Екатерина Чинёнова: «Мне нравится красота в том, что я вижу вокруг»
Так сложилось, что с московским районом Щукино меня доселе ничего не связывало. Бывала я, да и то не часто, только там, где его ближняя граница – у «Октябрьского поля». Но вот автобус везет меня от метро в сторону улицы Гамалеи и, глядя в окно, я вдруг ловлю ощущение чего-то знакомого. Как будто где-то здесь, рядом с этими домами, я уже ходила не раз, дыша сырым воздухом мартовской распутицы, или пытаясь укрыться от пронизывающего осеннего ветра. Эти деревья отражались в мокром асфальте, забрасывали пестрой листвой, и они же, в солнечных бликах, тянулись к чистейшему голубому небу, какое бывает только в мае… Иду дальше дворами, и то же дежавю: где-то здесь, у старой пятиэтажки непременно должна стоять бирюзовая «Волга» «из 60-х»…
Живописные работы Екатерины Чинёновой – которую я лет десять знаю как Катю, прихожанку нашего храма Малое Вознесение, что на Большой Никитской, – давно занимают некое особое место в моей жизни. И не только потому, что на стене над письменным столом у меня «Старая олива», прогретая жарким солнцем Адриатики, в сотне оттенков трепещущего зеленого цвета и света, – именно такая, как те прекрасные оливы, в которые я в один миг влюбилась, впервые увидев их в Черногории. Часто я листаю странички Катиных социальных сетей, чтобы просто испытать радость от того, как она видит мир и воссоздает его в своих картинах. При том, что для меня ценен в живописи далеко не один только реализм, приверженность Екатерины реалистической манере вызывает исключительную симпатию и уважение. И из-за качества, и из-за особой искренности и чистоты этих работ.
Как вырастают такие художники, как ощущают себя среди разноголосицы стилей и навязчивых предпочтений современности? Каково вообще женщине, имеющей семью, заниматься творчеством в реалиях нашей жизни? Желанный разговор у нас наконец состоялся – в маленькой и уютной Катиной мастерской, в районе Щукино, приметы и дух которого так узнаваемо запечатлены в целой серии прекрасных городских пейзажей.
– Я родилась на Алтае, там же окончила художественную школу и художественное училище в Новоалтайске. Вопрос выбора профессии для меня вообще не стоял. Когда меня сначала отправили в музыкальную школу по традициям нашей семьи – у нас все умеют играть, хоть и не профессионалы, – я страдала и всё просила: «Отдайте меня в художку!» Новоалтайское художественное училище – одно из лучших в России. У нас был очень хороший педагог Борис Георгиевич Босько. Он нас вел как своих детей, требовал очень много и дал все основы профессионализма.
Я была усердным, усидчивым ребенком, поэтому у меня, наверное, что-то и начало получаться. Пять лет в школе, пять лет в училище. И шесть лет в институте. Мне было около двадцати, когда я окончила училище и встал вопрос, куда дальше. Можно было остаться на Алтае, но у меня всегда были далеко идущие планы, и я поехала поступать в Москву, в Академию Ильи Глазунова, куда дорога была проторена уже многими нашими алтайскими ребятами.
С огромной благодарностью вспоминаю Академию. Начало 2000-х, голодные еще времена. Нам давали бесплатно краски, кисти, холсты и всё, что нужно. Выездные копийные практики в Петербурге, по два месяца – это просто подарок небес, огромный опыт. И тоже полностью за счет Академии: билеты, проживание, экскурсии… Кто из «бедных студентов» – а учились люди со всей России – мог бы себе позволить вот так поехать на практику, объездить все окрестности Петербурга, Валаам...
Копировали в Эрмитаже. Каждый день с раннего утра до открытия музея сидели в залах. Уже тогда на меня большое влияние оказали испанцы и итальянцы. Мне нравится, когда «сквозит холст», видно работу художника – как он это делал. Движение кисти – самое сложное в живописи: одним мазком сделать и тон, и цвет, и фактуру – испанцы это очень хорошо умеют... После Эрмитажа можно было свободно выбирать, куда идти, что писать в городе. В белые ночи работали допоздна – только бы успеть на метро.
