«Это тяжело, но мы должны знать, как это было…»

Разумов А.Я.

Продолжаем публикацию статьи «Это тяжело, но мы должны знать, как это было…» историка и археолога, редактора-составителя «Ленинградского мартиролога» Анатолия Яковлевича Разумова. 35 лет своей жизни он посвятил составлению этой книги памяти жертв политических репрессий в Ленинграде и Ленинградской области. Александр Яковлевич принимал также участие в раскопках на многих местах массовых захоронений расстрелянных в 30-е гг. прошлого века людей, в частности на Бутовском полигоне. То, что предстало взору исследователей, трудно описать. Выясняются все новые и новые подробности того, как это происходило. Александр Яковлевич на основании архивных материалов и своих наблюдений во время раскопок воспроизводит весь страшный конвейер смерти. Это нельзя замалчивать, об этом нельзя забывать, это страшно и тяжело читать, но мы должны знать, как все это было, потому что, только по-настоящему ужаснувшись, каждый из нас постарается сделать хоть что-нибудь для того, чтобы больше этого не повторилось.

Бутовская фабрика смерти

Перед нами открылась, можно сказать, подземная фабрика смерти. И в то же время это нельзя назвать ни могилой, ни вообще человеческим погребением. Моему коллеге археологу Юрию Смирнову это напомнило помойную яму, то есть людей просто сваливали в большие ямы. Здесь речь не идет о казни, речь идет о массовых убийствах.

В известных теперь воспоминаниях чекиста Дмитрия Быстролетова, который долгое время был агентом иностранного отдела ОГПУ-НКВД за границей, а потом отозван, получил много лет лагерей и выжил, есть рассказ о том, как в Лефортовской тюрьме одно время он сидел с бывшим наркомом внутренних дел Белоруссии Наседкиным, впоследствии расстрелянным. Наседкин говорит: «А вы знаете, Дмитрий Александрович, как это было? Выпьешь коньяку и каждые пять дней сочиняешь эту шифр-телеграмму в Москву. Представляете, сколько кубометров земли надо выкопать, чтобы столько людей закопать?» Быстролетов пишет, что пытался его останавливать, потому что был уже не в силах слушать.

Так вот, чтобы закопать столько людей, планировались специальные могильники на расстоянии, примерно, 10–15 километров от городов-центров республик, краев и областей СССР, чтобы не было никакой дешифровки и расконспирации для местного населения, чтобы все было тайно, аккуратно. В одних случаях возили для расстрела на место, а в других – расстреливали в тюрьмах и возили уже трупы. Почему, в каких случаях поступали так или иначе, может быть, мы никогда не узнаем. В любом случае, процедура чудовищная. Небольшая команда в 10–15, от силы 20 человек, чтобы за пределы НКВД никакая информация не распространялась, должна была расстрелять, обеспечить охрану, отвезти и закопать. Это все делало комендантское хозуправление.

Бутовский полигон в Москве – один из крупнейших расстрельных могильников. Для того чтобы выполнить задачу – «закопать по плану» (ясно, что речь пойдет о десятках тысяч людей), – рыли траншеи экскаватором карьерного типа глубиной и шириной до четырех метров и заполняли их последовательно в соответствии с ночным расстрелом. Одномоментно: ячейка – расстрел; ячейка – расстрел. Нам в исследованиях и раскопках повезло, что попали на границу двух погребений. Поэтому довольно быстро стало понятно, как все устроено и как происходило.

Людей сбрасывали в выкопанную яму слоями, до пяти слоев, а потом «работали» внизу, растаскивали трупы равномерно по яме – при раскопках видно, что останки расположены упорядоченно. Из-под останков на расстоянии ровно метр друг от друга торчали округлые колья, – видимо, их вбивали в землю, чтобы они поддерживали, как поленницу дров, эту груду тел. На тела людей сверху было брошено огромное количество одежды – все, что не пригодилось, их же верхняя одежда, обувь, полушубки, платки женские, шляпы. Тут же, в раскопе, была какая-то разбитая бочка, известь, много битого бутылочного стекла, – видимо, расстрельщики пили. Здесь же, в углу, был огромный дубовый пень, который размозжил останки.

И вдруг мы, исследующие этот страшный раскоп, начинаем понимать, что в черепах нет пулевых отверстий. Помню, специально ходил и зачищал по второму, третьему разу, чтобы найти отверстия. Первая такая находка была, когда мы открыли и зачистили погребение не сверху, а со стороны, с борта. В одном из черепов, видных с бортовой части, нашлось пулевое отверстие. Затем я нашел парное входное и выходное отверстие в черепе, который был под этим огромным дубовым пнем, и еще после моего отъезда нашли два отверстия. То есть только в четырех черепах из 59 были пулевые отверстия! Зато на костях были видны удары тупым предметом. Вмятины визуально определялись, и можно думать об этом разное, но экспертиза подтвердила, что это были удары тупыми предметами по костям.

