Как монах попал «на передок», или Будни военного повара
Елена Кучеренко
– Я там познакомился с одним парнем. Он узнал, что к ним в часть направили монаха, и пришел на меня посмотреть. «Монах!», – протягиваю я ему руку. Он тоже протягивает: «Бес!». Это у него позывной такой. Вот так и встретились на войне – Монах и Бес.
Я слушаю аудиозапись беседы главного редактора «Прихожанина» Екатерины Орловой с монахом-добровольцем, который служит поваром в зоне боевых действий. Позывной у него одноименный – Монах.
Это очень интересная беседа. О военных буднях, встречах с разными людьми. И об очень неожиданном. Например, о том, как православный монах, единственный, озаботился тем, что мусульмане и в окопах не едят свинину. Или о том, почему «на передке» легче выжить представителям северных народов.
* * *
Я смотрю на фотографию этого монаха. Оказывается, я уже встречала его раньше. Под Оптиной пустынью, где у нас дом в деревне. Тесен православный мир...
Армянин по национальности, получил инженерную специальность, работал, после «перестройки» стал предпринимателем. Несколько лет назад по благословению старца, был пострижен в монашество на приходе.
Какое-то время жил недалеко от Оптиной в одной небольшой православной общине, насельников которой я, кстати, тоже знаю. Они иногда приезжают на службу в наш деревенский храм.
А потом началась СВО, затем – мобилизация... На тот момент Монаху (будем называть его согласно позывному) было пятьдесят пять лет.
– Ни повесток, ничего такого я не получал, – рассказывает он. – Но у меня военная специальность. Подумал: «Может, забыли обо мне, документы где-то затерялись... Скажут – спрятался. Надо дать о себе знать». Ну и дал.
В военкомате Монаху на этот его порыв ответили, что если бы ему было пятьдесят, то по его специальности забрали бы сразу и без разговоров.
– А так, друг, всё... Старый.
– Но чем-то я еще могу ведь быть полезен? Нельзя же оставаться в стороне, раз такое происходит. К тому же я сейчас «в свободном полете», никуда не приписан. А в зоне СВО есть священники, капелланы. Может, мне как-то в их обойму можно влиться...
В итоге, после всех разговоров и выяснений он был зачислен в добровольческий отряд.
– С Калужской области нас в том отряде было двенадцать человек, – вспоминает он. – Пока доехали до Ростова, двое отсеялись. Потому что на войну отправлялись, как на БАМ. С гитарой, песнями, бухлом. Ну, и слишком сильно «отметили» свой отъезд. Приехали на место – а их уже ни поднять, ни посадить... Еще пятеро отсеялись по другим причинам. Из-за болезни, плохой физической подготовки. Остались еще пять человек, включая меня. Потом один из нас погиб, двое «спятисотились» (сбежали)... Осталось двое. Второй получил ранение спины и долго был в госпитале. Считай, из двенадцати человек, я оказался один.
* * *
Еще в учебке Монах начал «работать по своей православной специальности».
– Собирал народ, читали вместе акафисты или вечернее правило, – рассказывает он. – В промежутках между молитвами проводил короткие беседы на духовные темы. Организовал подрясники, такое все... До меня там был священник, и он пытался как-то наладить церковную жизнь. Храмом служила брезентовая палатка. Когда я прибыл, его уже перевели в госпиталь, так что место было свободно.
Согласно правилам, монах не может брать в руки оружие. Поэтому когда начали распределять: кого – пулеметчиком, кого – гранатометчиком, кого – стрелком, минометчиком и так далее, его отправили на кухню. Хотя раньше этим он никогда не занимался.
– «Так, этот будет поварить!» – с улыбкой вспоминает Монах. – «Помолится, потом будет кашу варить».
Правда, когда он прибыл в расположение части, произошла небольшая заминка – повар там уже был. Так что пришлось Монаху поначалу заниматься какими-то хозяйственными делами. Но у его предшественника заканчивался срок службы. И за Монаха, чтобы ненароком не попал туда, где нужно воевать с оружием в руках, а занял положенное ему место на кухне, походатайствовал тот самый Бес. Он был там «старослужащим».
– Да и вообще этот Бес оказался верующим православным человеком, – рассказывает Монах. – Позже он сменил позывной. Теперь его зовут Лес. А высокое командование в итоге дало добро, и я стал поваром. Других претендентов на эту должность, на самом деле, и не было. Там такие бойцы! Рембо просто! И эту работу они считали не мужским делом.