Еще одна практика – уже чистый пленэр – месяц в Ростове Великом и месяц в Суздале. Всю округу объездили, все церкви посмотрели. Для меня это было важно. На Алтае ведь такого наследия нет. Там всё строили в советское время, от прошлого осталось очень мало, почти нет храмов. И когда я увидела Суздаль, было потрясение. Да и в Москве, начиная с Красной площади, всё мне очень нравилось: дух истории – живой, запечатленный в камне.
– Поэтому на Алтай не захотели возвращаться?
– Отчасти поэтому. Хотя, конечно, он для меня остается особым местом. Всё, что полюбил в детстве, полюбил навсегда. Я туда приезжаю подпитываться. При довольно тяжелом климате там очень солнечно – этого мне в первые годы очень не хватало в Москве, трудно было привыкнуть.
– Да, в Ваших картинах много солнца, любования всеми нюансами солнечного света. Возвращаясь к Суздалю, – значит, отчасти эта поездка повлияла на то, что в Академии Вы выбрали направление исторической живописи?
– Мне всегда нравилась история, любила исторические романы. И учиться было очень интересно. За каждой мастерской закреплялся ведущий мастер, у нас это был Иван Ильич Глазунов. Каждый семестр нужно было создать композицию на основе выбранной или предложенной темы. Для этого было много работы с натурщиками, постановок, нам позировали ребята из исторических клубов.
В конце третьего курса на «малый диплом» дана была тема «Торговля на Руси». Моя картина, где купцы с Севера торговали пушнину у местных жителей-остяков, заняла на выставке в Манеже второе место по России. Всех призеров наградили паломнической поездкой в Турцию, причем с нами поехали два архиерея, один из которых – владыка Иларион (Алфеев). Нас провезли по всем святым местам древней Византии, мы были в Мирах Ликийских, в Эфесе, богослужения совершались на месте разрушенных святынь. Именно во время этой поездки я впервые причастилась.
– В детстве Вас к вере не приобщали?
– В детстве меня крестили, но семья была не глубоко верующая. Хотя мой папа в 90-е годы, будучи уже в разводе с мамой, ушел в монастырь, принял постриг. Мы начали общаться, когда я стала взрослой. Поскольку по профессии он историк, у него послушание экскурсовода, и он пишет книги об истории монастырей.
К вере меня подтолкнули и общение с отцом, и эта паломническая поездка, и сама атмосфера в Глазуновской академии.
Свой храм тоже нашла благодаря Ивану Ильичу Глазунову: услышала, что он расписывал Малое Вознесение, пришла посмотреть фрески. И осталась. В те годы приход отличался удивительной атмосферой, было много творческих людей, художников в том числе.
На выпускной диплом я взяла тему: грешница, пришедшая помазать ноги Христа миром. Было несколько вариантов сюжета. От нас это и требовалось, ведь на самом деле до окончательного выбора проходит огромная, невидимая для зрителя работа. Педагоги выбрали сюжет, где женщина (по некоторым толкованиям, это была именно Мария Магдалина) сидит перед дверью, одна, боясь войти. Там такое таинственное освещение; мостовая в лунном свете занимает на полотне много места и очень важна по смыслу. Камни мостовой я «нашла» в Святой Софии, в Турции. А камни стены – из Черногории, из Котора, – специально туда поехала и мучила свою подругу, заставляя позировать...
– И вот Вы в числе лучших оканчиваете Академию…
– И всё резко оборвалось. В Академии тебя пестовали, пока ты учишься. Дальше – самостоятельно. Но дело не только в этом. Я вышла замуж, родился Петя. И три года я вообще не прикасалась к кисточкам! Может быть, я была слишком тревожной мамой, боялась сделать лишний шаг, но было совсем не до живописи. Видимо, нужно было прожить материнство, впитать его всем существом.