Но для меня лично итог всему этому кошмару подвел эпизод раскопок, когда я расчищал две ладони. Казалось, будто золотисто-красноватую форму ладони расчищаешь. На самом деле это уже земля, но сохранилась, видна, если работать аккуратно, форма ладони. И вдруг понял, что у двух кистей рук переплетены пальцы. Люди были брошены в яму, лежали навзничь рядом друг с другом, и у них были переплетены пальцы. Это было на дне раскопа. Упал с неба осенний листок, зеленый еще, на эти ладони, кисти рук, и я отчетливо представил, что люди, когда их закапывали, были живыми и держались за руки.

Мы потом долго обдумывали это, сопоставляли с другими данными и документами, потому что сопоставлять надо все как в любом криминальном исследовании. Воспоминания родственников часто бывают правдивее в десять раз, чем филькины грамоты, которые мы читаем в виде архивно-следственных дел. Вот когда мы все сопоставили, стало понятно, что, наверное, так и было – могли закапывать еще живыми. Оказалось, что в Москве при перевозке из тюрьмы к месту казни использовались машины с выведенными в фургон выхлопными трубами, а значит, людей привозили в таком состоянии, что их необязательно было расстреливать. Это в данном конкретном случае – на Бутовском полигоне.

Врезался в память еще один эпизод, который всю жизнь буду помнить. Долго работал в раскопе и вдруг почувствовал сверху взгляд – на краю раскопа сидел старик и, видимо, сидел долго. Было тяжелое чувство, ведь не знаешь, что человек может подумать о том, что мы делаем. Мы не афишировали исследования. Короткая пауза, а потом он говорит: «Знаете, хлопцы, вы очень хорошее дело делаете. Мне сказали, что здесь был расстрелян мой отец. Я пришел сюда и вот смотрю: а вдруг увижу его… Может быть, чекисты не заметили, у отца вот здесь, – и он показал где, – была золотая коронка». Старик ушел, а мы через три дня нашли такие останки. Может, это совпадение, но может, и нет.

Процедура расстрела

Позднее я документально исследовал расстрелы в Медвежьегорске, столице Белбалтлага. На Беломорканале, судя по эпосу, преданиям и легендам, да и просто по цифрам документов, знаете, сколько народу погибло! И я достаточно хорошо понял, как проводились расстрелы. Я изучал документы в связи с поиском места расстрела одного из соловецких этапов, познавал расстрельную процедуру и в очередной раз убедился, что, как отмечал Солженицын, с 1917-го по 1937-й годы цена человеческой жизни для тех, кто все это творил, не увеличилась ни на йоту – она вообще ничего не стоила. Человек вообще ничего не значил! Тайные расстрелы, тайное прятанье трупов и покрытие всего этого тотальным враньем. А поскольку ни прокурор, ни врач, ни кто-либо другой за так называемой казнью не наблюдал, то можно было делать что угодно, ведь важно было просто списать человека с земли любым способом и отчитаться перед Москвой о выполнении задания и количестве списанных. Поэтому и делали, что угодно: в Петрозаводске душили веревками; в Сибири топили в проруби, там это было легче; в Медвежьегорске, как только человек по пути к месту казни начинал кричать или мычать с кляпом во рту, его протыкали железной палкой, забивали насмерть дубинами, пистолетами, чем угодно. И все это называлось расстрелом.

Когда читал документы Медвежьегорского расстрела, увидел, может быть, самое страшное из того, что доводилось видеть в документах. На этапных списках соловчан есть фрагментарные записи: рубль семьдесят пять, три рубля, золотые зубы, часы Мозер и т.д. Поначалу это мало что говорило – ну записи на этапном списке. Затем изучал процедуру расстрела соловецкого этапа и других заключенных в Медвежьегорске, и многое становилось понятно.

Соловецкую операцию 1937 года можно считать прообразом известной Катынской операции расстрела польских военнопленных в 1940 году. Происходило это так: заключенным, чтобы избежать волнений и возмущения, ничего не говорили, их тайно приговаривали к расстрелу, собирали в большие этапы и отправляли с «шапкой» в списке: «переправляется из лагеря в лагерь». Ни конвоиры, никто ничего не знал, их якобы просто переправляли из лагеря в лагерь. Когда приговоренных довозили до изолятора другого лагеря, их там на какое-то короткое время размещали. После этого партиями, поскольку всех сразу не расстреляешь, да и опасно – вдруг взбунтуются, выводили из камеры с вещами, сообщая при этом, что их ведут на профосмотр или медосмотр. Человека приводили в комнату, которая называлась между чекистами «комнатой вязки рук». В этой комнате за столом кабинетного образца с выдвижными ящиками сидел главный палач – начальник этого отдела. Он проводил предрасстрельную сверку так называемых «установочных данных»: фамилия, имя, отчество, год рождения, какой срок и т.д. При этом у человека отбирали вещи и одежду – все обычно думали, что будет медосмотр, и поэтому не все еще беспокоились. Наиболее ценные вещи, такие, как часы, деньги, сразу шли в ящики стола. После этого начальник произносил условную фразу: «К этапу готов». Тогда двое – а надо сказать, там было, как на конвейере, полное распределение обязанностей между участниками процесса – подскакивали сзади к осужденному, резко заламывали руки ему назад и начинали их вязать. Если кто-то не выдерживал и, понимая, что никакой это не медосмотр-профосмотр, начинал кричать или требовать прокурора, тогда его забивали на месте всем, чем попало, и уволакивали в туалет. Других со связанными руками переводили в «комнату для вязки ног» и усаживали на пол. Там они сидели, почти раздетые, и время от времени к ним врывались на всякий случай чекисты, которые были садистами, и избивали всех подряд дубинками. Били по костям, в область груди, по голове, по коленям и т.д. Так люди сидели до ночи. Ночью их увозили партиями, набросав штабелем в несколько слоев в грузовые машины, крытые брезентом. Сопровождали охранники с собаками. Впереди ехала начальственная машина с горящими фарами. Так они отправлялись в лес, где уже были разожжены костры и вырыты ямы. Не всех туда довозили живыми. Не обязательно было в каждого стрелять, экономили патроны по принципу, действовавшему еще со времен красного террора – «пули на тебя жалко». Их там просто закапывали.

