Родные во Христе

Кулакова Юлия

Лиля мыла на кухне посуду.

Если честно – не так часто она это и делала. В основном отбояривалась: «У меня уроки!» Уроков на самом деле было невпроворот, нередко Лиля засиживалась над учебниками за полночь, мать всегда вздыхала: нам не столько задавали, бедные вы бедные… Но сейчас невыспавшуюся – когда-нибудь этак посреди улицы заснет – Лилю будто толкнул кто: а мама-то как устает! Всегда уставший взгляд, уставший голос, она уж и не помнит, когда мама была другой. Неужели уж она, здоровая девчонка четырнадцати лет, не может хоть что-то сделать по дому, в котором сама живет?

Последняя чашка поставлена сушиться. Кожа на руках съежилась. Убойное какое-то средство у них для посуды, надо, что ли, маме предложить другое покупать, а то скоро придется без кожи ходить, как зомби в фильме ужасов. Лиля слабо хихикнула и почесала запястье.

Что теперь? Уроки делать, вот прямо скажем, не хочется. И есть не хочется. Можно, например, дойти до почтового ящика, посмотреть, нет ли квитанций на оплату за квартиру. А потом прибраться, хоть немного, у себя в комнате, хотя бы на столе. Мама сегодня увидит и точно спросит, не заболела ли.

Лиля поднялась по лестнице. Вот это да! Их ящик не закрывался. Что-то большое положили. На минутку даже страшно стало: а вдруг кто-то хулиганит, и тогда это может быть все, что угодно.

Нет: в ящике лежал журнал. Глянцевый, холодный. И вроде даже не реклама. Неужели мама выписала? Да нет, какая-то ошибка, быть не может. Но забрать придется. Больше ничего в ящике не оказалось. Лиля прибежала домой и решила рассмотреть странный «подарок».

На фотографии, украсившей обложку, высился храм с золотыми куполами. Девочка поскучнела: что-то про церковь, не так уж и интересно. Надо будет спросить у мамы, не знает ли она, кто из соседей верующие, да и отнести им, явно же почтальон перепутал. Перелистнула страницу, другую.

На пятой ей открылось фото какой-то семьи с детьми. Слева сидел священник с крестом на груди. У него были огромные глаза и длинные волосы по плечи. Справа – очень красивая женщина в старинном платье с высоким воротником, на ее коленях устроился белокурый малыш. Лиля представила себя в таком платье. По нынешним временам оно кажется прямо-таки царским, а тогда в таком, получается, просто ходили. Нет, Лиля, конечно, не дикая и видела старинные фото, но никогда не задумывалась всерьез, что живые люди, такие, как она, когда-то иначе говорили, одевались, вели хозяйство. Около женщины стояли еще двое детишек, девочка и мальчик, они напряженно смотрели на фотографа. Интересно, а тогдашние фотографы уже придумали глупость про птичку, которая вылетит из фотоаппарата?

Девочка вгляделась в лица взрослых. Таких лиц, наверное, сейчас и не встретишь. Благородные, светлые. Небожители прямо. Лиля задумалась о слове «святые», но святые в ее представлении больше существовали в каких-то народных календарях, о которых талдычили в новостях: «Сегодня день такого-то святого (называлось причудливое имя)-огородника, и в этот день ни в коем случае нельзя…» «Святые огородники» и прочие персонажи новостного фольклора Лиле представлялись кем-то вроде Копатыча из мультфильма про Смешариков, такими же сказочными и никогда не существовавшими персонажами, и она удивлялась: неужели вот в это и верят в Церкви?

А тут реальный человек со своими родными. Девочка поймала себя на том, что не может наглядеться на молодую чету. Неземная красота, неземная.

Лиля перевела взгляд на соседнюю страницу. Статья начиналась словами: «Его расстреляли…»

Стоп. Кого расстреляли? Вот его? Их? За что?

* * *

Лиля, конечно, знала историю неплохо. Гонения на Церковь, аресты, ссылки, расстрелы – обо всем этом говорили и на классных часах, и немного на истории, и даже мать что-то такое раньше упоминала. Но одно дело – знать, что люди убивали людей, это, к сожалению, не новость. А другое – читать о жизни вот этих вот юных супругов с черно-белой фотографии и держать все это время в голове пульсом отдающиеся первые строки: «Его расстреляли…»

