Не уходить

Юлия Кулакова

(все имена изменены)

– Нет, точно надо куда-то уходить и жить в другом месте, – отмывая руки в раковине после мытья полов в храме, заявила Римма. Прибираться в храме она любила. И Богу служишь, и никто, как дома, над душой не стоит.

– Уходить?  – удивилась Наталья. Она поправила простенький ситцевый платочек на голове и воротник платья перед зеркалом. Похожее платье было у Римминой бабушки, на которую внучка, собственно, сейчас и сердилась.

– Да кошмар какой-то, – Римма привернула кран и энергично встряхнула руками. – Она-то неверующая. И вот от меня не отстает. Хорошо, хоть просто больше не заходит ко мне в комнату с тех пор, как я иконы поставила.

– Ну так раз не заходит...

– Так она с порога ругается! Встанет, откроет ко мне дверь и оттуда: попы плохие, иконы плохие, все плохие... Как я на службу собираюсь – опять начинается. Сколько можно! Ну вот, смешно тебе.

С Натальей Римма была на «ты», по ее же просьбе. «Мы же сестры», – сказала ей уже при знакомстве 35-летняя Наталья. И Римма, которая была гораздо младше, безропотно согласилась, хотя и не привыкла к такому.

– Прости, – улыбнулась Наталья.  – Просто представила себе: стоит такая бабуля – Божий одуванчик и ругается...

– Одуванчик, ага, – фыркнула Римма. Ее бабушка, крепкого сложения и высокого роста, когда-то первая спортсменка на своем производстве, не пропускавшая межзаводских соревнований, уж точно не была похожа ни на одуванчик, ни на какой другой нежный цветок. А уж когда она, ругаясь и все более распаляя себя, приходила в настоящую ярость – тут Римме нужна была только ловкость и увертливость: выскользнуть из квартиры в чем есть, не забыв прихватить ключи. Этот прием отточить до совершенства ей пришлось еще в школьном возрасте, когда мать вышла замуж и оставила дочь жить с бабушкой. Но тогда и дед был жив, при нем она себя потише вела, и придирки к внучке были попроще: посуду не помыла, гулять ушла вместо того, чтобы что-то по дому делать (даже когда все, казалось бы, было триста раз переделано)... А вот с церковью бабушкины отношения были тяжелые. Ее отец был партиец-безбожник – и дочь так воспитал. И иконы в собственном доме она воспринимала как неслыханный позор.

А безбожники «первых поколений» – это... Римма навсегда запомнила один эпизод. Домоуправша, Клавдия Андреевна, выловила ее, тогда еще шестиклассницу, во дворе и попросила «по-тимуровски помочь»: отнести в такую-то квартиру бумаги. Тимуровцев в Риммино время уже не было, но помочь она взялась.

Римма знала, что в квартире живет семья: мать, отец, дочь-студентка Марина – и дедушка. Дедушку она не видела ни разу с самого детства и не знала, существует ли он вообще на самом деле. Оказалось – существует.

Дверь открыл низенький лысый старик с красным лицом и незастегнутыми штанами, под которыми виднелась заправленная рубашка. Он взял документы и было попятился назад в квартиру, но вдруг что-то случилось: он любовно погладил бумаги, отчего они смялись, и заговорил нежно:

– А когда-то я столько бумаг подписывал... и печати ставил...

И вдруг топнул ногой и завопил:

– И расстреливали по моей подписи! Всех этих гадов! Врагов! Врагов народа!

Римма в два прыжка преодолела тогда лестничный пролет. Ноги тряслись, на первом этаже она упала и разбила колено. Дома пришлось рассказать, почему порваны колготки. Дед обругал Клавдию Андреевну заочно, бабушка – по телефону – очно («он давно из ума выжил, – к нему детей посылать?»), а вечером пожилые супруги заперлись на кухне, чего раньше не делали никогда, и долго говорили за чаем. Римма, до боли расплющивая ухо о дверь, смогла услышать только одно:

– Ты же прекрасно знаешь, где он работал...

Римме было страшно.

* * *

Несмотря на позднюю осень, день стоял теплый. В воздухе пахло опавшими под утренним дождем листьями, вспоминалось что-то из раннего детства – лужи, желтая листва, стоишь и смотришь в небо, по которому бегут облака, и, пока не видит мама, развязываешь тесемки шапки, чтоб не давили на шею... и никаких сегодняшних забот.

– Безбожники – это зло, – уверенно брякнула Римма, садясь на лавку.

– Ох, – покачала головой Наталья.  – Вот не зря ты в честь святого-мужчины наречена. Все б тебе шашкой махать.

– Это вам хорошо, – вздохнула девушка, потирая мерзнущие без перчаток руки.

– Кому – нам?

– Тебе. Вы с мамой живете вдвоем, знаете дорогу только в храм и на работу, того гляди вместе монашество примете. Или вон Зоя. Певчая наша. Вся в молитве всегда. Ее небось никакие бабушки не... достают.

– Зоя?  – удивилась Наталья.  – А ты знаешь, что Зоя живет с отцом, таким же неверующим, как вот, наверное, твоя бабушка?

– Да ты что?

Римма представить себе не могла такого. Зоя всегда лучилась счастьем. Румяная русская красавица. Медленно, степенно передвигалась. В храм заходила, как кто-то зашел бы в дом бесконечно родного и близкого человека. А пела так, что, наверное, ангелы на небесах заслушивались. И у нее такая беда?

