходимости по свидетельству приглашенного ветеринара. А тогда его бы просто пришлось отвезти подальше в лес, вырыть яму и закопать. Вот и не верь после этого предчувствиям…
Оставались еще две взрослые козы, с которыми Свечкины пока что не собирались расставаться. Но, как известно, человек предполагает…
Внезапно Анна Ивановна стала как-то неважно себя чувствовать. И даже падать в обмороки. Анализ крови оказался весьма необнадеживающим. Когда профессор-гематолог начала интересоваться образом жизни Анны Ивановны, она пришла в состояние гнева: козье молоко каждый день?! Утром, днем и вечером?!! Да вы что, пещерные люди?.. Ну и т.д. Оказалось, что именно Анне Ивановне по ее показаниям никак нельзя было пить козье молоко каждый день. А остальная семья его уже давно перестала пить, поскольку надоело. В общем, девать эти ежедневные три литра просто некуда. И что теперь делать с козами, которых ведь надо кормить, за которыми надо убирать?..
Асольку, уникальную зааненскую козу, вскоре удалось пристроить к знакомым в большое, почти фермерское, личное хозяйство. А Косульку никто не хотел брать, поскольку ничем особенным она не выделялась среди козьего племени. Что называется, рядовой его представитель. Просто некому было взять Косульку.
В общем, участь Косульки была решена на семейном совете. И это была грустная участь. Как ни храбрился Петр Петрович, как ни крепился, но этот вечер остался в его памяти весьма нерадостным воспоминанием. Видимо, коза что-то почувствовала, поэтому Свечкину пришлось попотеть в ее загоне. Как с тем пресловутым боровом, который заранее чувствует свою смерть и сопротивляется всеми силами.
Конечно, Петр Петрович ни за что бы не позвал на помощь кого-то из соседей – это он всегда считал ниже своего достоинства. И, конечно, в конце концов он справился со своей задачей. Но осадок какой-то грусти остался.
Так о чем мы?
О том, что в крестьянской жизни смерть твоего домашнего животного – это часть его и твоего бытия. Вечного крестьянского круговорота жизни и смерти. И всякий нормальный крестьянин всегда относился к таким смертям именно как к необходимой и естественной части общей и единой в своих проявлениях крестьянской жизни.
Но естественность и необходимость смерти твоих коз, коров, лошадей, этот непрекращающийся круговорот начал и концов, рождений и смертей своим молчаливым языком говорит и тебе, человеку, о твоем пути в этом мире. Естественном пути.
Оттого-то так спокойно относились наши предки к смерти. Оттого заранее готовили себе одежду, а то и домовину, которую держали до поры где-нибудь на сеновале. Но, сколачивая себе гроб, точно так же, как и все остальные, выходили на покос, на пашню, на жатву. К смерти готовься, а хлебушек сей. Потому что с твоей смертью не заканчивается жизнь.
Ни твоя, ни народная.