И он, и она происходили из священнических семей. Жили почти в нищете, при этом оба получили прекрасное образование, он еще и какие-то труды писал. Лиля представила, как молодой юноша при свече от руки пишет что-то. Она, конечно, сама иной раз тайком от матери по ночам писала разные истории на ноутбуке – но тут-то не истории, тут-то то, во что он верил и чему учился, а рядом жена с младенцем. У Лили за стеной как раз живет молодая семья, ребенок все время плачет, и папаша часто ночью кричит на жену: «Угомони его, я на работе устал, мне вставать скоро!» А юноша Иоанн точно не стал бы кричать. Такие не кричат. Вот откуда она, кстати, взяла, что такие не кричат? Вспомнилось, как соседки у подъезда о ком-то говорили: «Ты думаешь, они там, церковные, не грешат, что ли? Еще как грешат!» Но Иоанн и Екатерина смотрели на Лилю с журнальной страницы тихо и кротко. Пусть соседки говорят что хотят.

Приходит революция. Ветер перемен задувает свечу, при которой мирно текла жизнь священника. Большевики убивают его, расстреливают без суда и следствия. Екатерина с детьми скитается, живет на милостыню и случайными подработками, кто-то боится помогать жене расстрелянного, кто-то, напротив, прячет ее у себя… Дети тяжело болеют, несколько раз были при смерти. Лиля смотрит на молодую женщину с нежными руками. Что же тебе пришлось пройти! Кто-то из детей смог выжить, устроиться на работу. Следы других и самой матери теряются в темноте лет. «Молилась за своих мучителей», говорит автор. Вот это для Лили совсем непредставимо. Ну ладно бы – за тех, кто им помогал, но за палачей? Ох, не понять ей верующих.

«Священномученик», – называют его в статье. То есть он все-таки святой? А ведь жил совсем недавно. Может, и икона его есть? Она когда в церкви была с мамой и маминой подругой Аллой – там были иконы святого Николая, Матроны, Варвары, еще кого-то. И все чудотворцы. А он, что ли, тоже чудотворцем называется? А вся его исстрадавшаяся семья?

У прабабушки тоже икона была большая, почти как в храме. Только не священномученика, а великомученика. Димитрия, кажется. И маленькие иконы бумажные стояли, Христос и Богородица. Бабушка в старости начала ходить в церковь, и все иконы были новыми. Она говорила, что ее мама была верующей, а папа … «А папа?» – переспросила как-то Лиля. «А папа погиб на войне», – строго ответила прабабушка и больше не хотела о нем говорить. На какой-такой войне? На первой мировой, что ли? Она вообще была немного странная. Лилю упорно называла Еленой: «Тебя ж Елена зовут, Еленка». Наверное, уже по-старчески с кем-то путала. Бабушка умерла, старую квартиру продали, иконы куда-то делись…

Лиля подошла к окну. В прогале между недавно выстроенными «человейниками» – ох и грохот стоял от стройки! – виднелся такой же новенький храм. Солнце первого за всю неделю ясного дня отражалось от креста так, что аж слепило.

«А схожу-ка я туда, – подумала девочка.  – Может, там есть икона этого Иоанна!»

Она сфотографировала страницы журнала на телефон и пошла одеваться.

* * *

– В революцию расстреляли? Священник Иоанн? Ох, девочка, нет, таких икон у нас нет, ни в храме, ни в продаже. Есть общая, всех новомучеников, а кого-то конкретно…  – женщина из свечной лавки потеребила прозрачный платок у шеи.  – Ну, то есть известные есть: святитель Лука Крымский есть, Патриарх Тихон, кто же еще… Вот в том углу посмотри: там она, новомучеников которая.

Лиля отправилась туда, куда ей указали. Шаги отдавались громким звуком. Перед небольшой иконой, где рядами были изображены маленькие фигуры, не оказалось ни подсвечника, ни лампады. Лица неразличимы: за каким нимбом, за каким контуром скрыт, по мысли иконописца, расстрелянный Иоанн?

– А он наш, местный, что ли? Так это в епархиальное управление, наверное, стоит съездить спросить, – окликнула ее женщина.

Лиля вернулась к прилавку, она никак не могла крикнуть через весь храм:

– Нет, не местный. Из города N.
– А-а… – разочарованно протянула женщина.

Лиля вернулась к иконам. Ее не покидало странное ощущение. Дома после прочтения статьи девочке хотелось плакать. А здесь, в храме, ее чувство как будто превратилось, «выросло» во что-то совсем другое. Более… вечное, что ли, и крепкое. Словно что-то связало ее невидимой нитью с этой семьей, и словно они живы так же, как жива Лиля и ее мама. И прабабушка почему-то вдруг про…прочувствовалась, что ли…  тоже живой и присутствующей здесь. Лиля покачала головой. «Вот правду мама говорит, что я впечатлительная», – подумалось ей.

