Бабушка

Юлия Кулакова

– Да что ж она тут налила, а? Вот корова!

Пожилая школьная медсестра Зинаида Михайловна огляделась по сторонам. Свесилась через перила, посмотрела вниз, придерживая круглые очки, потом задрала голову вверх. Видимо, она решила, что уборщица все-таки отправилась вниз, потому что еще раз перегнулась через перила и крикнула:

– Я бы таких вообще на работу не брала!

И направилась в свой кабинет. Совершенно не заметив Сережку, который удачно спрятался за дверью у входа на этаж. Когда он был в первом классе, ему казалось странным и смешным, что этаж в старом здании школы тоже можно закрывать на двери, будто это комната или кладовка. Но сейчас уже стало не смешно, привык за год.

Сегодня ему было над чем подумать. Во-первых, он никогда не слышал, чтобы взрослые обзывались друг на друга. А, ну однажды слышал. Двое пьяных вопили на всю улицу, мать скорее перевела его на другую сторону. Но чтобы Зинаида Михайловна? Она же в школе работает. И почти что доктор. В любом случае, другого доктора тут нет.

Во-вторых, ничего «налитого» на полу он не видел. Разумеется, пол немного влажный, его же помыли. Зато чистый. Уборщица, баба Наташа, всегда очень тщательно выполняет свою работу. И сухой тряпкой тоже протирает. Руки у нее красные от холодной воды, а она не боится и моет все три этажа и еще и лестницы. И столовую. И, наверное, еще и спортивный зал. И Зинаида Михайловна вряд ли сама свой кабинет моет. Сережка приходил с Вадькой, когда Вадькин старший брат во вторую смену учился, интересно же, как это – переходить из кабинета в кабинет к разным учителям, и в каждом классе, то есть именно кабинете, всякое интересное развешано на стенах и стоит вдоль них. В кабинете биологии вообще есть скелет. Жалко, что не настоящий. Вадькин брат как-то скрутил из бумажки подобие сигареты и сунул скелету в зубы. И куртку чью-то на него надел. Учительница ругалась, а Сережка с Вадькой все это слушали, стоя за дверью. В какой-то момент Сережке надоело внимать словам «биологички» о том, какие неучи и хулиганы сидят перед ней, и он отвлекся. На бабу Наташу, которая шествовала с ведром и шваброй в руках, готовясь к своей трудовой смене. Казалось бы: чего хорошего в мытье полов? А баба Наташа шла довольная и веселая, как молодая. В неизменном черном платье, косыночке на седой голове. Полненькая, как матрешка, только матрешек в черном не бывает.

– Куда это ты засмотрелся? – толкнул его Вадька, отвлекшийся от кабинета биологии.
– На... на ведро, – промямлил Сережка.
– Хааа! – Вадька хлопнул себя по коленям. – Уборщиком собрался стать? Убоооо....

Дверь кабинета открылась.

– Это кто это кричит тут? – грозно спросила учительница.  – В чем дело?
– Серега хочет быть уборщиком, – не растерявшись, хихикнул Вадька.
– А, ты же Смирнов? – учительница посмотрела на Сережу.  – А я его знаю, на доске почета фотография висит. Отличник! Молодец, так держать. А у тебя какие оценки?

Вадька замолчал.

– То-то же. И, кстати, будете старше – сами будете мыть свои кабинеты. Это обязанность всех учеников: дежуришь – мой. И ничего позорного или смешного в том, чтобы убираться – нет. Вот мусорить – позорно. Что это у тебя из кармана выпало?

Вадька наклонился и подобрал какую-то обертку.

– А сейчас отправляйтесь на улицу и не мешайте вести урок, – сказала учительница и закрыла дверь.

Мальчики молча направились к лестнице и никогда потом об этом инциденте не вспоминали.

Сережка с того времени полюбил приходить вечером в школу. Приходил и без Вадьки. И, когда можно было сделать это незаметно, наблюдал за бабой Наташей. Она ходила тяжело, будто переваливалась с боку на бок, но стоило ей приняться за работу – будто молодела она. Ему даже казалось, что лицо женщины светится. Интересно: а внуки у нее есть? Ребята в классе часто рассказывали, какие у них добрые старые бабушки, как они балуют их пирогами и защищают от сердитых, уставших после работы родителей, когда те зачем-то – видимо, чтобы еще сильнее устать и рассердиться – требуют у детей дневник. А у Сережи, можно сказать, не было бабушки. Отец от них давно ушел, а с ним, получается, и бабушка, потому что он ее больше никогда не видел. А мамина мама работала на заводе, носила костюм, каблуки и высокую, словно приклеенную, прическу – и была очень строгая, совсем не похожая на бабушек из историй одноклассников.

