Привет от деда

«Случай – псевдоним Бога, когда Он не хочет подписаться Своим собственным именем»
 Анатоль Франс

Когда я принял решение поехать в Киев, у меня было два мотива. Один явно осознанный – посмотреть древний город, побывать в Лавре. Другой возник, когда я начал пристреливаться к карте и маршруту. Путь в Киев из Феодосии лежал через Белую Церковь.
Я рассматривал укрупненную карту этого городка, разбросанного по изгибам реки, и мое желание побывать там оформилось теплом в груди. Малая родина моего деда.
Но забыл я об этом практически сразу. Поток мыслей, ищущих своего воплощения в действиях, унес меня в сторону.
Собрались за пару дней. Была середина лета. Мы уже поднадоели себе в родительском доме моей жены, море перестало вызывать новые эмоции, и хотелось немного приключений.
Именно так на одну из самых важных встреч в своей жизни я поехал от скуки.
Совсем недавно жена и двое моих детей вошли в мой мир. Мы были вместе почти десять лет, но только каких-нибудь полгода назад я увидел, что рядом любящие меня создания, и сердце впустило их в себя. А я был не против.

Мы выехали ранним утром. Напряжение от неизвестности отпустило к обеду и от усталости появилось к вечеру вновь. Половина белой Украины лежало за нами полями подсолнухов и уютными деревушками. Над дорогой висело красное солнце. Уходя, оно обещало вернуть радость на утро. Это меня поддержало, и на третьем дыхании мы добрались до Пущиной Водицы, где находилась наша гостиница.
Уже ночью мы поселились в неуютных казенных номерах бывшего пансионата для глухонемых с запахом карболки везде, кроме туалета. Но утром, когда я вышел на балкон, то примирился со своим «бюджетным выбором». Дети в восторге прыгали и кричали, Алена мечтательно оглядывала окрестности. Перед нами лежала невиданная страна. Многовековые сосны, земля в хвойном ковре и серые тропинки из старого камня, ведущие к живописным деревянным беседкам и, главное, большая детская площадка с рублеными качелями, бригантиной и каруселями. Все обещало хороший отдых.
Откуда-то запахло кофе с молоком. Этот старый советский запах, берущий свое начало с дач и пионерлагерей, настроил меня на завтрак.
Столовая пряталась за небольшим сквером из крепких берез. Там мы встретили радушный прием странной девушки лет тридцати в пацанских камуфляжных штанах и напульсниками на накачанных руках. Она пересаживала нас несколько раз, согласно прихотям наших сорванцов, почувствовавших слабину. Потом меняла меню, переставляла каши и компоты, блинчики и солянку из обеда в завтрак и наоборот. Я стал побаиваться, что она уже скажет что-то ожидаемое от ее внешности. Но она не отрывала повеселевших глаз от Даньки и Насти, украдкой, как бы вопросительно, поглядывая то на меня, то на жену: все ли так?
Когда все уладилось и мы наелись вкуснейшей геркулесовой каши, я успокоился. По тому, как Альбина, шеф-повар столовой, а по совместительству официантка, носила блюда и добавки, убирала и ухаживала за нами, я понял, что ей это очень нужно и, наверное, нравится. Через резкие черты лица этой молодой, как казалось, немного нелюдимой женщины проступала напряженная забота. Это было непонятно, но приятно.

Киев был ожидаемо уютен. Короткий дождь умыл улицы и зелень, пока мы ехали к Лавре.
Когда мы спустились в пещерки к старцам, мне стало немного страшно. Мое представление о себе как о высоко духовном существе встретилось с кривой правдой, что мне нет места на этой земле. Настенька к этому добавила:
– Папа, страшно!
В этот момент я понял, что просто надо было купить свечу, как и предлагали монахи при входе. Я взял дочку на руки и сказал:
– Пойдем, поздороваемся.
– С кем? – крепко обняв меня за шею, спросила Настя.
– А вот с отцом Дионисием, – вглядевшись в первый же саркофаг, прошептал я. Данька сопел где-то рядом. Полуобернувшись, я увидел сына рядом с женой. Он вопросительно взглянул на меня и трудно улыбнулся.
– Пойдем, – показал я ему глазами, и наша малая процессия зашла в углубление коридора перед мощами. Приложились по очереди. Полегчало.
На улице стало совсем хорошо. Мы сидели на лавочках у Ближних Пещер и радовались. Данька спокойно оглядывал лаврские строения, Настя с Аленой о чем-то щебетали, а мне не хотелось уходить. Странное было чувство. Вот, надо уезжать, выбираться отсюда в свой мир, где много что будет, чего не хочешь. А хочется остаться здесь, еще минутку, еще одну...
Здесь, в Лавре, я понял, что хочу быть дома, со всеми близкими и не очень мне людьми. Хочу любить их и служить им, быть им верным и надежным другом и отцом, мужем и сыном.
Мы еще пару дней пробыли в своем пансионате, наслаждаясь завтраками и обедами, безусловной заботой Альбины и вечерними посиделками на балконе с чайком.