Помню момент, когда после этого перерыва первый раз взяла кисти. Мне казалось, я разучилась, рука закостенела. Художники ведь как музыканты: день не пишешь – ты замечаешь, два – друзья… Но буквально после нескольких этюдов все вернулось. Вообще такой вопрос стоит перед всеми женщинами-художниками, по крайней мере, теми, кого я знаю: нужно как-то совместить дом, детей и творчество. Ощущение канатоходца на канате. Когда ты, сделав всё необходимое, садишься за работу, и у тебя есть пара часов, – это очень ценные моменты. С другой стороны, хороший жизненный урок: учишься дорожить каждой минутой творчества. А уж если есть целый день!.. Или когда мы едем в отпуск, – все загорают на пляже, а я не могу, я на жаре сижу, пишу… Без этюдника вообще никуда не езжу. Вспоминаем сейчас, как в нашем с Лёшей свадебном путешествии в Черногории, когда мы проехали все побережье на автобусах, влюбленный муж героически тащил на себе гору холстов…
– Альбомы Ваших работ в интернете – на сайте или в социальных сетях – представляют Ваши любимые темы: русская природа, натюрморты, цветы, городские и сельские пейзажи…
– Я очень люблю старые деревенские домики. Покосившиеся от времени, иногда совсем развалюшные, но такие живые, со свои обаянием, характером. Вот недавно увидела еще один, и так хотелось написать его в разном освещении, в разную погоду… Но не успела – снесли. Всю эту милую старину безжалостно рушат, она исчезает бесследно.
– И наряду с этими, порой щемящими родными сюжетами – Венеция. Большой ряд картин, которые очень нравятся поклонникам Вашего творчества. Бесконечно разные вариации на тему воды, игры света, южных красок.
– Венецию нам тоже открыл Илья Сергеевич, он очень ее любил. Это была недельная поездка, где главной задачей было – посмотреть музейные собрания. Глазунов и его друг, искусствовед Виталий Серафимович Манин сами проводили для нас экскурсии, рассказывали историю каждой коллекции, каждого палаццо… А писать удавалось только маленькие этюды, утром, до завтрака, пока все спят.
Я много лет хотела туда вернуться, уже денег накопила и – началась пандемия. И вот когда носа нельзя было из дома высунуть, во все настольные игры переиграли и всё надоело, я взяла эти маленькие этюды и начала писать свою Венецию. Во многом я воспринимаю эту серию как эксперимент – с разными подходами, поиском фактуры…
Было еще одно итальянское путешествие – перед дипломом. Мы с подругами по Академии собрались и уехали в Рим. На 1000 евро умудрились прожить целый месяц. Под конец не осталось ни гроша. Меня спасла, можно сказать, одна итальянка: я стояла недалеко от Форума, работала, она подошла, долго смотрела, потом сунула мне в руку 10 евро, сказала что-то вроде «спасибо» и ушла. Римские этюды – вот они, висят в мастерской, я их не продаю.
В Риме мы тоже обошли все музеи. Понятно стало, почему туда в XIX веке отправляли наших выпускников Академии. Эта художественная культура оказывает необычайно сильное влияние. Помню галерею, куда я пошла специально смотреть «Марию Магдалину» Караваджо. Небольшая картина, но настолько пронзительная – оторваться невозможно. Художники ведь смотрят не столько «что» написано, а «как», рассматривают живопись, как придирчивый покупатель товар. Я должна «носом проездить» по картине (из-за этого музейные служители часто ругают). Потом могу не вспомнить названия, сюжета, но вот кáк написано – запоминаю навсегда.
– Живопись нужно смотреть вживую. Даже неискушенному зрителю это важно.
– Да, сколько раз так было: человек выбирает картину в интернете, потом приезжает посмотреть, чтобы утвердиться в выборе. И в результате покупает совсем другую работу.
– О выставке своей не задумывались?
Сейчас это очень большие расходы, без спонсорской помощи невозможно: аренда помещения, и даже банальная проблема – рамы для картин очень дорогие. Но я до сих пор ни одной персональной выставки не сделала, думаю, еще и потому, что у меня как-то пока не стоит такой задачи. Выставка должна показывать какую-то веху на пути, своеобразный подытог. Пока я не вижу нужных мне картин, которые бы обозначали такую веху.
У меня еще много замыслов, которые я не осуществила. Одна большая картина меня ждет, свернутая в рулон. Я ее начала еще в Академии и не дописала: «Свержение идолов в Киеве». Здесь мне ее просто негде писать, слишком масштабная. «Борис Годунов» тоже не закончен, хотя мне очень нравится работать над историческим интерьером, нравится узорочье XVI-XVII веков. Вообще привлекают такие темы, где художнику нужно основательно покопаться в деталях.
