Как у всех. Быль
Юлия Кулакова
Юлька, маленькая, почему-то кривоногая, ковыляла к песочнице. Света смотрела на нее. Кривоногая. Не как все. Будут смеяться. Будут травить. Стыд, позор. И ведь родилась нормальная, хоть и мелковатая, зато мама совсем не мучилась и потом гордо рассказывала подружкам, что будто и не заметила роды. И располнела она мало – тоже многим на зависть. Кормить грудью не стала, потому что говорили, что от этого толстеют. А Свете было очень важно, чтобы никто про нее не сказал нигде, что она «корова».
Быть «как все», ничем не выделяться – Света считала это главным. Потому что так считала ее мама. А раньше – ее бабушка.
Была бы жива бабушка – могла бы, в принципе, поспорить с тем, что Света живет правильно. В бабушкины молодые годы девушки почти не красились, не пили спиртное, а с тем, о чем стеснялись и говорить, «ждали до свадьбы» и не рожали детей без мужа. По крайней мере, те, кому было важно, чтоб «как все». Ну что ж, бабушка, времена меняются. В пригороде, куда двадцать три года назад занес быстро распавшийся брак Светину мать, нынче другие порядки. Ту, что даже в 14 лет не красится и не ходит пить пиво в парк, просто встретят и побьют. И будут унижать при каждой встрече. До тех пор, пока она не поймет, как надо. А надо как остальные. Свету не унижали – Света не отличалась от большинства. В парке бывала чаще, чем дома. Вот только нечаянно забеременела.
Парень, от которого был ребенок – Света его едва знала, пригород-то немаленький, – разумеется, сделал вид, что даже не понимает, о чем речь. На следующий день после новости уже гулял с новой девицей – ничего другого никто и не ждал. Мать, которую Света слушалась всегда, вдруг сказала: «Не надо абортов, а то потом не родишь больше. Воспитаем». Родилась Юлька. Света, как все молодые матери, ходила теперь в парк днем и с коляской. Самую заброшенную часть парка расчистили и достаточно быстро выстроили там церковь. Мать Светы, никогда не любившая «этих верующих», как-то услышала звон колоколов и сказала: «Ладно, пусть будет, не надо теперь далеко ездить на Пасху куличи святить… да и Юльку можно покрестить. Говорят, церковь от сглаза хорошо помогает. Мы-то с тобой крещеные – ты знаешь? Зови вон свою Катьку в крестные». Катька жила в соседней квартире, с ней вместе в прежние годы Света ходила на вечерние гуляния.
Катька неожиданно для всех оказалась иудейкой («А я думала, она у тебя просто по отцу с такой фамилией… Какая иудейка! Вот придумала! Она и отца-то не знала…») и в крестные не пошла. Но в храме, как оказалось, работала бывшая коллега матери – она и взялась стать восприемницей.
Вечером, когда новокрещеная Иулия крепко спала, мать вдруг сказала Свете:
– А ты чего всё дома-то у меня сидишь?..
Света кивнула, отправилась в свою комнату. Вышла накрашенной и разодетой – ее «девичья» одежда как раз снова стала ей впору. Закрыла за собой дверь.
Вернулась она только утром. А в обед в дверь громко постучали. На пороге стоял Серега, отец Юльки. С чемоданом. Он молча прошел в Светкину комнату.
По вечерам в этой комнате всё чаще гремели бутылки. Юлька перекочевала в комнату бабушки. Света и Серега забирали дочку с собой в коляске, когда шли гулять, а потом вновь возвращали ее в бабушкины руки. В ближайшие дни Света вышла на работу. Теперь можно было вздохнуть спокойно: и молодые «живут», и у ребенка есть отец, и работают. Никто ничего не скажет. А пьют – так те, кто говорит, пьют еще больше.
***
Света смотрела на Юльку, которая лепила куличики из песка. Жмурилась от яркого субботнего солнца. Через двор пробежала Катька, на ходу ткнула пальцем в пивную баклажку, которую тащила в руке, подмигнула. Света помахала ей. Да, точно, вечером же к Катьке идти.
Дверь углового подъезда скрипнула. Во двор вышла Марина, Светина ровесница, с дочерью за руку. Света поморщилась: да, правду подружки говорят – она опять в том же платье. Зато у девчонки новые тряпки. Скромные, но выглядят добротно. Вот зачем, спрашивается, мелким покупать одежду? Довольно с них и чьих-нибудь обносок. То ли дело Света: постоянно покупает себе новое, ведь главное – это нравиться мужу. «Смотри, а то кормить не буду!» – хохотнул как-то Серега. Света по-настоящему тогда испугалась, несмотря на то, что «кормильцами» были они с матерью, а Юлькин папа умудрился потерять вторую работу подряд и не торопился искать третью.
Марина, говорят, еще и грудью кормит до сих пор. В полтора года – кормит! Ужас. Катька, когда узнала, чуть пивом не поперхнулась.
– А муж ее не бросает, – пожала тогда плечами Света.
– Еще бросит! – уверенно сказала Катька, поерзала на скамейке – вечерами быстро холодало – и налила себе еще пива в пластиковый стакан.
– Не бросит, – сказал кто-то из девчонок. – Они верующие; я видела, в церковь ходят и ребенка туда таскают. А у них запрещено бросать. Сиди терпи свою «корову».