Он замечал, что когда он приходит посидеть на школьном этаже «у бабушки Наташи» – то как-то спокойнее становится. Сколько раз ему говорили «дворником станешь», а на соседскую Аньку кричали (через стенку все слышно) «полы мыть пойдешь, если будешь так учиться»? Думают – напугали. А баба Наташа вон трудится и улыбается. А остальные взрослые, сколько бы каблуков и костюмов не носили, как бы важно ни выглядели, – вообще не улыбнутся, бывает, за целый день. Так может, убираться – не так плохо? И деньги же какие-то платят.

Дома он с некоторых пор стал помогать маме мыть пол. Та удивляется, но помощь принимает. В последний раз даже дед, вдохновленный его примером, встал с дивана и со словами «иди-ка, дочка, отдохни, у меня-то тоже сегодня выходной» взял в руки тряпку.  А дед ведь инженер. Интересно, что сказала бы бабушка, которая в тот вечер уехала с сослуживцами в театр.

* * *

Дались же им эти справки. Мать велела Сережке самому справку от врача отнести школьной медсестре, не маленький уже. А он с первого класса – стыдно признаться – боится в ее кабинет ходить. Им тогда там прививки делали. Больно. Еще и при всех, ладно хоть девчонок отдельно вызывали, на другом уроке.

– ... Да эта уборщица толстая, наверное, взяла. Никогда ключи на место не повесит! – послышался из кабинета голос Зинаиды Михайловны.

 Ерунда. Сережка сам видел, как баба Наташа аккуратно оставляет ключи там, где им положено быть, и закрывает рамку со стеклом. И почему она «толстая уборщица», когда все знают ее имя?

Кто-то что-то ответил медсестре, и та ответила со смешком:

– А, так она завтра на свой праздник собралась. У верующих завтра праздник, она мне про него что-то пыталась говорить, – ох как я это не люблю! «Угошшение» у них там будет. Да уж видно, как она «угошшается», жиреет все. В ее возрасте разве можно с таким весом быть!

Голос еще что-то сказал.

– Так это в старом клубе будет, его собрались под церковь переделывать. Не знаю, как они будут это делать. Сказала – завтра утром служить там будут. В клубе – служить. Смех! Ну, главное же угоститься, куда деваться.

Сережка убежал, забыв отдать справку. И вовсе не говорит баба Наташа так – угоШШение. Она правильно говорит, грамотно, он слышал, как учителя у нее что-нибудь спрашивают, а она им отвечает.

А про клуб он и так знает. Его семья собралась подписывать какое-то письмо против строительства церкви на месте клуба. Потому что будто бы всей округе будет мешать колокольный звон. А еще они там написали, что в этом районе никогда не было церкви – и теперь тоже не надо. Вроде говорят – всем заводом подпишут и отнесут Куда Надо.

Тем более тогда стоит сбегать завтра тайком от своих. И посмотреть, пока не запретили.

Ну... и угощение там должно быть.

* * *

Когда Сережка прибежал к клубу, у дверей оказалось достаточно много людей. Кто-то уже стоял вокруг священника – высокого, с черной бородой, – кто-то еще выходил из здания. Сережка пристроился к группке детей – видимо, из другой школы, он никого тут не знал, – и молча ждал, что будет.

– Ох, Наталья, ну хлопотунья, – говорила кому-то незнакомая старушка в синеньком платке.  – Службу отстояла – и сразу бежать за своими пирогами. Остальные, конечно, тоже что-то принесли, а Наташа – знаю я, какая она! Сейчас увидим, что она припасла! И ведь пешком чуть не побежала! Хорошо, что Клавин сын на машине и подвезти захотел.
– Мы уже старые, нам нельзя так бегать, – прошамкала еще одна бабуля, и они засмеялись. Сережке тоже стало смешно. Он представил, как бабушки могли бы бегать. С Сережкой вперегонки, например.
– А, вот они, вот они уже! – первая старушка указала пальцем на подъезжающую машину.

Из автомобиля выбралась уборщица баба Наташа. Вместо черного платья на ней была красиво расшитая кофта и длинная юбка. Водитель помог ей достать тяжелые сумки.

– Наташ, это что – все ты напекла? – крикнула старушка.

