Неохота
Как-то так само собой получилось, что очень скоро рогожинский житель Свечкин стал еще и охотником. Ну или получилось это почти само собой.
Конечно, тяга к оружию у любого нормального мужчины, хранящего в своей глубине гены воина, защитника и добытчика, что называется, естественное качество. А уж когда ты переезжаешь из мегаполиса, поделенного на квадратные клетушки квартир, висящие в воздухе на разной высоте, и переезжаешь именно на землю, поближе к природе – природные качества оживают заново и требуют хоть какого-то жизненного воплощения.
А тут еще время специфическое – середина девяностых, разгул всего, что только могло и хотело разгуляться. Оно и разгулялось, в связи с чем надо было думать и о возможной защите собственного дома и его домочадцев. В общем, сходилось вс одно к одному – к тому, что надо обзавестись оружием.
Стоило Петру Петровичу в разговоре с московским знакомым, приехавшим навестить Свечкиных в их Рогожине (а знакомые приезжали часто), заикнуться, что неплохо бы ему завести ружье, как этот знакомый тут же пообещал ему охотничий билет. И вскоре, действительно, охотничий билет на имя Свечкина П.П. был получен и зарегистрирован в местной (Подольской, как мы помним) охотничьей организации. За получением лицензии на оружие дело тоже не стало – и вот уже Петр Петрович едет в оружейный магазин и выбирает…
Понятно, что выбор его был не очень широкий – коллекционные ружья с инкрустацией предполагали, что семья не будет есть и пить, по крайней мере, год. Но и оружия доступного тоже хватало. Чем плохи, например, наши ижевские ружья?
Вскоре Свечкин возвращался домой уже вооруженным охотником. Полюбовавшись на гладкоствольное ружье двенадцатого калибра, подержав его в руках и дав подержать другим, новоиспеченный охотник (ни разу в жизни до этого не бывший на охоте и не отличавший балабана от баламута, а апорт от арапника) на некоторое время успокоился.
Но вот наступило лето, и очень захотелось из этого ружья выстрелить. Хотя бы несколько раз.
Вместе с одним верным соседом Петр Петрович выехал в лес, зарядил ружье патронами с пулей (охотничья пуля – это увесистый свинцовый шар, способный остановить на лету любого кабана или даже медведя) и проверил пробивную силу своего ствола. Пробивная сила была потрясающая: брус сантиметров в пятнадцать пуля пробивала насквозь и уходила дальше, в глубину деревьев.
Тут Петр Петрович успокоился вообще надолго. Все ведь нормально: ружье есть, оно стреляет, пробивает все, что ты хочешь пробить, а в свободное от этих мужских занятий время стоит себе в железном сейфе, закрытое на замок, и ключик спрятан в надежном месте (я уже говорил, что Свечкин всегда был более или менее законопослушным человеком и гражданином).
Так спокойно текли недели, месяцы, годы (ну, года два уж точно прошло). Спокойно для Петра Петровича и для его нового ружья двенадцатого калибра. Но теперь уже, похоже, слегка заело его супругу Анну Ивановну. Очень ей хотелось, чтобы ее муж хотя бы раз (лучше, конечно, и не раз!) сходил на охоту. Ну что это, в самом деле? Ружье есть, охотничий билет есть, а на охоте человек ни разу не был!..
А надо сказать, охотников в Рогожине было предостаточно. Ну, если не через одного, то через двух на третьего – точно. И с этой стороны трудностей не было. Трудности были со стороны самого Петра Петровича. Ему было неудобно.
Он представлял себя где-то в лесу возле костра, в компании веселых подвыпивших односельчан, знающих друг друга чуть ли не с пеленок, разговаривающих в своей тесной мужской компании преимущественно матом (а он уже давно матом не разговаривал) и на темы, которые его, как человека верующего, тоже не слишком интересовали, да и не представлялись безупречно приличными (это еще мягко говоря!). Представлял Петр Петрович, как он пропускает (не в смысле – пьет, а в смысле – не пьет) одну стопку за другой (пить много водки он вообще не мог – не позволяли сосуды), а они с презрительной жалостью смотрят на этого интеллигента, да еще вроде как писателя, – и понимал, что ничего хорошего для него лично из такого похода не выйдет.
Нет, конечно, мужики-то будут рассказывать приятелям об этом Свечкине анекдоты, возможно, не один год – но, скажите, кому из нас хочется быть героем местных анекдотов?
Но Анна Ивановна поставила себе цель и не отступалась. В то время она преподавала рисование в школе, поэтому познакомилась почти со всеми учителями. Один из них, математик Иван Васильевич, тоже был охотником. И, в отличие от Свечкина, – настоящим. А в отличие от почти всех остальных местных охотников – вполне образованным и культурным человеком. И когда Анна Ивановна обратилась к нему с известным нам вопросом, Иван Васильевич отреагировал, на удивление, тепло и доброжелательно. Ему, видимо, тоже было интересно сойтись поближе с новым своим земляком.
