На крыльях

Юлия Кулакова

Вот лучше б и не подходила, честное слово. А то прямо расстройство вышло… ну, не расстройство, конечно, это уж не будем преувеличивать, но все равно неприятно. Как будто бы она клянчить собиралась.

А ведь как всё было? Бежала домой с остановки мимо нового торгового центра, дай, думает, зайду разок в тамошний продуктовый магазин, все равно еды купить надо, квартал с сумками – не беда, дойти можно. Магазин новый, по этому поводу скидки, да и цены хоть на пару-тройку рублей – но поменьше оказались, чем в магазине рядом с ее домом. Она и карту оформила, – а чего б не забегать туда потом, по дороге же. И тут ей вместе с картой какую-то еще маленькую карточку сунули, картонную, на визитку похожую. Она, не глядя, раз и в кошелек всё это дело, вместе с картой и сдачей. Только дома, со вздохом опустившись на стул в прихожей и крикнув сыну разобрать сумки, решила посмотреть – и увидела: на карточке было написано, что в таком-то ювелирном магазине по этому самому купону ей подарок полагается.

Подарок? В ювелирном магазине? Не иначе как бриллианты, посмеялась она про себя и забыла на пару дней.

А тут с сослуживицей попали опять в тот же центр, той туфли надо было вернуть, каблуки, сказала, неодинаковые, один больше, другой меньше. Уже подошли к обувному магазинчику – а рядом ювелирный, и с тем самым названием, что на картонном купоне.

Вера и подошла к стеклянным витринам, подсвеченным разноцветными, будто новогодними огнями.

– Извините, – сказала она крупной, с шипом в носу черноволосой девице, на необъятной груди которой красовался бейджик. – Вот тут мне дали в магазине что-то…
– Давайте сюда купон, – перебила ее девица, протянув пухлую ладонь.

Вера заторопилась, неловко вытащила картонку. Она всю жизнь очень боялась побеспокоить кого-нибудь, отнять чье-то время – а тут продавщица смотрит так, как будто из-за Веры ей долгожданный отпуск отменить пришлось.

Черноволосая что-то там постучала по своей машинке, чем-то стукнула о прилавок и быстро произнесла:

– Выбирайте подвеску.

Вера даже не сразу поняла, что это перед ней и из чего выбирать. Три крохотные, без очков (на работе забытых) не разглядишь, тоненькие фигурки из серебра поблескивали в свете ламп. Что за форма у двух из них – Вера даже не поняла. А третьим было крохотное крылышко.

– Выбирайте подвеску, – нетерпеливо повторила продавщица.

Вера вздрогнула и указала на крылышко. Девица быстро вручила ей маленький пакетик, пробормотала «всего доброго» и удалилась к другой витрине, где полный мужчина в сияющем, похожем на полированный шкаф, костюме выбирал  украшение своей румяной жене. Вера спохватилась и побежала искать коллегу, нашла ее в том же обувном магазине, все еще заполняющей бумаги, и села на мягкие сиденья отдышаться.

Пакетик с серебряным крылышком так и  оставался в сумке почти до самой ночи. Пока сваришь еды на следующий день, пока выяснишь, что сын до сих пор уроки не сделал, зато из телефона не вылезал (он тоже в очках, и самое жуткое – очки в результате таких сидений уже более сильные нужны, а это ж снова деньги, снова траты), пока повзываешь к сыновней совести, что по результату скорее напоминает знаменитую сцену из фильма про Шурика, где «космические корабли бороздят Большой театр»… Время-то и уйдет.

И только перед сном у Веры руки дошли достать подарок: крылышко оказалось еще меньше, чем показалось сначала, совсем невесомым.

– Ну, что ж, – сказала она себе, надевая его на цепочку, где уже висел крест, – стало быть, так и полетим! Как в песне: на честном слове и на одном крыле!

А «лететь», надо сказать, с каждым днем становилось все тяжелее. И дело даже не в денежных проблемах (а кому денег хватает?) и даже не в том, что одной, без помощи, тянуть подрастающего сына – та еще работенка. Тяготило ее, что сын, вроде бы и не терявший веры в Бога, как-то… Охладел? Да нет, на исповедь и на Причастие идет самостоятельно, никто его не тащит. Наверное, и за это надо Бога каждый день благодарить, ведь у других прихожанок-матерей как? Пусть не у всех, но у большинства-то выросшие дети вообще в храм носа не кажут. А ее Владик очень даже ходит.

Вот только на службах он усаживается на лавочку и смотрит в телефон. Держит чуть ли не у самых глаз и так и сидит с начала до конца.