* * *

На скамейке у храма женщина, еще нестарая, в спортивной шапочке и в очках с толстыми стеклами, листала книжку.

«Холодно, наверное, сидеть», – Лиля поежилась.

– А и правда, наверное, холодно, а я и не заметила! Зачиталась вот! – засмеялась женщина, подняв голову.

«Я что – вслух это сказала?»

– Ой, простите, – смутилась девочка.  – А что вы такое интересное читаете?
– Да вот, книжка про святых вышла новая. Купила, думала дома сесть почитать, да и не дошла: заглянула и … – улыбалась женщина.
– Про святых? А там тоже пишут про то, что нельзя в какие дни делать?
– Это как? – нахмурилась собеседница. – Что значит – что нельзя делать?
– Ну вот по радио в маршрутке говорят и по телевизору: в дни такого-то огородника нельзя делать того и того… косу там плести, уборку делать…
– Ох, какая чушь, – совсем посерьезнела женщина.  – Чего нельзя – так это грешить нельзя. Людям плохо делать нельзя. Завидовать нельзя, сплетничать, злость на других срывать нельзя. В любой день. А то, что ты говоришь – это суеверия всё. Суе-верия. Пустая вера, ни во что.
– Вроде как приметы… ну, типа про черную кошку?
– Ну конечно! Уже не знают, как еще эту ерунду людям всунуть, рядят под будто бы народные обычаи. Да какие они народные? Огородники! Придумали тоже. Да, какие-то праздники святых совпадают с определенными этапами полевых работ, да, святым обо всем молятся, и об огороде тоже, но разве можно так: тот – огородник, тот – не огородник. Святые – это же живые люди!
– Были, – уточнила Лиля.
– Что?
– Были живые, – уточнила Лиля.  – Сейчас-то они уже мертвые.
– Кто сказал? – женщина снова улыбнулась.  – Живее нас они.
– А это проверить как-то можно?
– Я тебе попросту скажу, без богословия: были бы не живые – как бы слышали наши просьбы и приходили на помощь? А они и приходят, и отзываются. Попроси – и помогут. А иной раз и без твоей просьбы помогут.
– А это как?
– Ну… где-то мы не знаем, почему именно этому человеку этот святой помогает. Считается, что кто-то из родни молится ему за своих потомков. А кто-то святых и при жизни знал, тоже их внуки-правнуки под его покровительством будут… Но ты не думай, это вообще не обязательно. Мы все дети Отца Небесного, все родные, значит, кровное родство тут не так и важно. Собственно, многие мученики за своих палачей молились, чтобы Господь простил их и вразумил. У них ведь тоже дети есть, что же им – погибать при таких родителях?.. Ой, заговорила я тебя. Говорю и говорю.
– Нет-нет, вы говорите, говорите, – замахала руками Лиля. – Скажите, а вот новым… священникам… мученикам тоже какие-то свои праздники бывают и иконы?
– Конечно, есть. А как же. Только про них еще суеверий, слава Богу, придумать не успели. Новомучеников много, очень много. Вот я про кровное родство говорила – так это, почитай, чуть ли не у каждого в родне есть мученик за веру.
– И у вас?
– Нет, вот у меня нет. Как-то так мои проскочили-проскользнули. Не знаю уж как. Особо верующими не были, наверное – поэтому… Кто сейчас скажет. А вот у моих друзей – так у нескольких прадеды погибли за веру.
– И как они, друзья ваши… очень хорошо живут?
– Да как все живут, – пожала плечами женщина.  – И радости есть, и горести.
– Некоторые говорят, что вот, мол, будешь в церковь ходить – здоровье будет, деньги будут, а нету – потому, что не ходишь… – начала было Лиля, вспомнив мамину подругу Аллу и ее разговоры с мамой  за чашкой чая в их кухне. Но сама и осеклась. Разве не были верующими Иоанн и Екатерина? А разве было у них здоровье и деньги?
– С Богом ты будешь, – спокойно ответила женщина.  – С Богом – ты точно будешь. И будешь жива. Как и все святые.
– Так я же не святая, – ответила Лиля.
– А откуда берутся святые-то? – женщина хитро посмотрела на девочку.
– Что-то для меня это сложно, – выпалила Лиля и засмеялась.  – А… а как в церковь начинают ходить?
– Да как, берут и приходят, – женщина, казалось, вовсе не шутила.
– А если я ничего не знаю?
– Так здесь всё и узнаешь. На службы походишь, книжки почитаешь, батюшку спросишь. Календарь найди со всеми праздниками, настоящий, православный, а не про огородников. Если интересно тебе про новомучеников – то ищи полный календарь, где все имена святых есть.  Самое главное – Евангелие начни читать, – не читала?
– Нет, не читала. Я в интернете найду и почитаю.
– Вот и хорошо. Только сразу предупреждаю: там о Христе нашем Господе, а он на Земле хорошо не жил! И дома, и богатства у него не было! И…
– Знаю, – Лиля поняла, куда клонит словоохотливая собеседница. – Убили Его. Как и мучеников.

