Талисман
Молодая грузинская писательница – Мария Сараджишвили известна нашим прихожанам как автор сборника «Национальный вопрос и моя мама», вышедшего в прошлом году в издательстве «Даниловский благовестник». Герои ее рассказов – наши современники. Их жизнь наполнена теми же переживаниями, что есть у каждого из нас: неверующие родственники, жестокость сильных мира сего, непонимание близких... Но стремление к добру делает их истории достойными внимания. Ведь когда мы делаем навстречу Богу хотя бы один шаг, Он делает десять шагов навстречу нам. И тогда чудеса обязательно начинают происходить, и о них обязательно кто-то должен писать.
В одном из недавно возрождённых монастырей на севере России священник на Литургии отказался читать одну из поданных записок. А после службы он стал выяснять:
— Кто подал записку с неканоническими именами? Да тут язык сломать можно: Нестан, Цира, Амиран, Малхаз.
Одна из сестёр, мать Ефросинья, слывущая молчуньей, показала священнику какой-то текст. В тексте значилось, что Грузинская Православная Церковь признаёт эти имена каноническими и празднует память этих святых. Вот об этих-то непривычных в России именах и пойдёт речь.
Цира, невысокая голубоглазая студентка тбилисского института иностранных языков, выглянула на улицу. День обещал быть жарким и, как обычно, трудным. На тахте (старинный ковер над ней украшала некогда коллекция кинжалов, но от греха подальше её продали при большевиках) стонал её восьмидесятилетний отец Габриэл. В манеже возился годовалый сын Циры Малхаз. Сколько дел, а помочь некому. Мать умерла год назад, а муж Амиран только ищет случая уйти из дома играть в карты или выпивать с друзьями. Он, видите ли, семью содержит, а попросишь помочь — раскричится: «Я мужчина!»
В дверь позвонили. «Что-то рано для мацонщицы», — подумала Цира и пошла открывать.
На пороге стояла незнакомая русская женщина в какой-то нелепой чёрной одежде и в повязанном по самые брови чёрном платке.
— Это вы Цира Сидамонидзе? — спросила незваная гостья.
— Да, я, — насторожилась Цира.
— Я твоя мать, — заплакала женщина и, опустившись на колени, стала торопливо рассказывать. — Двадцать один год назад я познакомилась с твоим отцом на море в Батуми. Он привёз меня в Тбилиси, обещал жениться, потом бросил с ребёнком. Жить было негде и не на что. От безвыходности я отдала тебя в бездетную семью и уехала в Россию. Прости меня, если можешь.
— Это ошибка, — пролепетала Цира. — Моя мать Нестан умерла год назад. Встаньте, пожалуйста! Вай, как неудобно! Что люди скажут?
— Нет, это правда, — женщина заплакала ещё сильнее. — Прости меня.
— Оставьте меня в покое! — крикнула Цира и захлопнула дверь.
Из комнаты донёсся стонущий голос отца:
— Кто там приходил?
— Да так, какая-то ненормальная, — на бегу отозвалась Цира, вытаскивая сына из манежа. — Говорит, что она моя мать.
Старик пожевал беззубым ртом и негромко сказал:
— Мне уже мало осталось. Я ждал её. Эта женщина сказала тебе правду.
После похорон отца в доме стало непривычно пусто. Никто не стонал, и не надо было бежать в аптеку. Зато теперь стали забегать подружки, стеснявшиеся прежде приходить в дом, где умирает человек.
Цира наконец-то расслабилась. Однажды они с соседкой пили кофе на кухне, шутили, смеялись. И вдруг услышали, как в коридоре что-то глухо упало. Цира бросилась туда — на полу лежал бездыханным её сын Малхаз. Первым вызвал «скорую» местный вор-рецидивист Тазо. А потом Цира слышала, как сквозь вату, разговоры врачей: «Клиническая смерть… пальцы сунул в розетку... кора головного мозга... не выживет».
Но Малхаз выжил и, заикаясь, рассказывал матери:
— Я видел дедушку Габриэла и бабушку Нестан. Они совсем молодые. Я пошёл за ними, но они стали прогонять меня от себя. А какая-то женщина в чёрной одежде взяла меня за руку и повела сюда, к тебе.
Цира в ужасе ахала:
— Вай ме, вай ме, что ты такое говоришь, Малхо?
— Это бред, но это пройдёт, — успокаивали Циру врачи.
И правда, это прошло со временем. Только нервный тик остался, и у Малхаза от любого волнения некрасиво кривился рот.
Вскоре после больницы Цира получила из Минска письмо:
«Я, твоя мать, всю жизнь буду молиться за тебя и твоих детей и всей своей жизнью постараюсь искупить свой грех. Дома у меня нет. Я странствую по святым местам. Может, мы ещё и увидимся. Высылаю тебе молитвы — утренние и вечерние. Читай хоть иногда, и Господь тебя не оставит».
Цира с досадой выбросила это письмо в мусорное ведро. Опять эта ненормальная! А вдруг снова приедет? Надо бы мужа предупредить.
Амиран, услышав новости о происхождении жены, разорался:
— Я так и чувствовал, что ты неизвестно какой породы! — и понёсся непечатный народный фольклор.
Шло время, но незваная гостья так больше и не появилась. А Цира, дожив до тридцати пяти лет, захотела родить второго ребёнка.
В консультации врачи переполошились:
— Рожать нельзя. В моче ацетон! Возьмите направление на аборт.