Из-за этого пришлось и храм поменять. Было, конечно, очень хорошо: вышел из дома – вот тебе и церковь. За соседним домом прямо отстроили, да еще красоту какую. Но долговязый Владик со своим телефоном не мог не привлекать всеобщего внимания. Батюшка, правда, ничего не говорил, а уж о чем они с ее сыном на исповеди беседовали – то неведомо, сын приходил от аналоя довольный и возвращался к созерцанию телефона. Прихожане тоже ничего не говорили, но Вера хорошо чувствовала взгляды – от удивленных до возмущенных. В результате и Вера не могла спокойно помолиться, внутри как электрические разряды пробегали. А однажды она услышала, как аккуратно одетая девочка спрашивает у своей матери, кивая на Владика:

– Может, он там псалмы читает?

Да Господи, да если б псалмы. Ерунду всякую. А что она, Вера, должна была делать? Вроде бы очевидно: запретить. Но тогда он может совсем отказаться ходить в храм. Может, лучше пусть сидит в церкви под иконой, чем дома на диване? Хоть что-то, может, хоть какая-то благодать коснется? Она винила себя: где-то недоглядела, где-то упустила. С малых лет водила с собой в церковь на все службы, возила к святыням. Видно, задержался ее сын в детстве. Видно, до сих пор для него жизнь церковная – это прийти с мамой, поцеловать икону да съесть после Причастия просфорку. Так и не применил к себе ничего из тех слов, что она ему читала из Писания и добрых книг. Но ведь другие, ровесники многие, и этого – просфорки да иконы – себе не оставили. Вот как тут быть? Ждать, когда повзрослеет? Или?..

А что-то есть уже и «недетское». Раньше он верил, что Бог может сотворить чудо. Что на молитву откликнется. Как-то Вера отправила его в магазин – а тот, рассеянный, купил вовсе не то. Вера огорчилась, деньги-то для их семьи немалые. А Владик уже вновь обувался:

– Я сбегаю поменяю!
– Да не меняют продукты, Владик! – крикнула она.  – Нельзя, закон такой!

Но он уже убежал. И вскоре вернулся радостный:

– Поменяли! Даже ничего не спросили! Я же просил по дороге у Бога, чтоб поменяли, – вот и поменяли!

А сейчас? Сейчас и от разговоров уходит. Наверное – решил, что взрослые в чудо не верят. А она-то сама – еще верит? Еще просит ли искренне Бога помочь ей – или так, формально, по долгу, потому что в тексте молитвы написано? «Приидите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы». Разве не для таких, как Вера, в Евангелии сказано?..

На следующую службу Вера взяла сына с собой в другой храм. В тот, с которого когда-то начинала сама путь к Богу. Впервые приходила на Литургию, впервые плакала на исповеди, первые вопросы задавала.

Все изменилось в этой церкви за годы. Стены покрылись росписями, и с них теперь на Веру строго смотрели лики святых. Некоторые иконы она помнила: их привозили откуда-то, находили совсем случайно, из домов под снос, с территорий, расчищаемых под стройку, где вдруг оказывалось, что дверью дворового сарая или какой-нибудь заслонкой служил изуродованный святой образ. Пожилой настоятель принимал эти иконы с безмерным благоговением, как принял бы самих изображенных святых. На деньги доброхотов  образы реставрировались и занимали свое место в храме. Вновь, после страшного многолетнего перерыва, молились верующие перед иконами-мучениками, рассказывали о них своим детям.

Год назад – а может, и больше – перешел настоятель церкви в Небесные обители. Сменилось священство, другие люди пели на клиросе совсем другие песнопения. И никого из тогдашних приятельниц, лишь пара знакомых лиц – постаревших. Вера растерялась. Зато Владику все было нипочем: он и здесь облюбовал одну икону, сел под нее на лавку и достал телефон. А чего Вера, собственно, ожидала? Она бросила беглый взгляд на образ: кажется, видела его тогда, хотя уже и не помнит, кто на нем изображен. Тоже из «спасенных». Вот и хорошо, что обновили. Потом можно будет подойти и посмотреть.

* * *

Это было пятое воскресенье, как Вера молилась в своем родном храме.

После службы она подошла к иконам у аналоя, потом в приделе – и вдруг у самой иконы Богоматери «Воспитание», где собиралась положить земной поклон за сына, Вера попала в чьи-то крепкие объятия.

– Вера, ты? Ну наконец-то!
– Маринка! – ахнула Вера и тоже обняла старую знакомую.
– Вот ведь жизнь нас раскидывает, а? Да понимаю, понимаю, у самой муж, дети, стирка-готовка…
– Четверо, так ведь?
– Отстала ты, мать! Пятеро!
– Ух ты!
– А твой… А, вижу, вон твой сидит, лицо-то одно с мамой. Вырос, вырос! Да под какой образ сел! Вот сейчас мы его и побеспокоим, я ж тебе что покажу, ты точно не знаешь!

Марина увлекла Веру за собой прямо к Владику. Тот неохотно встал с лавки и отошел в сторону.

