Воля Божия
Священник Николай Толстиков
Отец протоиерей Пётр очнулся от стариковского тревожного сна, как обычно, рано: рассвет – едва-едва, но слепой старик все равно его не видел. Охая, кряхтя, он сел в кровати, шепча молитву, неспешно перекрестился на «красный» угол, где были иконы. Трясущейся рукой нащупал на тумбочке пузырек с лекарством, приложил к губам. Пузырек был пуст. «И у соцработницы сегодня выходной. Придется самому в аптеку идти».
Старик собирался долго. Ощупью нашел на вешалке выцветший от времени плащ, нахлобучил на голову такую же древнюю мятую шляпу. Опираясь на трость, выбрел на улицу.
По проезжей части неслись, шумели автомобили, по тротуару навстречу старому священнику тёк поток людей – сквозь толстые линзы очков отец Пётр различал их наподобие теней. А горожане в утренний час торопились кто куда. Бывало, и чуть не сбивали с ног хромого, неряшливо одетого старика с реденькой седой бороденкой на скулах, с блаженством подставляющего лицо лучам восходящего солнца. А чаще оббегали старика, косясь на него кто – с усмешкой, кто – с сожалением, а кто и брезгливо, как на вылезшего из грязной норы бомжа.
Отец Пётр, налегая на трость, двигался дальше – маршрут исхоженный: вот тут магазин, вот там аптека. Жаль, что из встречных прохожих никто уже не здоровался и под благословение не подходил. Мало старых знакомых на этом свете оставалось – протоиерею было под девяносто. Иногда еще провожали его добрые люди в храм в нескольких кварталах от его жилища. Отец Пётр выстаивал всю службу перед Престолом, звонким молодым тенором выдавал возгласы после ектений, причащался Святых Христовых Тайн. И слух сохранился отменный: старик узнавал по голосам не только служителей, но и многих прихожан.
Но сегодня он, миновав аптеку, побрел к городскому центру, туда, где в лучах весеннего солнца поблескивали позолотой кресты собора. Издали старик их, конечно, не видел, но упрямо ковылял туда. А было такое, что он за много лет к собору даже и близко не подходил, затаив обиду…
Еще утром, когда отец Пётр очнулся только что от беспокойного, но совершенно не запомнившегося сна, привиделось ему, что в комнату вошел собственной персоной сам Степан Федорович Митронов. Коренастый, лысоватый, под носом-картошиной щеточка усиков; маленькие, налитые кровью, глазки глянули сурово, но в глубине их по-прежнему плутовато таилась хитринка. Настороженную всегда, далеко не каждому дано было ее заметить.
Уполномоченный по делам религии – «гроза» местных попов. Вот только нет в живых его давно, не к ночи будь помянут! Но тогда, в начале шестидесятых годов, в просторном облисполкомовском кабинете восседал он за столом в кресле под портретом Никиты Сергеевича Хрущева и был исполнен решимости, как и всякий партийный «патрон», показать последнего попа по телевизору. На такие места «ссылали» обычно проштрафившихся в чем-то номенклатурщиков, и, видно, Митронов что-то не то про Никиту-кукурузника ляпнул. Потерял осторожность бывший верный сталинец, а стукачи, как всегда, не дремали. Слетел с высокой должности – и вот, получил что-то вроде исправительных работ: дави попов, гнобь их, долгогривых, по полной! И Митронов старался, усердствовал…
– Ты, брат, аки в пасть ко льву собрался! – испуганно таращил глаза на отца Петра сослужитель отец Максим. – Не один уж храм в епархии Митронов закрыл. В войну пооткрывали, а теперь опять обратный ход дан. Лишит уполномоченный попа регистрации, и бреди, бедолага, куда знаешь! И община не вступится – боятся! Да еще какой-нибудь «радетель» напишет донос, что, мол, храм разваливается, не смотрят за ним, а только себе в карман денежки собирают. Отец Максим был из недавних семинаристов, но по приезду в город успел нахвататься всяких слухов и смотрел на отца Петра, впрямь как на безумца.
А всё было так…
Архиерей сразу огорошил вызванного на прием отца Петра, едва тот успел переступить порог кабинета:
– Вот тебе мой указ! Назначаешься настоятелем моего бывшего кафедрального собора. Принимай срочно дела у прежнего настоятеля, он со мной поедет.
Владыка назвал город, куда его переводили на другую кафедру: сидел человек уже на чемоданах. Но от того, что он сказал дальше, отец Пётр опешил.
– Жаль только что, недолго настоятельствовать тебе там придется! Тебе собор придется и закрывать.
– Как так?
– Как всегда, «по просьбам трудящихся». Сам видишь, какая обстановка – антирелигиозную кампанию Никита Сергеевич затеял… Митронов теперь, будто с ножом к горлу, подступает…
* * *
Митронов, сидя за столом, окатил отца Петра насмешливо-пренебрежительным взором, снова уткнулся в бумаги и даже присесть священнику не предложил. Так и топтался отец Пётр в дверях кабинета, неловко переступая с ноги на ногу: свою тросточку он в приемной за стулом оставил.