Цира заплакала. Сколько раз избавлялась от ненужных беременностей, откладывая всё на потом. Жила и думала — всё ещё впереди. А впереди пустота, и не родится её маленький, уже любимый, ребёнок.
Только ночью она забылась беспокойным сном и увидела — стоит перед кроватью та ненормальная женщина в чёрной хламиде и успокаивает её, гладя исхудалой рукой по голове. А рука даже во сне тёплая, приятная.
Проснулась Цира с радостной решимостью: она родит, и всё будет хорошо.
Дочь она назвала Нестан — в честь её родной и единственной матери.
Однажды, заподозрив мужа в измене, Цира с горя пошла к гадалке. А ночью ей опять приснилась эта ненормальная в подряснике — обличала, плакала и уговаривала сходить в церковь. И чего, спрашивается, привязалась? А наутро соседка сказала: «Если ты переживаешь за мужа, лучше в церковь сходи и свечку поставь».
Цира колебалась, но дело решилось само собой. Забежала в гости однокурсница Лела, известная поразительной способностью влезать в разные денежные авантюры, и застрекотала, как швейная машинка:
— Как ты проводишь пост, моя радость? И кто у тебя мамао (духовный отец)? Как это — у тебя нет мамао? Ты ужасно отстала от жизни! Даже политики имеют своих мамао. Пол-Тбилиси сейчас постится, и я тебе статистику приведу. Во время Великого поста, — восторженно тараторила Лела, — в городе в два раза снижается выпечка хачапури и в три раза увеличивается потребление лобиани и пирожков с картошкой. Ладно, не горюй, я тебя воцерковлю. Завтра у нас в церкви будет соборование. Никак нельзя пропустить! При соборовании прощаются сразу все грехи. А это способствует восстановлению дыр в ауре и чистке кармы от последних трёх воплощений по мужской линии. Так мне один наш прихожанин-экстрасенс объяснял. Он к нам подзаряжаться ходит.
На соборовании Цире было не по себе: какая-то карма, аура, экстрасенсы с приветом? А тут ещё эти бабки с замечаниями:
— Неправильно крестишься. Дай покажу.
— Чего расселась? На Евангелии не сидят.
В соборе было душно, и после службы Цира радостно поспешила к выходу. Тут её атаковали напористые нищие, тянувшие прокуренными голосами:
— Подайте Христа ради!
Одна необъятно-грудастая и пьяная молодая женщина даже не просила, а требовала, вцепившись Цире в рукав:
— Да на тебе пахать надо! — отпихнула её Цира.
Домой она вернулась с головной болью и твёрдо сказала самой себе:
— Ноги моей больше в церкви не будет!
Ночью, как по закону подлости, снова привиделась та ненормальная. Лицо было грустное и слова непонятные — про благодать, про Бога, про что-то ещё. А Цира даже во сне сопротивлялась ей:
— Не верю я в кармы и всякую мистику! Чего привязалась? Отстань от меня!
А голубоглазая женщина в чёрном снова являлась во сне к голубоглазой Цире. Однажды Цира подумала, что глаза у них почему-то одинаковые. И вдруг стало жалко, что она выбросила в мусорное ведро молитвы, написанные голубоглазой очень старательно - красивыми печатными буквами.
Шестидесятипятилетняя послушница Ефросинья жила в монастыре с самого начала его возрождения и несла бессменное послушание на скотном дворе. Давно уже мать игуменья говорила с ней о постриге, а Ефросинья, сокрушаясь, отвечала: «Не достойна я. Большой грех на мне».
Что за грех, сёстры не спрашивали, но приметили одну странность: на каждую Литургию старая послушница подавала записку с нерусскими именами. Впрочем, священник уже знал, что это имена грузинских святых, и на каждой проскомидии, вынимая частицу, молился о здравии Циры, Амирана, Нестан и Малхаза.
Старенькая послушница особенно переживала за Малхаза, сына Циры. Юноша уже, возраст взрывоопасный, и надо сугубо молиться о нём.
Малхаз вёл машину по горной дороге и пел песню. Как тут не петь? Солнце, поросшие лесом горы — праздник жизни, и всё радует глаз! Вдруг в горах начался обвал, и на дорогу с гулом обрушилась лавина камней. Куда-то свернуть уже было невозможно. А лавина с грохотом корёжила и плющила машину, погребая её под завалом. На сиденье рядом с Малхазом, пробив крышу салона, рухнул огромный валун. Так страшно Малхазу никогда ещё не было, и у него вырвалось: «Господи, помоги!»
На другой день соседи Циры охали и цокали языком, ощупывая пробоины на покорёженной машине Малхаза. Чудо спасения Малхаза комментировали по-разному:
— Под счастливой звездой родился парень!
— Ва-а, посмотри, как виски у него за один день поседели!
— Авое, Малхо! Барана надо святому Георгию резать, а лучше быка!
— Магарыч с тебя, Цира! Надо обмыть спасение сына!
Были и другие мнения. Тико, тощая продавщица из супермаркета, уверяла слушателей, что тут дело не так просто:
— Я сердцем чувствую — у сына Циры есть какой-то талисман. Вспомните, его ни током в детстве не убило, ни обвалом не завалило. Есть у них, поверьте, семейный талисман!
За две тысячи километров от Тбилиси в этот день старенькая послушница, она же «талисман», молилась, как всегда, о Цире и её детях. Молиться о них сегодня было легко, будто у Циры с детьми случилось что-то хорошее. И она закончила читать своё молитвенное правило с радостным чувством успокоения. Сегодня не зря прожит день.