А еще у меня есть мечта-цель. Но для этого нужно сначала съездить в Иерусалим. Хочется написать цикл из жизни Христа. Может быть, моя грешница, Мария Магдалина, была началом этого замысла. Но я убеждена, что историческому художнику не нужно приступать к написанию картины без «натурного подкрепления». Потому что будет неправда. Особенно сейчас, когда люди уже насмотрелись 3D-эффектов. А нужно так написать, чтобы зацепило. Если в твоей картине будет настоящее чувство, эмоциональный посыл, то даже неподготовленный, не очень образованный зритель на нее отреагирует. ,
– Есть ли сейчас, в современном пространстве искусства, место для реалистической исторической живописи?
– Ну, во-первых, историческая живопись – не обязательно про древность. Вчерашний день – это уже история. Хотя и сюжеты из далекого прошлого, и даже библейские могут заинтересовать: копию «Марии Магдалины» у меня ведь купили, теперь она где-то далеко на севере, в крупном нефтяном районе…
Исторические живописцы работают и сейчас – Василий Нестеренко, Дмитрий Билюкин. Мой учитель, покойный Павел Викторович Рыженко – очень яркий пример исторического живописца. Как он работал! У него все поиски шли не на эскизах, а на большом полотне, он мог писать, переписывать – это огромные затраты времени, энергии. Он был невероятно требователен и к ученикам, и к самому себе, на первом месте у него всегда стояло искусство. Но своими знаниями он как большой художник делился всегда открыто и щедро.
А вообще – когда появился Инстаграм, стало понятно, что и все разговоры об отсутствии на Западе интереса к реалистической живописи беспочвенны, там много очень талантливых реалистов.
Есть давний стереотип в России, не слишком благоприятный для развития искусства, когда выделяется какое-то одно направление, не важно, с каким оттенком. (Мне, например, советовали, чтобы быть принятой в Московский союз художников, принести что-нибудь «почернее»… Поскольку такового не оказалось, в Московский союз я не пошла.) А это в принципе неправильно. Из-за этого многие художники сами отказываются от выставочной деятельности, а страдает обычный зритель, потому что он не видит полной картины художественной жизни. Должны быть равные условия и равные возможности для всех направлений в искусстве, и тогда оно будет расцветать.
Людям нужна разная живопись. В юности один близкий человек буквально поселил во мне комплекс: «Почему ты не можешь писать “гладко”? Зачем эти мазки?» И я всерьез думала, что если я пишу мазками, моя живопись никому не может понравиться. Но гладко все равно писать не хотела.
Мне нравится красота в том, что я вижу вокруг. Я не могу пройти мимо: обязательно напишу, или хотя бы сфотографирую. И это мое отношение к творчеству. У меня нет задачи что-либо изменить в том, что я вижу, вложить нечто сугубо свое. Свое приходит в любом случае, потому что художник, конечно, вкладывает себя в картину. Просто сам выбор мотива, сюжета возникает оттого, что что-то «зацепило», и именно это хочется передать на холсте. Можно сказать, что я пишу для себя – то, что хочу и как хочу.
А расстаетесь с картинами легко?
В основном да, если есть покупатель, я с удовольствием продаю. Но есть работы, которые для продажи копирую, потому что оригиналы мне нужны: мне важны эмоции, которые я испытывала, когда их писала. На самом деле можно спросить меня о любой картине, этюде – я помню все свои чувства, с ними связанные, и они мне порой нужны для «подпитки»…
* * *
Катя иногда публикует фотографии, где ее только что написанные работы «встроены» в реальную обстановку – ландшафт, городскую улицу, интерьер с расставленным натюрмортом. Удивительное при этом возникает впечатление: полотно выглядит более живым, чем тут же присутствующий оригинал. На самом деле так оно и есть. Потому что настоящий художник запечатлевает не только внешний облик окружающей реальности, но ее умозрительную, духовную сущность. Кому-то требуются для этого «новые формы», иным важно всё пропустить через своё «я»… А кто-то вот так – принципиально не желает «вкладывать сугубо своё» в изображение того, что дано нам видеть в этом мире. Но благодаря дарованному Богом таланту на его холстах живет трепетная душа – предмета, цветка, волны, плещущей о борт венецианской лодки, облака, отраженного в мокрой после дождя дороге, ветхого домика, излучающего сердечное тепло, и даже той самой «Волги»
«из 60-х» у пятиэтажки в районе Щукино.