– Давай, что ли, свой указ! – наконец, опять взглянул на отца Петра Митронов. – Поздравляю, стало быть, с повышением по службе! Закроешь храм в короткий срок и – тип-топ! Собственными ручками прикроешь, батя, очаг религиозного дурмана! Хе-хе!
Отец Пётр, морщась от боли в ноге, пуще – от недобрых слов, прихрамывая, подковылял к начальственному столу.
– Ты воевал? Ранен был? А почему это нигде не записано? Тебя архиерей отрекомендовал как проворного и исполнительного хлопца!
– Не доехал я до фронта… Эшелон разбомбили. Ранило…
– Подвиг свой не успел совершить, стало быть… А я политруком всю войну на Дальнем Востоке прослужил, и даже повоевать с япошками не довелось… Н-да! Но всё это к делу не относится! Выполняй! Хотя… маленько подожди! Взнос в Фонд мира побольше собрать надо, и от этого посмотрим: закрывать вас или погодить? – жестко, но и хитро усмехнулся Митронов.
* * *
Анна сидела за столом, уткнувшись лицом в ладони; плечи ее мелко вздрагивали, будто в ознобе. Отец Пётр, стараясь ступать как можно тише, хотя это ему плохо удавалось, подошел к матушке и хотел погладить ее по растрепанным кудряшкам на голове.
Анна встрепенулась, подняла на мужа злое, залитое слезами, лицо:
– Всё! Мы уезжаем к маме в Подмосковье! Не могу больше! На последнем педсовете отчитали и директор школы, и «гороно», и коллеги! Издевались надо мной буквально! Я уволилась с работы, вынудили заявление написать. И всё из-за твоего собора – последняя капля! Что ты уперся?! Закрыл бы его, все равно Митронов это сделает и тебя не больно спросит!
Анна перевела дух, умоляюще смотрела теперь на мужа красными от слез глазами:
– Дочек обеих затюкали в школе, одни насмешки! Хоть бы детей пожалел, коли меня не жаль!
* * *
«Думаете – сломаюсь, сдамся?! Нет!»
Отец Пётр, после того, как матушка с дочками уехали, весь день находился в храме: если не было служб, все равно всяких хозяйственных дел хватало. В опустевшую квартиру не хотелось возвращаться – хоть ночуй в сторожке при храме.
И все-таки, хоть и слабая, но оставалась надежда. Пришлось выгрести все приходские «сусеки», объявить среди прихожан сугубый сбор, даже от своей зарплаты отказаться. Но когда взнос в Фонд мира был внесен, Митронов, вызвав отца Петра, принимал его уже теплее, без непримиримой злобы.
– Что сказать? Молодец ты! Всех больше в епархии смог деньжат собрать! Даже меня благодарности по этому поводу в «верхах» удостоили! – довольные огоньки светились в глазах уполномоченного. – Ладно, поживите пока. Посмотрим – сколько в следующий раз соберете и внесете. Если сможете…
Отец Пётр собирался уже откланяться, но Митронов остановил его:
Слушай, толковый ты мужик! Снял бы с груди крест, должность мы тебе хорошую бы подыскали: всё-таки ты инженер-теплотехник дипломированный. Ну, далась тебе эта церковь?! И семейство, глядишь, вернется обратно… Да знаю я все про тебя, по должности обязан! – хмыкнул он в ответ на недоуменный взгляд священника. – Подумай хорошенько! Со своим собором долго ли еще продержитесь?! Нет, не хочешь? Ну, упрям же ты, парень, хоть уважай впору!
Не минуло и месяца, как вдруг Митронов опять срочно затребовал отца Петра к себе.
Батюшка спешил к назначенному времени и сокрушался: неужели дело решилось в худшую сторону? Припрет уполномоченный, впрямь как к стенке: или сам выкладывай ключи, а то и без тебя все равно храм закроем и разорим.
У Митронова вид был явно невеселый и озабоченный:
– Болезнь у меня врачи нашли, мало хорошего. Загоняют в Москву в госпиталь. – Митронов помолчал, хмурясь, и вдруг попросил:
– Ты, это самое, как там у вас? Помолись за меня, что ли…
«…Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…»
Эти слова Христа отец Пётр постоянно повторял, становясь и на вечернюю молитву дома и в храме на Божественной Литургии. В младенчестве наверняка был крещне раб Божий Стефан Митронов, коль проснулась в черствой и темной душе его надежда на Промысл Божий. И священник, со слезами на глазах, молился – пуще! – за храм, что сберегает Господь Свой дом Божий от поругания, а то и от разрушения…
Время шло. Но стояло как бы на месте для отца Петра: не возвращался из московского госпиталя Митронов, хотя и на храм никто не покушался. А между тем соратники сняли со всех высших постов в государстве лысого «кукурузника», пока ублажал он свое жирное тело в водах Черного моря. Того самого, что грозился в конце века показать по телевизору последнего попа, и чей портрет висел на стене над столом уполномоченного.