Но когда Монах приступил к своим обязанностям, оказалось, что на кухне почти ничего нет. Одна небольшая кастрюлька на всех. Но предыдущий повар так готовил, что и из этой кастрюли из шестидесяти бойцов, дай Бог, десять что-то ели.
– Не хочу никого осуждать, но готовил он совсем не как повар, – вспоминает Монах. – Можно было бы и лучше. Пюре из сухой картошки. Остынет – вообще, как камень. А ее же надо взбивать... Я думал-думал и придумал. Попросил своих духовных братьев и сестер, и они мне прислали перфоратор. Я им, давай, это пюре, как миксером. В большой же кастрюле ложкой картошку не взобьешь, черпаком не взобьешь... А тут – пять минут и готово... Лучок пожаришь, морковку, тушенку и – туда. Вкусно! Перфоратор – вообще отличная вещь, многофункциональная. Как дрель может работать, как перфоратор, собственно. Ну и как миксер.
* * *
В общем, дело пошло. Благодаря духовной родне Монаха, а также разным волонтерам, была более-менее нормально оборудована кухня.
– Мне прислали всё, включая половники, – рассказывает он. – Сначала и специй не было никаких. Потом я их в магазине начал покупать. И картошки, кстати, почти не было. Зима еще на дворе. Нормальную картошку никто из местных не продавал, а семенную – да. Я ее и покупал. А она маленькая, как виноград. Чистить ее – это просто ужас какой-то. Но ничего, чистил. Я же, когда еще ехал сюда, думал, что меня в какой-нибудь госпиталь отправят на кухню. Я там картошку и буду чистить.
Со всякими супами Монах тоже вопрос решил быстро и на радость всем. Сейчас ведь очень много делают готовых первых блюд – рассольники, борщи. Кидаешь зажарку, двадцать минут – и готово.
– Так что все были довольны, – говорит Монах. – Хотя – нет. Всегда и в любом обществе находятся люди, которым всё не то и всё не так. Морковка не доварена, суп не досолен. Хотя, правда, очень стараешься, изо всех сил. Поварскую профессию освоил на ходу. Но этим не угодить ничем. Ну я сейчас так поступаю – соль на столе, солите, сколько хотите.
Базовую установку я делаю, а дальше – сами.
Здесь разобрались, и тут же возникла та самая тема с мусульманами. Потому что тушенка, которую поставляют в зону СВО, – в основном свиная. Говядина тоже, конечно, есть, но ее меньше. Идет как дефицит.
– Мусульмане воевали у нас наравне со всеми, а еду, которую готовят в части, есть не могли, – рассказывает Монах. – Что-то покупали у местного населения. Рыбные консервы, например. Или начинали просить на складе. А на складе отправляли ко мне: «У повара попроси». Что у меня было – я давал. Они отдельно кушали. И я им предложил: «До того, как я свинину в блюдо буду кидать, вы берите, что приготовлено, и свое туда мешайте». Ну и на склад сходил: «Есть люди, которые свинину не едят. Давайте мне говядину!». А свинину – своим. В общем, нашли компромисс.
Правда, Монах признается – порой нервничал, что ему никто не предлагает помощь. Ту же картошку-виноград почистить, например. Но потом появился человек лет шестидесяти.
– Увидел, что я, правда, работаю и пришел помогать. У нас же как раз прилеты были, все окапывались. А мне как окопаться? Еду надо готовить. Страшно, конечно. Но когда в работе, отвлекаешься. Да и накормить людей надо. Прилет закончится, точно все есть захотят. И ты должен обеспечить бойцов питанием. Кухня – это мой фронт. Если каждый на своем месте будет делать свою работу хорошо, то все у нас и будет хорошо.
* * *
Была у Монаха и история про хлеб. Он у них был – привозной. Но очень плохого качества.
– Черствый, каменный, и зеленый, плесневелый весь, – рассказывает он. – И везти его нужно было издалека. Дороги нет, машины ломаются, амортизация, все такое. Да и опасно. Прилеты могут быть. Поэтому надо было что-то делать.
С «большой земли» Монаху прислали печку. Но в ней он пек раза два. Один раз – хлеб, другой – булочки.