Иван Васильевич был вообще хорошим учителем и человеком добрым, имевшим только одну особенность: каждый новый свой класс он предупреждал, что будет ставить двойки только за одну ошибку – если кто-то назовет его не Иваном Васильевичем, а Василием Ивановичем. Очевидно, анекдоты советского времени про Чапаева крепко запали ему в память, а героем анекдотов он (как и Петр Петрович) быть, видимо, не хотел.
Договорились о дне похода (шел вовсю осенне-зимний охотничий сезон), попутно Иван Васильевич дал Свечкину некоторые ЦУ. Ну, например, о том, что пойдут они на зайцев, а значит, дробь в патронах должна быть, примерно, четвертого-пятого номера.
(Я знаю, что охотники посмеются над этим дилетантским и плоским утверждением, но как еще Ивану Васильевичу было разговаривать с неопытным Свечкиным? Не посвящать же его в тонкости заячьей охоты!)
Патроны с такой дробью у Свечкина имелись. А еще Иван Васильевич сказал о том, что ружье, пока его несут до леса, обязательно должно быть в чехле. Чехла не было, и ехать за ним в Подольск или Москву не было ни времени, ни желания, ни, что немаловажно, денег. В связи с этим Петр Петрович сел как-то вечером и стал шить себе чехол. Чехол получился очень красивый, из светло-серой замши, и когда Свечкин закончил работу, он с удовольствием смотрел на плоды своего ремесла.
Итак, все для успешной и приятной охоты было приготовлено, а зайцы, как это у них водится во время охотничьего сезона, терпеливо ждали в лесу. Иван Васильевич говорил, что сейчас именно заячья пора, и все рогожинские охотники приходят домой с очень приличной добычей.
Наступил день X, вернее, утро этого дня.
Иван Васильевич и Петр Петрович вышли на охоту. Настроение было весьма приподнятое как у всяких охотников, идущих на охоту. Анна Ивановна тоже втайне была счастлива – ее мечта осуществилась.
Впереди охотников бежала собака Ивана Васильевича – замечательная, как водится, охотничья собака, а может, и самая лучшая в мире как собака почти каждого охотника.
Они подошли к опушке леса. Теперь оружие надо было достать из чехлов, что они и сделали. Прошли опушку, вошли в лес. Теперь можно было зарядить ружья и, поставив на предохранитель, взять наизготовку.
Они шли по лесу с ружьями наперевес – два замечательных охотника из поселка Рогожино, двое настоящих мужчин с настоящими ружьями. Собака увлеченно рыскала впереди, отыскивая заячий след. Иван Васильевич наставлял Свечкина, как вести себя при встрече с зайцем, и время от времени повторял: «Сейчас… Сейчас… Сейчас…»
Минута проходила за минутой. Зайцы пока не появлялись, но Иван Васильевич точно знал, что это их непоявление – временное. Еще не было в его охотничьей жизни случая, чтобы он пришел домой вообще без добычи. А уж что касается зайцев!.. Вот-вот они должны были начать выпрыгивать из-под елей и берез – и тут только успевай поворачиваться!..
Но они не выпрыгивали. Они, видимо, как-то подзабыли о том, что они должны делать, а может, просто ослабло их внутреннее чувство долга, как и у всех вообще в девяностые годы.
Постепенно лицо Ивана Васильевича менялось. Оно уже не было таким оптимистично-убедительным. Собака тоже как-то сдала – она не очень понимала, куда подевались те, ради кого они с хозяином сюда пришли и кого они всегда здесь находили. Рефлекс, наработанный за годы успешных совместных охот, начал давать сбои.
Петр Петрович потихоньку начинал скучать. Он, конечно, иногда в своей жизни бывал на подобных рыбалках, когда за два-три часа напряженного ожидания не случалось ни одной поклевки, но что и охота может быть такой же, он пока, до этого момента, еще не знал. Но в целом данный факт он воспринимал стоически: ну, не повезло и не повезло, мало ли что. Если рыбалки такими бывают, почему такой не может быть охота?..
А вот лицо Ивана Васильевича менялось уже совершенно зримо: оно напрягалось, мрачнело и вообще пыталось выразить какое-то сложное и неоднозначное чувство (позднее Петр Петрович понял, что это было за чувство).
Охота длилась уже около двух часов и в силу своей безрезультатности становилась уже неохотой. Усталый Свечкин терпеливо ждал, когда уже можно будет пойти домой и наконец поесть и отдохнуть, а не менее усталый Иван Васильевич, очевидно, ждал той известной только ему одному секунды, когда можно будет эту неохоту прекратить без ущерба для репутации его как охотника и для самой охоты как великого, содержательного и удивительного во всех отношениях процесса.