– ... а там тебе не бабушка-старушка. Там такой большой дяденька... Еще и пьет, бывает: лучше не злить. Зоя в ванной запирается молитвенные правила читать. И вот она – да, в монастырь хочет. Когда-нибудь к старости, говорит, если доживет сама и когда уже и отца досмотрит. Святые некоторые и то так делали: сначала родителей старость покоили, и только потом, после их смерти уже, постриг принимали.

– Так там родители, наверное, сами были христиане. А Зоя-то... зачем терпит? Болен он, что ли?

– Здоров, как бык... Надеется она, что придет он еще к вере. Или, случись что, успеет она к нему священника позвать, чтоб покаяние принял.

– Да ну, – махнула рукой Римма. – Чтоб такой человек...

– А что? Бывали случаи. У меня у соседей было так. Жили муж с женой, он ругался, а она терпела. Тайком молилась, иконы прятала.

– В своем доме иконы прятать? Я бы не потерпела!

– А про царицу Феодору не читала ты? Царица – а от мужа-иконоборца, императора Феофила, прятала святые образа. И, говорил батюшка в проповеди, даже не стали его анафематствовать потом из уважения к праведной жене, которая почитание икон-то после него и восстановила.

– ...а он так и остался еретиком. Ясно.

– Но вот у моих соседей не так было. Всю жизнь она молилась за него, а он ругался. А старые уже, и он умирать стал. И начал вдруг сам просить, чтобы она посидела с ним и молитвы почитала, Писание почитала. А то страшно умирать-то, а о Боге послушаешь – и вроде спокойнее. Сам попросил крестить его, священника позвать. Причащался до самой смерти и спокойно умер. Вот что жена для мужа может сделать! Муж неверующий освящается женой верующей.

– Интересно, а муж для жены такое может? – хитро спросила Римма. – А то все женщинам да женщинам терпеть.

– Может! – живо ответила Наталья. – Может! Это я уже когда по святым местам вот ездила – там узнала. Там на молебнах о страждущих от пьянства и наркомании, думаешь, только женщины молятся? Нет, и мужчины тоже. О дочках, женах заблудших. И вымаливают!

– Ну хорошо, если так!

– Восстановили тебе справедливость для женщин, а? – засмеялась Наталья и похлопала Римму по плечу.  – Ну что – домой идем?

«Не хочу», – подумала Римма.

– Я в храм еще раз зайду, – сказала она Наталье.  – Помолиться надо еще. Кое о чем.

Наталья обняла девушку на прощание и заспешила к воротам. Дома ее ждала мама. А еще хотелось поскорее добраться до Псалтири и особо помянуть сегодня Римму на молитве по кафизме.

* * *

– А ты чего сегодня такая тихая? – не выдержала бабушка, заглядывая в комнату.

Действительно. Римма и не заметила, как тихо вечер прошел. Обычно бабушка находила к чему прицепиться, а внучка в долгу не оставалась, хоть кайся потом, хоть не кайся.

– Чаю поставить? – девушка прервала чтение конспектов.

– Чего это ты сегодня заботливая, – поджала губы бабушка. – В церкви вашей, что ли, поп сказал – старших уважать?

– Ага, – помолчав, согласилась Римма. Кто бы знал, сколько раз перед этим она укусила себя за губу.  – Давай чаю налью – и спать, мне завтра к первой паре.

Бабушка ушла, что-то бормоча про себя.

«Наталья, что ли, молится за меня. Со своей смиренной мамой вместе», – усмехнулась Римма, которая уж чай-то точно наливала бабушке каждый день. Да и готовила, когда бабушка была в хорошем настроении и снисходила до того, чтобы пустить внучку к своей плите.

На следующий день девушка отправилась в храм сразу после института. И сама молилась, как и накануне, о вразумлении. Не бабушки, как раньше. Себя.

На завтра ничего по учебе делать было не нужно, и вечером она открыла книгу об Оптинских старцах, которую купила давно – а вот руки не доходили.

Стук в дверь. Что это с бабулей? Никогда раньше не стучала.

Дверь открылась. И с ходу:

– Чего это ты читаешь?

Ох-х, вот искушение.

– Тебе не понравится, – не сдержалась Римма.

– Про попов, что ли? Делать тебе нечего, – и бабушка отправилась к себе и включила телевизор.

Римма отложила книгу и встала к иконам. Надеясь, что святые старцы Оптинские это одобрят.

* * *

Утром бабушка вышла из комнаты, когда Римма уже надевала ботинки в коридоре.

– Я вчера передачу включила новую, – сказала она.  – Там этот ваш говорил... главный поп, в общем. В белой такой штуке на голове.

Римма чуть ботинок не выронила.

– И... и что? – спросила она.

Бабушка помолчала, глядя в пол, и тихо сказала:

– Дело говорил. Может – и еще как-нибудь послушаю.

А потом будто опомнилась:

– Но много ли таких попов! Остальные-то не знаю, какие. Всё, иди давай, а то опоздаешь.

И Римма отправилась вниз по лестнице.

Стараясь не бежать, как в детстве, от радости.

Не ребенок ведь уже – коленки-то разбивать.

РУКА ДАЮЩЕГО НЕ ОСКУДЕВАЕТ!