– А потом случился у меня разговор с местным священником. Я как-то пришел к нему и говорю: «Батюшка, все вроде хорошо, кухню сделали, печку прислали. Но в этой печке я за два часа испек три хлеба. А народу у нас много»... – Слово за слово, и батюшка рассказал, что есть пекарня, брошенная здесь каким-то бизнесменом. Он уехал за границу, что мог вывез, а оборудование осталось. У нас есть ребята, которые разбираются в электронике. Они все четко наладили, и «пошел» у нас хлеб. Мука же есть. И спонсорская, и казенная. У нас масло растительное – проблема. А мука – нет. И соль, сахар есть...
Сейчас в той пекарне делается по триста хлебов в день. Кормится от нее не только батальон, в котором служит Монах, но и все вокруг. Другие воинские подразделения приносят им свою муку, а на выходе получают хлеб.
Было дело, когда они даже меняли хлеб на снаряды.
– Стоим «на передке» – мы, рядом – наши соседи, – говорит Монах. – Они, допустим, мотострелки. У них – определенная задача. И есть у них снаряды, которые они не используют. Для наших же задач эти снаряды прямо сейчас очень нужны. А у них совсем нет хлеба. Ну, ребята и меняли те снаряды на хлеб. Но это поначалу. Потом они стали приезжать за нашим хлебом уже без обмена. Приходят прямо в пекарню и забирают столько, сколько им нужно.
Помимо этого, пекарня кормила еще и местное население, которое давно уже не видело горячего хлеба. Конечно, кто-то пек свой хлеб, но это был долгий, а значит, – дорогой процесс.
Удивительно, но в прифронтовой зоне, на Новых территориях, где у людей нет доходов, местные жители обязаны платить за электроэнергию. Работники энергосистемы приходят и проверяют счетчики. Если что не так, отключают электричество.
Обеспечила пекарня местных жителей и рабочими местами. Тремя, но все же...
– Всё у нас «устаканилось», дошло до автоматизма, – рассказывает Монах. – Но объемы большие, своих сил не хватало. Взяли людей. Три человека каждый день работают, получают зарплату. Сначала я платил им из своих денег, но это не могло ведь бесконечно продолжаться. И мы решили, что будем им платить хлебом, а они уже этот хлеб реализуют в магазинах. Ударили по рукам. Но условие было такое: хлеб продавать не дороже тридцати рублей. Пять рублей магазину, двадцать пять – работнику. Если зарплата, допустим, тысяча в день, то это сорок хлебов. Ну и получается –примерно сто хлебов мы выпекаем на зарплату, двести – себе. Но я еще подумаю, может быть, придется еще один духовой шкаф приобрести...
Со временем пекарня стала не только местом «кормления», но и культурным и духовным центром. Люди назначают там встречи, собираются, чтобы поговорить, что-то обсудить.
– А у нас еще православный контекст, иконы... Работу мы начинаем с молитвы, с молитвой ее и завершаем. Поэтому у нас и хлеб отличный. Люди приходят, пока ждут хлеб, он еще в печи, садятся и – пошло-поехало. Там у нас стол, скамейки... Как говорится: «У православного любой тост – проповедь. И любая проповедь плавно переходит в тост».
Реализовав проект «Хлеб», Монах решил заняться водой. Она тоже очень нужна там.
– Источники есть, и не один. Скважины есть с движками прямо, с насосами. Был цех, его разбомбили. Там лимонад делали. Рядом – варенье. Всё, что надо, есть. Да мы и вручную можем воду разливать. Но нужны бутылки. Поэтому я сейчас в поисках станка, который эти бутылки выдувает. Тогда мы сможем перейти на производство, и будет у нас всё хорошо. Обеспечим водой и хлебом вообще всех солдат, не только нашего подразделения.
* * *
Местная церковная жизнь... Это еще один вопрос, который задают Монаху. Что происходит на тех территориях? Ходят ли люди в храмы? Поминают ли там Патриарха?
В том месте, где стоит подразделение Монаха, есть и церковь УПЦ (Московского Патриархата), и недействующий «храм» ПЦУ.
– В нашей церкви батюшка служит каждое воскресенье и по праздникам. Исповедует, причащает людей. Не только поминает Патриарха, но каждый раз читает молитву, которой Предстоятель Церкви благословил молиться во время СВО. И обязательно цитирует что-то из проповедей Святейшего. Ну и от себя, конечно, тоже что-то говорит. Толкование Евангелия, какие-то свои мысли озвучивает, вопросов современной жизни касается с духовной точки зрения. Церковь, конечно, не битком набита, но каждый раз человек пятнадцать приходит. Но ведь это прифронтовая зона. Опасно, если будет очень много народа.