И вновь ранним утром, чтобы засветло успеть в Крым, выехали. По моему расчету мы должны были быть в Белой Церкви около десяти. Я наметил на карте место в центре, где главный собор. Необходимость побывать в Белой Церкви до сих пор пререкалась с ленью, поэтому, когда мы оказались на соборной площади, я был немного раздражен.
Мне, конечно, хотелось побывать в городе, где родился и вырос мой дед. Хотелось привезти отцу фотографии, какой-то сувенир, напоминавший ему отца.
Они мало общались, деда арестовали в тридцать седьмом, бабушка ходила «на сносях» третьим ребенком, моим отцом. Через десять лет он вышел и жил в ссылке, тайком приезжая в Москву к жене и троим сыновьям.
Когда папа рассказал, что по воскресеньям дед водил их в церковь на службу, я попросил фото деда из ссылки и всмотрелся в черты этого изможденного человека. Напряженное выражение глаз сначала насторожило, но вглядевшись, я почувствовал в них сосредоточенность и заботу.
О чем еще мог переживать этот человек, безропотно прошедший лагеря и не растерявший веру в людей? Что могло тревожить его, талантливого инженера, построившего не один завод после Гражданской? Боль и заботу о ком скрывали эти серые с прищуром глаза?
Отец рассказывал, что, когда дед приезжал из ссылки или они ездили к нему, он неизменно радовал их сюрпризами. То это была огромная сковородка со скворчащим салом и яйцами, то большущие свертки с конфетами, неожиданно выплывавшие из-за пазухи его лагерной телогрейки. И все время, вплоть до своей смерти в пятьдесят четвертом году, дед поддерживал в них убеждение, что главное быть человеком. И вот я в городе моего деда, расстроенный своим утренним раздражением и немного оглушенный собственным присутствием здесь.

Это началось сразу, как только мы вошли в храм. Старый и большой, он, казалось, еще дышал началом прошлого века. Истертый каменный пол, высокий иконостас и большое распятие как будто ждали нас. Вновь проявилось чувство дома, как в Лавре несколько дней назад. Алена с детьми остановились у лавки при входе, а я почему-то прошел немного вглубь, к людям. Они слушали. Затих и я.
Священник после возгласа начал читать Евангелие. Это была та самая притча! Про Отца и сына… Я не верил своим ушам. Мысли вихрем проносились в пространстве сознания. Полярность их была привычной. Одни убеждали меня в исключительности момента, который «я должен прочувствовать». Другие, вспоминая прошлое, шептали про мое недостоинство. А я ничего не мог понять. Я просто стоял и прислушивался к себе, силясь разобраться, что же на самом деле происходит.
Спокойная радость отвлекла от внутренних диалогов. Мысли утихли. Откуда-то изнутри, точно не из головы, пришло осознание происходящего.
Я не знал своего деда и не имел опыта чувств к нему. Но сейчас я ощущал связь с ним. Его забота и боль в глазах на старой фотографии имели ко мне непосредственное отношение. И вот в этой точке мы встретились.
Поняв это, я обнаружил себя у церковной лавки. Женщина, записывавшая на сорокоуст, терпеливо ждала, когда я назову имя деда, а я не мог произнести ни слова. Из глаз струилась теплая, неистеричная вода, а в горле комом стояло твердое убеждение, не дававшее проходу словам. Они были не нужны. Все, что нужно, уже произошло!
Это новое состояние было настолько необычным для моего ума, что я самовольно взял ручку у служащей и написал имя деда, поставив пометку «Об упокоении».

С трудом выдохнув, я обернулся. Алена стояла рядом, держа малых за руки. Она внимательно всматривалась в меня. Когда наши глаза встретились, она обеспокоенно подняла брови и… заплакала.
Мы вышли на площадь, где нас моментально обступили с десяток нищих. Кажется, я еще никогда так щедро не раздавал милостыню. Досталось даже тем, кто стоял в сторонке. Ошеломленные пережитым, мы сели в автомобиль и медленно тронулись по старым улочкам этого города.
Уже когда мы выехали на трассу Крым, я обратил внимание, что еду медленно. Нам некуда было спешить.
Минут через двадцать образ события стал слабеть, и я набрал скорость.
Только к вечеру, после ужина в придорожном кафе, до меня дошло. Запросто так, допивая кофе, понял, что эта встреча должна была произойти. Она была запланирована. Стояла в расписании Небесной Канцелярии или где-то там еще. И ТАМ - много пунктов. Тех, которые я уже, возможно, никогда не исполню. Но и тех, которые исполнить еще смогу.