– Смотри! – сказала Марина и указала на икону. Даже коснулась ее, отчего раздался легкий звон.  На чем же она выполнена – на жести, что ли? Образ старинный, темный, и словно бы из полумрака к молящемуся выходит Тот, что несет истинный Свет, Царь Царей. Справа от него – Всепречистая, молитвенно склонившаяся к Сыну, а слева, в латах, в образе грозного военачальника – крылатый Архистратиг Михаил.
– Ты это видела? Она у нас сама обновляется. Батюшка еще был жив, как увидел ее, совсем черную, когда даже не знали, икона это вообще или нет, –  сказал: не трогайте ее, Господь Сам все сделает! И действительно: видишь? Совсем почти уже проявилась! Медленно, но верно!
– А я думала – ее реставрировали… – неуверенно протянула Вера и только тут поняла, что нижняя часть образа остается полностью черной. Разве так могли «отреставрировать»? А ей ведь и в голову не пришло даже подойти и рассмотреть как следует образа, висевшие над лавочками. Все боялась кого-то потревожить, как ей казалось. Но ведь можно же было дождаться времени, когда все разойдутся, разве нет?

– И вот, – продолжала Марина, – уже говорят, что она чудотворная! Многие уже говорят. Чьи-то прошения Господь исполнил, кого-то исцелил. А как же? Такая сила: и Сам Господь, и Матушка Его! И сам Архангел Михаил с ними! Ты тоже его попроси, чтобы своими крыльями он тебя укрыл! Я всегда обо всем здесь прошу, и знаешь – тут же помощь приходит!

Марина достала из огромного кармана юбки молитвослов, открыла его и начала читать молитву Архистратигу Божию Михаилу. Вера стояла рядом и слушала, как в первый раз, хотя точно такой же молитвослов лежал у нее дома и прочла она его давно, как говорится, и вдоль и поперек. Да, любой иконе воздается поклонение, да, Господь нас слышит у любых икон и даже вовсе без них, но вот так… простоять пять воскресений в прямом и в переносном смысле спиной к чуду… Вера покачала головой и на минуту отвлеклась. Вот люди разошлись, и вот они, две женщины, стоят у чудного образа.

И тут Вера поняла, что молящихся вовсе не двое. Третий – Владик – стоял за ее спиной и внимал словам молитвы. Не ушел во двор, не шептал на ухо «мам, я домой». А стоял и слушал.

А когда они, попрощавшись со словоохотливой Мариной и обменявшись номерами телефонов, все-таки отправились на улицу, Владик спросил:

– Это она правда, что ли, чудесная?

Вера кивнула:

– Ты же слышал, что нам рассказывали!

– А я под ней сидел, – произнес Владик с такой философской интонацией, что Вера чуть не расхохоталась.

* * *

Вера вошла в комнату сына без стука. Она сама никак не могла решить: то ли стоит уже стучаться к сыну-подростку, то ли еще нет.

Владик сидел с книгой. Не с телефоном: с книгой. Вера даже забыла, что хотела позвать сына ужинать:

– Что это ты читаешь?
– С твоей полки взял. «ЛествИца» называется. Можно же?
– «Л_е_ствица», – поправила его Вера. – Конечно, можно! А я…

«А я-то и забыла, когда в последний раз ее в руки брала», – хотела сказать она. Но поправилась:

– А я тебя ужинать хотела позвать!
– Сейчас, – сказал Владик, перелистывая страницу.  – Слушай, а вот это: «И други Его, о священный отче, как мы ску-до-умные полагаем, суть собственно умные и бестелесные существа, Его окружающие» – это про ангелов, что ли?

Совершенно неготовая к такому разговору, Вера закивала.

–А Архистратиг Михаил, который на иконе – ну, я ж правильно понимаю, он тоже ангел? Просто самый главный?
– Конечно! Мы же читали с тобой в детстве… – зачастила Вера.
–Так это в детстве, – махнул рукой Владик.  – Я помню: там еще не только с двумя крыльями, а и с шестью были.
– Серафимы, – отозвалась мать.
– Интересно, как это – с шестью крыльями летать. Я бы полетал, – засмеялся Владик. Вера хотела возразить насчет того, как летают серафимы, но не стала.
– Я еще почитаю эту книгу, ладно? – спросил он. И после очередного кивка матери добавил:
– Только она написана как-то… по-старому. Ты мне лучше про нее расскажи. А сам я читать лучше пока Евангелие буду. Детскую книжку с тобой, с историями оттуда, читал – а самого настоящего Евангелия, как оно есть, так и не…

Пожал плечами и вышел из комнаты. А Вера осталась.

Она потрогала серебряное крылышко у себя на груди, у креста. И зачем это она унывает, на каком-таком она одном крыле, чего придумала? Получается – даже в том, что ее сын просто сидел под иконой, был свой смысл. Даже это обернулось на пользу! Да, пока еще неизвестно, что будет дальше. Но, может, оно все-таки…будет?

Наверное, надо просто Господа просить обо всем – и верить. Верить. И полетим тогда по жизни не на одном, а на всех крыльях. Любви, молитвы, радости, благодарности, веры, надежды. На всех, каких нам Бог даст.

РУКА ДАЮЩЕГО НЕ ОСКУДЕВАЕТ!