А рядом, в этой же деревне – «храм» ПЦУ. Но там нет ни прихожан, ни священников. Хотя здание очень хорошее построили. Говорят, отправляли кого-то туда служить. Но «батюшки» их там не приживались. Одна из причин тому – некая «начинающая монахиня», неизвестно кем, где и зачем постриженная.
– Она их всех «съедала», – рассказывает Монах. – Считала, что она в этом «храме» – хозяйка. Я еще удивлялся, почему ей никто не скажет: «Так, давай до свидания отсюда». С ней у меня связана отдельная история. Сподвижница этой самой «монахини» иконы у нас стащила. Я когда найденные образа приходил забирать, первый раз внутрь ПЦУ-шного «храма» и зашел. Очень всё там здорово сделано, только никто туда не ходит, пусто. Потому что ПЦУ...
Про иконы эта женщина узнала, кстати, от российских военных, которых она ввела в заблуждение.
– Они – ребята простые, не разбираются в тонкостях церковной жизни. Захотели пойти помолиться, видят – храм. Но он закрыт, а рядом какая-то монахиня, ковыряется в грядках. «А можно мы зайдем? – спрашивают. – «Пожалуйста, заходите. Вот свечечки, покупайте, ставьте»... – Слово за слово, солдатики говорят: «А у нас в части тоже есть монах. Он молельную комнату хочет делать, и иконы у него есть».
Так ПЦУ-шники узнали, что в военной части у повара есть иконы. И решили их «спасти». Ну и украли.
– Как они сами мотивируют: «Оно бы все пропало», – поясняет Монах. – Но это все равно, что у тебя дома что-то лежит, а я решаю, что мне это нужно забрать. Потому что все равно пропадет... У нас замок висит, там военнослужащие. С чего ты взяла, что иконы пропадут?
Более того, «монахиня» втянула в это дело военную полицию:
– Там – иконы, они могут пропасть. Люди попросили нас их сохранить, – заявила она полицейским.
Накануне кто-то предусмотрительно сломал замок. Полицейские вошли, забрали иконы и отдали их той женщине с ее подельниками. А те унесли иконы в свой «храм».
– Я узнал, пришел к этим ребятам из полиции: «Как же так?» – спрашиваю. Они говорят: «Монахиня сказала, что там никого нет. И всё пропадет. А мы, как занимающиеся правопорядком люди, решили порядок сохранить. Пришли, эти иконы аккуратно экспроприировали и отнесли в храм». – Ну я им и объяснил, во что она их втянула. Им стыдно стало. Взяли ее за грудки. Она во всем призналась, все подписала, везде расписалась. Ей сказали: «Отвезешь иконы, куда скажет Монах!». Она на своей машине отвезла в храм к батюшке из Московского Патриархата. Хотя они с ним в конфликте. Потом просила меня написать, что я претензий не имею. Я и не имею, нашлись, и слава Богу. Но сам факт, конечно, заставляет задуматься. Кстати, сейчас этой монахиней занимаются спецслужбы. И возможно, этот наш с ней эпизод послужит основанием для более пристального внимания к ее личности.
* * *
Монаха спрашивают о настроениях наших военнослужащих.
– Раньше было хуже. Долго стояли на месте, была «непонятка». Вообще, некоторые из тех, кто пришли служить по контракту, были очень разочарованы, если можно так сказать.
Разочарованы потому, что, как считает Монах, за последние тридцать лет деньги стали культовым явлением. Их зарабатывание – основным стимулом и смыслом жизни.