Через неделю, приехав один ненадолго в Москву за деньгами, я рассказал отцу в нескольких словах о происшедшем. Привез ему фото храма и икону Андрея Первозванного. Помолодевший от этих переживаний, батя только вздыхал, отирая левый глаз. Его «cпасибо, сынок!» прозвучало как эхо откуда-то издалека.
На следующий день я решил перед отъездом в Крым поменять масло в машине. Когда открыли капот, выяснилось, что немного пробило прокладку клапанной крышки. Ерундовый ремонт обернулся тем, что двигатель стал троить. Почему? Опытный слесарь Миша, тысячу и один раз выполнявший эту простую операцию, не смог ответить. Примерно еще с час мы всем составом автосервиса исследовали движок, но никаких видимых причин не обнаружили. Кое-как на глохнувшем моторе я добрался до дома.
Мне очень хотелось поутру выехать к своим. Обида, что что-то пошло не так, стала наполнять мое сердце. Но в этот раз мне не захотелось водить с ней дружбу, и я сказал себе: «Пусть будет, как будет, так лучше для всех и для меня». Помню, что в этот момент меня как будто посетило забытое чувство смирения. Почему-то всплыл эпизод из детства, как папка просил что-то сделать, мне не хотелось, но духовный авторитет отца еще был велик. Кажется, надо было полить клубнику. И я соглашался.
Вот и сейчас тошнота от обиды перемешивалась с принятием происходящего.
Дилеры записали меня через две недели, автоэлектрик Василий обещал помочь дня через два. «Ну, да и ладно», – успокоился вроде я, но тут пришла мысль поискать мастера в интернете.
Примерно за минуту я нашел автоэлектрика, готового приехать на вызов в выходные. Единственного во всей Москве специалиста именно по марке моего автомобиля. Я с замиранием позвонил и… о чудо! он едет! Это было даже несколько странно.
Вскоре из-за соседнего дома появился старенький, но аккуратный пикапчик. Из машины вынырнул немолодой мужчина и принялся деловито расставлять на капоте и крыше оборудование, а я просто выполнял его указания. Перед тем как подсоединиться компьютером к мозгам моего авто, он попросил открыть капот. Сняв крышку с мотора, он всмотрелся и… широко улыбнувшись, достал из кармана большой медицинский зажим. «Керхер», – вспомнил я и спросил: «Что?»
Он еще раз улыбнулся, его серые глаза смотрели на меня с хитринкой:
– Привет мастеру, что менял прокладку! Смотри!
И он показал черным пальцем на провод с катушки зажигания, пережатый клапанной крышкой.
– Вот из-за этого и троит! – мастер расслабил два болта, аккуратно подцепил провод зажимом и освободил его. Затянув болты, он коротко бросил:
– Заводи!
Двигатель завелся сразу и заработал как часы. На душе полегчало. Завтра к своим!
Мы немного поговорили о том, о сем. Мастер стер ошибку на компьютере, собрал оборудование и принялся что-то рассказывать. Его говорок спровоцировал мой вопрос:
– А вы откуда?
– В смысле? Родом? – удивленно спросил он.
В ответ на мой кивок он произнес:
– Из Белой Церкви.

Эти простые два слова и этот простой мужичок подняли было совсем не простой круговорот в моей душе и мыслях. Но с ним быстро справилась радость от возможности уехать-таки в намеченный день.
Однако, когда я поднялся в квартиру, облако радости немного уступило место заботе о дальней дороги, и тут я и почувствовал, что ноги стали ватными, в горле набух комок, а перед внутренним взором появилась картинка храма и то чувство, которое я испытал тогда, - чувство возвращения.
Меня неудержимо потянуло к компьютеру, я открыл фото деда и всмотрелся.
Что-то изменилось. Или в портрете, или во мне, но точно – я смотрел на человека, которого знал раньше.
То, что началось с просмотра карты, продолжилось в Пущиной Водице и Лавре, всплеском отметилось в Белой Церкви, прошлось через поломку авто, и привет от деда не имеет названия. Но это самая настоящая реальность.
Впрочем, история не закончилась. Когда я дописывал эти строки и вновь всматривался в фотографию деда, позвонил отец:
– Сынок, привет! А ты знаешь, сегодня день рождения Андрей Сергеича! Давай-ка с семьей на чаек вечером.
И я думаю, что и теперь эта история еще не закончена.