Вернулся и Митронов. Отец Пётр не стал дожидаться вызова под начальственные очи, в смятении, измотанный тяжелыми думами, заторопился в приемную сам. Уполномоченный, посвежевший и помолодевший, принял священника с ходу, не заставил ждать и мучиться неизвестностью, как раньше. Перехватив взгляд отца Петра на светлый пустой прямоугольник на стене над своей головой, Митронов ухмыльнулся:
– Не успел еще портрет нового Первого повесить! Ну, теперь, всё! У меня операция в госпитале успешно прошла, и на море в санатории здоровьишка поднакопил. И – главное! – скоро переведут меня от вас на должность куда повыше! – Митронов воздел глаза к потолку. – Вот ведь как получилось! Невольно подумаешь – Кто-то т а м наверняка есть!
Он притронулся пальцами к наперсному кресту отца Петра:
– А вы в соборе?.. Ладно, существуйте! Молитесь! Вроде б как вы и есть, как и вас нет!
* * *
После недолгого затишья опять грянули перемены. Вместо Митронова был назначен другой уполномоченный; прибыл и новый архиерей, моложавый, со статной выправкой.
На первой воскресной службе в соборе отец Пётр, заметно прихрамывающий, ощущал на себе поначалу недоуменные, а потом и явно сожалеющие взгляды владыки. Как нарочно, у отца Петра накануне разболелась нога, и он, временами скрипя зубами от боли, подбитой уткой, переваливался по солее. Сейчас бы трость – выручалочку, да вот как еще с ней покрасуешься?!
Архиерей после службы ничего не сказал, молча благословил на прощание отца Петра. Но через несколько дней вернулся из епархиального управления отец Максим, второй священник, и указ владыки принес.
– Ты не расстраивайся особо, отченька, не печалься о переводе! Тебе же там будет хорошо и уютно, по твоим силам. И нашего владыку понять можно: настоятель кафедрального собора, всегда у всех на виду и… не здоров, – неуклюже утешая отца Петра, отец Максим косился на его трость.
– Короче говоря, хромой поп – не украшение?
– Не горячись, отченька! Ты, вон, какое дело сделал! Подвиг!.. Я хотел рассказать архиерею о том, что ты собор вроде б как спас от гибели. Но минула ведь беда, и, слава Богу?!
– А кого вместо меня назначили? – спросил отец Пётр, хотя уже и догадывался, кто придет ему на смену.
– Не беспокойся, отец, у меня всё будет в соборе в лучшем виде, все заботушки твои продолжу…
Отец Максим еще много чего говорил и заверял, а отец Пётр молча смотрел на него, молодого, красивого, вдобавок заканчивающего духовную академию. Потом вздохнул грустно, перекрестился на храмовую икону и пошел собираться…
Служить предстояло отцу Петру в маленькой церквушке на краю старинного погоста. Кажется, именно сюда власти планировали перенести епископскую кафедру, если б закрыли собор. «Кафедральным собором этот храмик не стал, но зато соборного настоятеля сюда перевели!» – с горечью подумал отец Пётр.
Обида долго еще таилась и ныла где-то в душе… Бывало, кто-нибудь из знакомцев при встрече радостно сочувствовал: этакую ты ношу неподъемную, батюшка, с плеч свалил! В ответ отец Пётр кивал вроде б как согласно, но отводил в сторону печальный взгляд.
Ладно, хоть матушка с дочками вернулись…
* * *
У колоколов каждого храма свой неповторимый звон. Полуразрушенные храмы в городе «оживали». Отец Пётр еще чутким слухом определял «голос» каждого из них в городском шуме. Вот звонят в застенчиво-звонкую корабельную «рынду» – и тому рады-радешеньки. А где и просто-напросто брякают в отрезанные от газовых баллонов верхушки. Но и звон настоящего колокола иногда донесется.
Слышно далеко – басовито-весомо гудят колокола кафедрального собора. Плывет и плывет над суетой города их слаженный звон. Уцелели чудом, но их «языки» долгие десятилетия были накрепко прикручены толстой проволокой к ограде на звоннице.
За многие годы отец Пётр так и не мог заставить себя привернуть к собору: вскипала затаившаяся в сердце застарелая обида. Сам он умом понимал, что не надо жалостливо лелеять давно прошедшее – на всё воля Божия! И сколько лет уж прослужено в других храмах, пора бы всё забыть. Но не получалось…
Отец Пётр неожиданно для себя заметил, что идет-то он сегодня к собору: старая городская застройка здесь сохранилась, и дорога пусть и подзабытая, была ему знакома. И память перебирала события того давнего года…
– Не обида, а гордыня меня просто-напросто одолевала! От нее, треклятой, все переживания! Прости меня, Господи!
Он миновал калитку в соборной ограде, и неловко, боком, осел на паперти. Звон колоколов стал отдаляться и вскоре затих вовсе… Кто-то из солидных «захожан», собираясь пройти в притвор храма, с брезгливостью обошел неподвижную скрюченную фигуру старика, ворча под нос:
– Какой-то подвыпивший нищий…
РУКА ДАЮЩЕГО НЕ ОСКУДЕВАЕТ!