Но вот наконец час пробил, секунда пришла, и Иван Васильевич прекратил дальнейшие мучения волевым решением. Наконец…
Обратно шли молча. Иван Васильевич был как-то по-особому, по-охотничьи, задумчив. Иногда Петр Петрович ловил на себе косой, но внимательный взгляд своего руководителя. Похоже было, что Иван Васильевич пытается что-то понять про Свечкина – но что? Петр Петрович не знал.
При расставании Иван Васильевич все так же задумчиво глянул на Свечкина и произнес выразительную фразу: «Такого со мной еще ни разу в жизни не было…» Потом подумал и добавил, видимо, чтобы как-то смягчить произведенный эффект: «Ну ничего, может, как-то в другой раз еще соберемся…»
Петр Петрович не помнит, как пришел домой, что рассказывал Анне Ивановне (впрочем, он ей рассказывал все), но помнит, что этот пристальный взгляд Ивана Васильевича и его последняя фраза долго не выходила у него из головы.
…И в результате через недолгое время он все понял! Сам! И уверенно сказал Анне Ивановне, что Иван Васильевич больше никогда не позовет его, Свечкина, с собой на охоту. И никто из рогожинских охотников не позовет. Потому что всему рогожинскому охотничьему сообществу теперь ясно: Свечкин – человек невезучий! А это значит, брать его с собой в лес можно только в одном случае – если хочешь вернуться домой с пустыми руками! Но покажите мне охотника, который хочет стать посмешищем в глазах товарищей…
Анна Ивановна возражала мужу, надеялась на лучшие варианты и т.д. Но, как это часто бывает, самым реалистичным оказывается именно пессимистический вариант. Петра Петровича и вправду больше никто и никогда не позвал с собой на охоту. Впрочем, он туда не очень и рвался. Он как-то охладел к великому, загадочному и удивительному мужскому делу охоты…
А что же ружье, спросит читатель?
А ружье мирно отдыхало в сейфе и доставалось на свет Божий только тогда, когда приезжал очередной гость из Москвы, – гость, который этого ружья еще не видел. Ружье хвалили, оно молча, но с достоинством принимало эти похвалы, а потом вновь уходило в свой крепкий и уютный железный дом. До следующего гостя, который с ним еще не был знаком.
Так прошло (промелькнуло!) пять лет. А потом однажды в храме после воскресной Литургии к Петру Петровичу подошел прихожанин по имени Юрий (он был в то время местным участковым) и сказал, что ситуация с ружьем у Свечкина весьма непростая. Срок лицензии заканчивается буквально днями, и выход сейчас один: немедленно вести ружье в Подольск, сдавать по акту в милицию, а уже после этого продлевать лицензию и получать оружие обратно. Иначе наступает уголовная ответственность за незаконное (без лицензии) владение оружием.
Уголовной ответственности (помня столбики) Петр Петрович не хотел и даже очень боялся. Поэтому он срочно поехал в милицию и отвез свое ружье. Потом по инерции собрал все справки и продлил лицензию. Потом с этой продленной лицензией долго не мог собраться опять ехать в разрешительный отдел.
Но вот собрался наконец. Ехать надо было часам к пяти утра, чтобы занять живую (а точнее, полумертвую!) очередь и дремать возле райотдела в машинах часов до девяти. Но вот и девять часов пробило. Появились сотрудники райотдела. Скоро начнется прием в нужных окошечках.
И тут Петр Петрович вместе сотоварищи по несчастью увидел удивительную картину: ружья (десятки ружей!) выносили из здания райотдела и грузили в фургон. А вот и его ружье несут – то самое, которое он рассчитывал сегодня получить обратно! Он подошел к офицеру и возопил, что вот это ружье уж точно не надо никуда увозить!
Но ответ ему был прост и суров: по закону все это оружие должно быть отвезено в областное оружейное хранилище (находящееся, кстати, километрах этак в семидесяти от Подольска). А потом, когда продленная лицензия будет учтена и зарегистрирована, он по особому прошению сможет из этого хранилища свое ружье получить обратно. Как мы видим, все просто, быстро и весьма удобно.
И это было последнее свидание Петра Петровича с его замечательным ружьем (у которого, видимо, просто не заладилась его оружейная судьба). Потому что Свечкин, не дожидаясь своей очереди в вожделенное окошечко, пошел к своей машине, сел в нее и уехал к себе в Рогожино. Плюнул он или нет вслед отъезжающему фургону с ружьями, он не помнит. Во всяком случае, желание плюнуть оставалось у него почти до сих пор, хотя, конечно, это не очень христианское желание…
Нет, он, конечно, мог по закону поехать и получить свое ружье и спустя неделю, и спустя месяц, и спустя год. Но не поехал больше никогда. Видимо потому, что владеть оружием оказалось вовсе не так красиво и занимательно, как это казалось ему вначале. Зато это оказалось довольно скучно, тоскливо и унизительно, о чем он даже не предполагал.
Так закончилась история Петра Петровича Свечкина как рогожинского охотника. Удачливого или невезучего – это ведь второй вопрос…