Баба Наташа только улыбнулась смущенно и что-то шепнула водителю. Он махнул рукой еще одному мужчине, и они взялись за ручки сумок.

– Как же ты это сама тащить собиралась? – не унималась старушка в синеньком платке. И, подойдя поближе к бабе Наташе, спросила:
– Это как же ты на всех потратилась-то?
– Детишек зовите, – только и отозвалась баба Наташа.

Старушки обернулись к детям. Остальные радостно зашевелились в предвкушении «угошшения», на которое ругалась медсестра. А Сережка – Сережка растерялся.

– Идем, детка, идем, – поманила его старушка в синеньком.

Но он убежал.

Попозже Сережка вернулся. На улице уже не было никого, все или разошлись по домам, или сидели в клубе и пили чай. А Сережка и думал: вот какое оно, «угощение у верующих». Не самому угоститься, а другого угостить.

Из дверей клуба выбежала маленькая чернявая девчонка в сбитом набок платочке. Она быстро сунула ему кусок пирога, завернутый в салфеточку.

– Сказали тебе отдать, – пропыхтела она и ускакала обратно.

В окно на него смотрела баба Наташа. И он улыбнулся ей.

А в следующее воскресенье он примчался к клубу рано-рано. И когда пришел, потирая руки от холода, к дверям священник и открыл их – Сережка вбежал прямо за ним.

* * *

– Вы уж берегите вашу бабушку. У меня вот была бабушка... Двоюродная мне, если совсем точно говорить. И она всей нашей семье добрым ангелом была.
– А, батюшка, помню! Вы же про нее говорили, да? С образованием, прекрасный специалист – а нигде не брали на работу из-за доноса, что верующая. Правильно?
– Да, да, про нее. Кто угодно руки бы опустил – а она не унывала. Наталья наша Петровна. За любую работу бралась. Шила, вязала по вечерам. Своей семьи не завела – так сестрам с детьми помогала. Потом племянницам –  с нами, внуками-балбесами. Уже пожилой взяли ее уборщицей в школу, а то ведь к школам-то, к детям ее и не подпускать старались. Нашу семью, впрочем, не трогали никак. Она нас всех к вере и привела. Всегда добрая, радостная. Трудится – и молится. И нас научила. И трудиться, и молиться. Она рассказывала, когда совсем уж старенькая была, что один мальчонка в школе приходил и сидел на подоконнике, когда она работала. Всегда молча. Она всегда молилась за всех, кто в этой школе, – за учителей, детей. И за этого мальчика особенно просила Бога, как-то вот так ее душе чувствовалось. И однажды он осмелел и спросил ее: «А вам не жалко, что вы уборщица?» Она смеялась. Чего же, говорит, жалеть? Самое благое дело – делать так, чтобы все чистым стало! И красиво, и людям приятно. «А вот, – сказал он, – некоторые мусорят нарочно, хулиганят».  А она ответила: «Значит, в сердце у них так. Намусорено. И сердце от этого болит, вот и хулиганят».
– Какая мудрая бабушка.
– Да, вот такая была. И уходила очень светло, без мучений, с молитвой... Ох, заговорил я вас. Ну что – решили мы ваш вопрос?
– Да, батюшка, спасибо! Ой, я и не видела, что кто-то ждет! Простите!
– Ничего-ничего, все хорошо, – скороговоркой ответил пришедший.
– Так это не «кто-то», это наш Сергей Антонович, – засмеялся священник. – Идемте-ка внутрь, если разговор долгий, холодно сегодня. По стройке храма что-то уточнить?
– Рановато меня еще Антоновичем, – улыбнулся детской улыбкой гость.  – По стройке все как договаривались,  на следующей неделе оплачу – и двигаемся дальше. Я тут по другому поводу. В крестные меня, отец Виталий, позвали.
– Опять? – священник засмеялся. – Вы у нас многодетный крестный отец уже!
– Да вот... Друг детства, Вадим, попросил. Недавно совсем к вере пришел, но они с женой с детства крещеные, а ребенок – нет. Но я их это, серьезно катехизирую! Уже два раза занудой обозвали!
– Хорошо, хорошо. Идемте в храм, обсудим там, на какое время крещение назначить.

Отец Виталий направился к двери. Вошел быстрым шагом.

И неуклюже, совсем по-детски, вбежал за ним и Сережка. Как когда-то в свой первый день в церкви, вслед за настоятелем совсем другого храма, много-много лет назад.

РУКА ДАЮЩЕГО НЕ ОСКУДЕВАЕТ!