– И в регионах особенно, где зарплаты небольшие, люди, услышав про выплаты в зоне СВО, решили поехать туда на заработки. Как на лесоповал. Пришли и говорят: «Отправляйте нас “на передок”». Там ведь еще боевые добавляются. Но достаточно одного боевого выезда, и люди понимают, что это не лесоповал и не БАМ. Здесь жизнь висит на волоске. Особенно с учетом особенностей современной войны, где коптеры и подобные новейшие технологии. Где нет никаких стандартов, негде укрыться, прилететь может вообще куда угодно. Куда спрячешься, туда может и попасть. Здесь сразу понимаешь, что «зарабатывать деньги» на этом не получится. И теряется народ. Но я, например, встречал здесь и таких людей, которые приехали помочь, и даже не знали, что есть зарплата... Кто-то поначалу жаловался: «Тут сыро... Тут пауки. Я боюсь пауков! Государство обязано! Министерство обороны обязано! Все обязаны создать нам условия!» Но что здесь Министерство обороны тебе сделает? Проведет отопление в блиндажи? Придет, чтобы продезинфицировать окопы? Надо что-то и самим делать... Хотят есть – сидят и ждут, когда им принесут еду. Даже конфликты случались: «Вон тем снабжение доходит, а нам не доходит! Представителей северных народов лучше кормят!»... Да то же самое им и доходит. Просто эти люди в других условиях выросли. Мальчики с детства ружье могут в руках держать, охотиться умеют и при необходимости применяют имеющиеся навыки. И блиндажи они делают нормально. А наши: «У нас сыро... И принесите нам поесть».
Но так было раньше. По словам Монаха, сейчас уже становится легче. Люди, адаптировались.
– Сейчас блиндажи уже строят двухъярусные, трехкомнатные, с ваннами, – смеется он. – Там – антенны, телевизор, всё как положено. Интернет, конечно, не включаем, но телевизор можно смотреть. Отапливаем печками, свечами... Сейчас свечи модернизировали, горят без копоти, можно нормально греться... Ну, и если раньше мы то стояли на месте, то отступали (это нагоняло тоску), то теперь наше подразделение и те подразделения, которые рядом с нами, продвигаются вперед. Это из тех, которые на самом передке – штурмовые батальоны, разведгруппы. Идем вперед на новые позиции. Но у нас есть командование. Говорят идти – идем. Могли бы идти быстрее, но тогда пришлось бы поступать так, как поступает противник. Мирное население использовать как щит. Либо просто уничтожать его. Мы этого не хотим. Это первое. Второе... Они восемь лет готовились. Там бетонировано уже всё. А мы только сейчас блиндажи делаем на скорую руку. Даже трехкомнатные... Но если прямое попадание будет, какой блиндаж выдержит? Никакой. Хотя от дождя и снега укрыться можно. Холод начнется, все дефекты блиндажей сразу станут видны. Всё это залечится, и переживем зиму. А может быть, и пойдем вперед, кто знает... Нормальные, в общем, настроения.
* * *
– А что бы ты пожелал ребятам, которые заключают контракты или хотят быть добровольцами? – спрашивают Монаха.
– Это нормальный порыв. Я сейчас вижу даже многих женщин-контрактниц, на блокпостах, например. Сначала даже удивлялся: как это так? Есть много женщин-волонтеров. Даже в возрасте люди хотят помогать на фронте. Но! Во-первых, надо понимать – зачем ты туда идешь. Про заработки я уже сказал. Во-вторых, надо реально рассчитывать свои силы. Физическая подготовка огромное имеет значение. Сколько можешь пробежать, поднять, пронести... Сумеешь ли ты переносить тяготы и лишения? Холод или отсутствие воды? Сможешь ли выжить в трудных условиях? Ведь от твоего выживания зависит и выживание всех остальных.
Если ты захворал, надо тебя тащить, нести. Это значит – кому-то обременение... Тем самым ты можешь просто «подставить» людей. Помимо этого есть психологические аспекты. Вроде, у человека устойчивая психика, но там может и «понести», как говорится. Видеть раненых, разорванных, изуродованных, мертвых людей – тоже ведь крепкие нервы надо иметь. И надо признать, что контрактники, конечно, в большинстве своем лучше мотивированы, чем мобилизованные. Но и среди мобилизованных есть хорошие воины и настоящие патриоты, и их много.
И все чувствуют, что там – всё настоящее, понимаешь. Я вообще понял недавно, что для мужика побывать на войне – милость Божия. Вот, я сейчас в отпуске, а мысленно – там. А там совсем другая реальность. Там каждую минуту человек рискует жизнью. И всё это мы переживаем и проживаем вместе – одной семьей. У меня сейчас – тыловое «делание», но его тоже ведь надо обеспечить. Кто-то должен и этим заниматься. В общем, что тут скажешь? Война идет... И я не могу оставаться в стороне. Хочется быть полезным людям, ближним.
РУКА ДАЮЩЕГО НЕ ОСКУДЕВАЕТ!