Это место погребения теперь найдено и называется Мемориальное кладбище Сандармох.

Сохранились листы ведомости о сдаче в финотдел НКВД в пользу государства вещей, изъятых у людей перед казнью: шинелей – столько-то, шапок мужских – столько-то, платьев женских ситцевых – столько-то, костюмчик подростковый, иконки, образки, крестики, деньги, монеты царской и современной чеканки, гармонь рваная, микроскоп. И там есть строчка: зубы и коронки белого и желтого металла. Сначала сам себе не поверил, потом перечитал несколько раз. Эта ведомость так же, как ладони в раскопе, подвела для меня итоги всему.

Потом прочитал многое другое, я это обычно в комментариях к спискам расстрелянных публикую, скупо, «без крика». Об этом невозможно кричать, само по себе кричит. Понимаю, что об этом мне как исследователю нужно говорить спокойно, по возможности, спокойно. С другой стороны, говорить об этом без переживаний невозможно.

Прочитал в документах про иголки под ногти. Раньше думал, что это народное предание, легенда. Нет! Чекист-палач Бондаренко как раз один из тех, кто совал иголки под ногти, причем уже приговоренным к расстрелу. Не на следствии, а уже приговоренным к расстрелу! Поначалу я думал, что от садизма такие вещи творились – забивали до смерти, протыкали и т.д. Но потом нашел рациональное объяснение – в одном из объяснений тех чекистов, кого потом привлекли к ответственности. Оказывается, они выпытывали, где человек на воле мог что-нибудь припрятать. Кроме того, они из одежды тех, кого они расстреливали, сшили себе специальные тужурки, чтобы ездить на расстрелы и не пачкаться.

Таков финал 1937 года, который в учебниках истории Советского Союза определен как победа социализма. Страна жила все «веселее и веселее».

Называется цифра около 800 тысяч расстрелянных во время Большого террора. По моему представлению, не все при этом учтены. А сколько было погибших в лагерях и тюрьмах за это время! У нас хорошо работает сайт «Возвращенные имена. Книги памяти России». Мы занимаемся помощью семьям по сбору информации о своих родных, причем и тем семьям, у кого кто-то погиб, пропал без вести во время войны, во время блокады, и тем, у кого кто-то пропал во время репрессий. Это советская идеология нагородила заборы между людьми, а в памяти семейной и народной – все рядом. Есть единый поток национальной памяти. И в семье должен быть единый поток памяти. Люди прошли и репрессии, и войны, и все что угодно. Часто трудно понять, кто, когда и от чего погиб или пропал без вести. Когда меня спрашивают о статистике репрессий, то на основании того, что вижу каждый день, того, чем занимаюсь, могу сказать, что речь может идти в прямом смысле о миллионах людей.

Однажды на семинаре Галина Федоровна Весновская из Генеральной прокуратуры на этот вопрос так и ответила. Ее спросили: «Ну все-таки, сколько, Галина Федоровна, скажите!» – и она дала, с моей точки зрения, самый точный ответ, который может быть: «Речь идет о миллионах».

Верно. Мы не можем назвать точные цифры погибших и пропавших без вести по войне и так же, тем более, не можем назвать их по репрессиям, поскольку всем этим не стали заниматься раньше.

В моем представлении, Россия потеряла в прошлом веке – для кого-то это, может, покажется мало, а мне кажется, чудовищная цифра – в целом около 50 миллионов погибших и пропавших без вести в репрессиях и войнах.

Подготовила к публикации Петрова Т.В.

«Это тяжело, но мы должны знать, как это было…», часть 1

«Это тяжело, но мы должны знать, как это было…», часть 2

«Это тяжело, но мы должны знать, как это было…», часть 3

«Это тяжело, но мы должны знать, как это было…», часть 4