Все захохотали, а Света решила, что больше не будет здороваться во дворе с Мариной. А то, чего доброго, решат, что она с ней дружит, и с ней самой никто разговаривать не будет. Ведь даже мать однажды спросила: «Ты с этой новой Мариной, надеюсь, не общаешься?» Света тогда не поняла, почему нельзя общаться с Мариной. А теперь понятно. Наверное, та знакомая – работница в церкви – что-то рассказала. На всякий случай лучше не спрашивать…
Настя, дочка Марины, бегом устремилась в песочницу, расставила целый арсенал игрушек и о чем-то залопотала. Светина Юлька удивленно смотрела на нее.
Марина поздоровалась и села на единственную скамейку. Что делать? Пришлось здороваться. А раз так, то можно тоже сесть рядом. Других скамеек-то нет. Завязался простой разговор о детях, о том, как едят и гуляют, куда ходят.
И вдруг Света неожиданно для себя не выдержала:
– А зачем с ребенком в храм ходить? Что он там делать будет? Даже свечку еще поставить не может!
Света ожидала услышать в ответ что угодно. Но только не то, что услышала.
А Марина, как будто только и ждала этого вопроса, спокойно рассказывала ей о том, «что делают» в Церкви. О том, в чем состоит вера, Кто для христиан Бог, о Его любви. О Его Распятии, Воскресении, о Святых Тайнах.
Света чувствовала, что внутри ее всё переворачивается. Вот рядом с ней – обычная женщина, такая же, как другие. Замужняя, полнеющая, рожавшая. Варит суп, стирает белье. И вдруг она же рассказывает о таком, что совершенно непредставимо здесь, рядом со скамейками, парком, пьяными Серегами, не желающими отвечать за свои поступки и знающими, что от них этого никто и не ждет. И если так может Марина… так что же – так может, что ли, и Света?
– Я поговорю с мамой, – сказала она. – Мы завтра, наверное, тогда принесем Юльку причащать. А правда, что есть в церкви какие-то такие… штуки, которые от сглаза помогают?
– Здрас-сте, – вдруг послышался рядом насмешливый голос.
Это, проспавшись, вышел на улицу Серега. Сел на край скамейки, закурил.
– Ой, смотри, смотри, они игрушками делятся! – воскликнула Света, будто именно об играх в песочнице и шел до сих пор разговор, и указала пальцем на детей. – Смотри-ка, Марин, и твоя левой рукой передает!
– Да, мы левши, я знаю, – улыбнулась Марина.
– Ой, а вы совсем не боитесь? – удивилась Света. – Или сейчас уже не переучивают? В наше время так переучивали…
– Нет, сейчас, слава Богу, не переучивают – всё хорошо.
– А я вот волнуюсь – наша вот тоже… как будто левша, – смущенно сказала Света.
– Привязать, – вдруг раздался Серегин голос, больше похожий на рык.
– Кого -привязать? – переспросила Марина.
Света только вздохнула.
– Руку ей привязать левую, Юльке! – прохрипел Серега в сторону жены, швыряя сигарету под ноги и сплевывая на нее. – Еще чего не хватало! Нечего выделяться. Ишь ты, не как все собралась она быть! Бить буду, если привязывать не поможет! У нас кто выделялся – били, чтоб неповадно было!
Щебетали девочки в песочнице, щебетали воробьи над ними на ветках старых, не сумевших расцвести по весне деревьев. Женщины молчали. Через несколько минут раздался храп: это Серега, так и не справившийся со вчерашней дозой алкоголя, уснул прямо на лавке.
***
На следующее утро Света в халате, но накрашенная, вышла в киоск за пивом. Ни Катька, ни Серега, ни другие просто не смогли встать. К рассвету за стеной пару раз плакала Юлька, но бабушка как-то смогла ее угомонить. Набрала много, чтоб Серега опять не орал, что, мол, еще иди, не могла принести по-человечески…
– Здравствуй, – услышала она.
Со стороны парка шла Марина: белый платок на плечах, скромное, но красивое платье. Рядом приплясывала ее дочка, держала в левой руке цветок, смешная шляпка сползала набок. Отец семейства, видимо, задерживался – он, как выяснилось во вчерашнем разговоре, помогал в алтаре храма.
– Марин, я…
Света вдохнула побольше воздуха и выпалила:
– Я не буду в церковь ходить. Понимаешь, я вчера маме сказала, а она очень разозлилась. Мы, говорит, Юльку даже крестили – так что им еще от нас надо! Сами не как все – еще и тебя…
Света вдруг осеклась, сглотнула и быстро, не прощаясь, направилась к подъезду.
Смутно она понимала, что «им» совершенно ничего не нужно ни от Юльки, ни от Сереги, ни от Юлькиной бабушки. Что это она, Света, вчера видела что-то еще, кроме этого двора и киоска, и впервые в жизни думала, что можно по-другому, можно иначе, и словно бы свет на улице был ярче, когда Марина рассказывала про Причастие.
Но… Люди ведь лучше знают. А все, кого знает Света, в церковь не ходят. И если она хочет быть с ними – надо быть как они. А другой жизни, может, и нет никакой. Некоторые любят обманывать.
От самого дома Света, поставив сумку с бутылками на землю, обернулась. Марина открывала дверь в свой подъезд. А платье у нее было, действительно, красивое.
– И что она, молодая, гробит себя, в эту церковь ходит как старуха? – повторила Света вслух вчерашние мамины слова. – Воскресенье ведь. Если не в воскресенье – то отдыхать-то когда?
И, вздохнув, подняла тяжелую сумку.
