Свечкины теряют прописку
Как известно всем остроумным людям, один переезд равен двум пожарам или трем наводнениям.
Конечно, на самом деле это всего лишь фраза, и, как любая остроумная фраза, она больше ярка, чем глубока и правдива. Любой пожар или наводнение могут закончиться для любого из нас летальным исходом, а смерть, как мы понимаем, не равна ничему, кроме смерти, то есть – кроме себя самой. Переезд, как правило, обходится без таких крайностей. Но если сравнивать затраченные усилия – физические, психические, моральные, – то тут, действительно, можно порассуждать о том, что труднее.
Пожар или наводнение за несколько часов или минут делают тебя настолько свободным и независимым от всего твоего имущества и от всей твоей прошедшей жизни, что переезд по сравнению с ними – тяжкий, бесконечно-долгий и почти бессмысленный труд. Ведь всю свою предыдущую жизнь ты тащишь за собой на своих плечах в самом буквальном смысле. Во всяком случае – ее материальное, предметное наполнение, состоящее из кроватей, шкафов, столов (пианино не забыть!), книг, костюмов, платьев, кухонной утвари – и еще двенадцати тысяч непонятных вещей, которые тебе абсолютно не нужны, но которые ты никак не решаешься вынести к мусорному баку... В общем, кто переезжал – тот понимает, о чем я.
…За несколько месяцев до назначенной даты переезда московская квартира Свечкиных превратилась по виду в посылочный отдел большого почтового отделения. Главной мебелью стали упакованные картонные коробки. Они стояли во всех комнатах рядами, колоннами, штабелями. Между этими штабелями и колоннами протискивались ставшие маленькими и какими-то жалкими люди, то есть Свечкины.
Больше всех радовались дети. Видимо, чувствовали, что новая жизнь будет другая, а потому, конечно же, обязательно интересная. Дети вообще любят жизненные перемены безо всяких задних мыслей, без подтекстов. Ведь для них перемены означают именно перемены – и больше ничего! За кадром остаются все родительские трудности, с этими переменами связанные. В том числе и сборы.
Да нет, Санечка, Танечка и Ванечка, конечно, тоже собирали свои вещи. Тем более, что Санечка и Танечка были уже школьницами (Санечка – это девочка, чтоб читателю было понятно). Поэтому надо было собрать и школьные принадлежности – учебники, тетради, дневники. Ну и конечно, игрушки – кто же обходится без игрушек в этом возрасте!
Ванечке было проще: ему было четыре года, и школьных забот он пока не вкусил. Но игрушек у него было достаточно, и потому других забот было не меньше, чем у старших сестер.
Еще по квартире бегала Гуля и тоже собиралась переезжать. Гуле было всего четыре месяца, и она была куплена папой (то есть Петром Петровичем) на птичьем рынке. Куплена она была по двум причинам. Первая причина была в том, что, уезжая в собственный деревенский дом, нельзя было не иметь собаки для охраны этого дома. Вторая же причина была в том, что эта азиатская овчарка имела такое умное и такое виноватое выражение «лица», что не полюбить ее было нельзя. Что папа моментально и сделал, а потому привез ее домой.
Время от времени веселая Гуля оставляла за собой лужи, но очень быстро привыкала к порядку. Она тоже, как я уже сказал, собиралась переезжать вместе со всеми, но собственных вещей у нее почти никаких не было, и потому она старалась помочь всем остальным. Ночью она подходила к папе, спящему на полу (кровати уже были собраны и увязаны!) и от полноты чувств (а может, ощущая его усталость и потому поддерживая морально) лизала его в лицо…
Но я еще ничего не сказал о том, как восприняли идею Свечкиных родственники, друзья и знакомые. Думаю, пришла пора.
…Хотя нет, стоп. Порассуждаю-ка я для начала о глубинных мотивах самих Свечкиных во всей этой истории.
Прежде всего, как было сказано выше, мотивы были чисто социальные (или правильнее назвать их нравственными?). Общественная атмосфера в новой России была такой, что нормальные люди быстро начали задыхаться в этой удушливой смеси из предательства, воровства и разврата. Порядочный человек (новый порядочный человек!) теперь был обязан уметь несколько принципиально важных вещей: плевать в собственное прошлое и презрительно называть все, что было прежде, совком; быть богатым, а лучше очень богатым (то есть уметь воровать и грабить много и, главное, очень быстро) и не заморачиваться насчет всякой дребедени вроде нравственности, верности и тому подобных моральных принципов…
В мире такой порядочности было тяжело выживать просто обычным порядочным людям, ну а верующим, которые уже знают понятия греха и заповедей, правды Божией и Суда, – и того тяжелее.
Был еще важный мотив в выборе семьи Свечкиных – медицинский. Дело в том, что маленький Ванечка вдруг, ни с того ни с сего, начал страдать крупами. Круп – это такой приступ, когда ребенок хрипит, задыхается и вообще на ваших родительских глазах всерьез собирается умереть. И хотя круп, которым страдал Ванечка, назывался ложным – задыхался ребенок вполне по-настоящему, и скорая помощь требовалась тоже настоящая. А когда Анна Ивановна спрашивала у врачей, что теперь делать и чем облегчить детские страдания, почти все врачи советовали ей поменять место жительства на такое, где воздух чист и прозрачен.