* * *

– Мама, – осторожно начала  Лиля, – а что, если бы я захотела в церковь ходить?

Мать прикрыла пледом ноги и потянулась за чашкой чая, которую принесла ей дочь:

– А откуда вдруг такие желания?
– Да так, просто. Интересно стало, – ответила Лиля. Не говорить же «мне понравились священник с семьей из журнала, который по ошибке попал к нам и который мы сегодня относили Татьяне Леонидовне». И про новые чувства, появившиеся в храме, тоже не скажешь. И про мысли, вызванные рассуждениями незнакомой женщины с церковного двора, тоже как-то не объяснишь.
– Да ходи, если хочешь, – усталым, тихим голосом ответила мать.  – Плохому не научат. Прапрабабка твоя и ее все предки верующие были, ни одного воскресенья и праздника вроде как не пропускали – все в церкви были. По крайней мере, мне так рассказывали. И хорошие люди были. Хочешь – ходи.
– А где они в церковь ходили, где-то здесь?
– Да разве ж мы с тобой не говорили? – у матери даже тон изменился, поживее стал.  – Род-то наш не отсюда совсем, а из города N. Там они и ходили.
– Из города N?!
– Да, а что?
– Да н…нет, ничего, далеко просто.
– Так времена были такие, смутные. Всякое бывало. Переезжали люди.
– Понимаю… А прапрадед тоже верующий был? Который в войну погиб?
– Нет, подожди. В какую войну? Не погиб он в войну. Отец твоей прабабушки революционером был, большевиком. Дома всем запретил в церковь ходить. Он в городе N революцию-то и делал.
– Он что… убивал? – Лиля похолодела.
– Дочка, – к матери вернулся ее усталый тон, – ты какие-то странные  вопросы сегодня задаешь. Откуда же я знаю, убивал он или не убивал? Думаешь, об этом кто-то говорил? Знаю, что убили его свои же, когда репрессии пошли. А больше ничего и не знаю, бабуля не говорила. Ты уроки-то уже сделала?
– Нет еще, – быстро сказала Лиля и побежала в свою комнату.

Услышанное не укладывалось в голове. То есть… теоретически… ее собственный прадед мог быть тем, кто выстрелил в молодого священника Иоанна? И как же она теперь зайдет в храм, как посмотрит на иконы?

Но тут же и вспомнилось ей: молились за палачей, чтобы Господь простил их. То есть… все-таки можно? И Отец Небесный, сказала та женщина, – всем нам Отец?

Лиля набрала в поиске имя и фамилию священномученика Иоанна. Вот оно, уже ставшее знакомым, да даже совсем родным лицо на фотографии. Действительно: есть его праздник. И празднуется он в ближайшее воскресенье.

– Так ты меня нашел, чтобы я пришла в церковь? – спросила Лиля у фотографии, открытой на телефоне.  – Я приду.

* * *

– Кого писать? Имена в Крещении знаешь? – женщина в лавке снова потеребила платок. Неудобный он у нее, что ли.
– Маму Галину, – скороговоркой начала Лиля, она боялась пропустить начало своей первой службы.  – Аллу можно. Еще Нину, это прабабушка моя. Только ее здесь нет.
– Не поняла: как нет, где нет? Уехала, что ли? Так это неважно. Или…
– Ну, умерла. Но мне объяснили, что все верующие живые.
– Конечно, живые, мы и не пишем «о мертвых», мы пишем «о упокоении». Они ушли – а мы остались, нам за них молиться надо.
– Хорошо, пусть будет о упокоении. А я Лиля.
– Лиля? А в Крещении как?

И что теперь говорить? Нет имени Лилия в святцах, весь календарь просмотреть успела. Мать сказала – не помнит, как назвали, прабабушка только запомнила и все повторяла зачем-то…

…Так вот о чем говорила ей, маленькой, прабабушка Нина!

– Елена, – твердо сказала Лиля.  – Во Крещении я – Елена.

РУКА ДАЮЩЕГО НЕ ОСКУДЕВАЕТ!