Третьим мотивом было то, что тяга к земле, к своему дому, на этой земле стоящему, к чему-то традиционному и подлинному у Свечкиных оставалась. Опять же, разве это не красиво – собрать все поколения вместе, организовать жизнь такой, какой она была когда-то, в таком прекрасном, хотя и неведомом нам прошлом…
Был и еще мотив. Во всяком случае, я в этом уверен. Не очень явный, не очень декларируемый, но все же… Как только Свечкины объявили всем о своем решении (а они сделали это только после того, как выбрали дом) – они тут же оказались в центре всеобщего внимания. Всеобщего, конечно, в определенных рамках и границах. Но уж, во всяком случае, всем родственникам, друзьям и знакомым темы для разговоров теперь хватало на долгие месяцы, если не годы. И темой этой были именно Свечкины – их мужественное (или, наоборот, безрассудное) решение, их прозорливый (или, наоборот, безумный) поступок. Теперь при встрече со знакомыми Свечкины читали в их глазах неподдельный интерес, – действительно, часто ли встретишь таких людей, то ли героев, то ли клинических сумасшедших…
Нет, что ни говори, а людская слава (неважно, на чем основанная!) для каждого из нас значит немало! Конечно, сами Свечкины на все мои наводящие вопросы такого рода отвечали отрицательно – решительно и даже с возмущением: никакой-де они человеческой славы не искали и ни о чем подобном ни разу не думали! Но что-то было в этой решительности и в этом возмущении подозрительное: и того, и другого было как будто чуть больше, чем это необходимо по обстоятельствам. Как будто они уже были заранее готовы к подобным вопросам и как будто заранее продумывали свои ответы и даже это свое возмущение…
Друзья и знакомые, как я уже говорил, отнеслись к затее по-разному.
Главная редакторша одного московского журнала, в котором тогда работал Петр Петрович (назовем ее Ася Филипповна), была просто в восхищении: «Ой, ну какие же молодцы!.. Это же именно то, что сейчас нужно!.. Но, конечно, какие-то проблемы у вас будут… Но вы их, конечно, успешно разрешите…» Спустя несколько месяцев, увольняя Петра Петровича за прогулы и опоздания (поскольку он просто не успевал приехать вовремя из своего Рогожина), Ася Филипповна повторила одну свою фразу, но уже с абсолютно другим выражением: «А я вам сразу сказала, Петр Петрович, что у вас будут проблемы!..» Как все же много значит в нашей речи, да и во всей нашей жизни, акцент, который ты ставишь, и выражение, с которым ты произносишь слова…
Самые близкие друзья приняли решение Свечкиных с одобрением. Они и любое их решение приняли бы с одобрением, поскольку любили Свечкиных и доверяли им во всем.
Кое-кто из старшего поколения был недоволен и даже праведно возмущен: какое они имеют право тащить своих детей в деревню, лишать их настоящей столичной жизни и столичного образования, а со временем – и столичной карьеры?..
Немало было таких, которые глаза в глаза одобряли этот переезд, а за глаза – переглядывались, посмеивались и крутили пальцем у виска. Впрочем, так всегда бывает. У каждого из нас есть знакомые, которые любят нас совсем не так сильно и доверяют нам совсем не так безусловно, как показывают это. Ну и что? Разве мы сами не поступаем с кем-то из наших знакомых подобным образом?
Родители Петра Петровича и Анны Ивановны (слава Богу, и те, и другие были еще живы!) восприняли новость без особого восторга. С одной стороны, объясняют Свечкины вроде все правильно, а с другой… Вот, прожили вместе тринадцать лет, родили троих детей, только наладили какой-то быт – и что теперь?..
В общем-то, они были недалеки от истины.
Но, помимо сборов физических (а точнее, параллельно с ними), шли еще сборы документальные, юридические. Надо было получить разрешение в органах опеки, которые занимались исключительно защитой прав детей. И там надо было доказать, что условия, в которых теперь будут жить дети, не хуже (а желательно – лучше!), чем те, в которых они жили до сих пор. Надо было заключать договор обмена (или продажи – я не очень в курсе); в общем, на каждую справку, каждое разрешение уходило какое-то время. А на все вместе – недели и месяцы. Что, в общем-то, вполне понятно, учитывая масштаб события, которое все эти справки сопровождали и обеспечивали.
Но самое яркое впечатление осталось у Анны Ивановны, как это ни странно, от самого простого ЖЭКа. Их ЖЭКа, в котором Свечкиных должны были выписать из их квартиры.
Паспортистка, которой Анна Ивановна протянула паспорта и сказала, что нужно, просто онемела:
— Как?.. Выписываетесь из Москвы?..
— Ну да, уезжаем.
— Да уезжайте куда хотите, но выписываться-то зачем?..
— Да Вы поставьте печать, у нас уже все решено!
— Да если я вам печать поставлю – вы московскую прописку потеряете! Понимаете вы это или нет?..
— Мы все понимаем, но мы так решили!..
— Нет! Я вам эту печать не поставлю.
— Как же не поставите? Ведь нам нужно будет там прописываться.
— В деревне?.. Нет, я вас не выпишу!..
— А разве Вы имеете право не выписать?
— Женщина, идите к нашему начальнику на второй этаж, пусть он подтвердит своей подписью!
— Я у него уже была, и вот его подпись! Ставьте печать!..
— Нет!.. Не верю!.. Пусть он сам сюда придет и подтвердит!..
Анна Ивановна сходила на второй этаж и привела начальника.
— Поставьте им печать.
— А это Вы подписали?
— Да, это я подписал.
— И что, вот так взять – и выписать?
— Ну раз люди уезжают…
— Так что, я ставлю печать?
— Да ставьте, ставьте!..
Паспортистка ударила печатью по странице паспорта и подняла голову на Анну Ивановну обреченно-торжествующе:
— Потеряли московскую прописку!..
И она была права.
Но Свечкиным сейчас было не до переживаний паспортисток. Им и своих переживаний хватало.
Потому что приближался день переезда.
