Чада и отцы

Юлия Кулакова

…Еле-еле хватает заплатить хозяевам за жилье, а они обещали вновь плату поднять. Опять развалились столько раз починенные ботинки. Вчера смешной случай был: когда озвучил жене, сколько денег собралось в храме за неделю, кошка вдруг подскочила и начала истошно вопить. Как будто даже кошка понимает, что на содержание храма нужно в разы больше.  

Тяжко, что эти мысли приходят, когда идешь в церковь. Нельзя так. Раньше не было такого. Был жив духовный отец, была возможность хоть иногда выбираться служить вместе с ним, и это освещало нелегкие дни. Болезни, свои и родных, безденежье, тупик в благоустройстве  храма – все это переносилось легче, когда рядом был он. Отец. Супруга как-то сказала: «ты возвращаешься – и светишься. И в глазах отблеск Света». Как сомневаться?

Вспомнилась последняя служба в храме духовного отца. Вот он – пожилой седой архимандрит, с неземным взглядом, будто сошедший со страниц Ветхого Завета, проходит по алтарю.
Рядом – его бессменный алтарник, благообразной внешности, и еще два старичка. Один весь светится изнутри, глаза лучатся добротой. С другого, повыше, можно писать сурового исихаста. Все трое приняли постриг совсем недавно, хотя жили по-монашески уже очень давно. Лиц здесь нет, только лики.
Батюшка заходит в алтарь после отпуста. «Батюшка, вы неправильно сказали, – вдруг по-стариковски бурчит алтарник. – Вы сказали "мученик Иоанн-Владимир", а надо "Владимир-Иоанн"». «Ну как же, Миша, – возвышается над алтарником его духовный отец, – смотри в календарь!» – «Ой, точно...» - тоненько шепчет «Миша».
– И не спорь с архимандритом! – прячет в бороде улыбку батюшка. Он совсем недавно архимандрит. Приняв постриг, известнейший митрофорный протоиерей очень радовался, что теперь он «просто монах». Да не тут-то было: зная и высоко ценя батюшку, епископ благословил не уходить в монастырь, а быть в миру на приходе, и быстро распорядился насчет «регалий». И вот уже вновь митра на той главе, которой привычней быть склоненной до земли в горячей молитве. Каждый шаг в жизни батюшки был – за послушание.

А однажды поехал он сопровождать батюшку к давнему его другу, с коим вместе они послушались в молодости в одном славном русском монастыре. Сослужили; после службы разговоры были в том числе и о монастырских годах. И о кое-каких проделках, от которых не могли воздержаться веселые молодые послушники. Проделки эти оказались настолько чисты и невинны, что когда духовный отец, всерьез сокрушаясь, хоть и с улыбкой, сказал ему, недавно поставленному иерею: «Видишь, какой грешник твой духовный отец?», тот ответил: «Батюшка, да мы до таких "грехов" и дорасти не сможем!»

 Одной из забав послушников было при виде одного иеромонаха, идущего в храм, протягивать к нему руки через решетку окна и жалобно стенать:

– Изведи из темницы душу мою!

Но у иеромонаха было и дивное терпение, и тонкое чувство юмора. Он реагировал всегда одинаково: выразительно отмахивался и, удаляясь быстрым шагом, произносил:

– Мене ждут праведницы!..

Как вспомнишь – так улыбаешься. И сыну тогда рассказал. Сын понял шутку, хотя ему еще и шести нет. Он всегда слушает внимательно, когда мать читает Псалтирь вслух. И Евангелие слушает, и молитвы. И жития святых сам по слогам разбирает по детским книжкам.

А недавно они ездили в город и зашли в книжный магазин. Сынишка озадаченно прочитал надпись на одной из секций шкафа: «Я-зы-чес-тво». И нахмурился. И молчал потом, какие бы книжки мать ни показывала ему.

Когда уже подошли к кассам, внезапно стеллаж с «язычеством» пошатнулся, и несколько книжек упало на пол. «Как же они закрепили его так плохо, могло на ребенка упасть!» – шепнула жена. А сын вздохнул, как старичок, и выдал:

– Рядом со святыми мучениками идолы падали. А рядом с нами – вот только книжки про них…

Священник снова улыбнулся воспоминаниям. Храм уже виден, скоро доберется. Он поднял воротник, взял в руку четки. Стал молиться за всех, кто рядом, кто приходит на службы, кто помогает. Особо помолился за своего алтарника, который тоже сейчас с юной женой не лучшие времена переживает – а он, настоятель, и помочь ему не в состоянии, делит с помощником свой скудный хлеб как может.

Николай – серьезный парень, стойкий. Рассказывал он случай еще из тех лет, когда в армии служил. Командир узнал, что он верующий, и аж сам к нему пришел на разговор:

– Вот прямо в Бога веришь?
– Верю.
– Ты служить пришел, теперь я тебе буду бог!
– Нет, вы не Бог, вы командир. А Бог мой – Святая Троица.
– Ну вот будешь служить – и что? в церковь, что ли, ходить будешь?
– Буду, при первой возможности.
– Эх, ты... Нет, правда, что ли, будешь?
– Буду.

Пауза. После паузы командир протянул Николаю руку:

– Молодец!

И такое бывает. Есть, стало быть, в людях понимание, что к Богу – это правильно.

Священник перекрестился. Вошел в сени, потом в храм. Вот и те, ради кого он спешил: Катерина, прихожанка, которая собралась быть крестной своей родственнице, и сама оглашенная.

Оглашенная стоит, привалившись к свечному ящику, это женщина непонятного возраста маленького роста, в драных «велосипедках», в майчонке, сверху это одеяние увенчано красивым шарфом Катерины. На лавочке валяются три пальто, никак никто не привыкнет к добротной вешалке у двери.  Пришедшая с громким хрустом ест яблоко. После чего выходит в трапезную, через время возвращается, усаживается на стул ногу на ногу и жует жвачку, надувая пузыри. Еще одна женщина, лет пятидесяти, прохаживается по храму, разглядывает иконы в лавке. Она оказывается мамой незнакомки.

Прихожанка Катерина громко, без пауз, не здороваясь, докладывает:

– Вот, моя сестра и племянница. Они погруженные, их миропомазать надо. Только от Оксаны, племянницы, перегар страшный, вчера приехала – видать, тогда выпила.
– Здравствуйте, – говорит священник.
– Я не слышу, я слуховой аппарат дома оставила, – машет рукой Катерина.

Где-то рядом лопается пузырь.

Священник вздыхает. Он думает о своих собратиях, с которыми он только сегодня встречался в епархиальном управлении. Они уж точно не допустили бы в храм ни «с перегаром», ни без слухового аппарата (как же она слышит своих родственниц? Или – тоже не считает нужным слушать?).

Однако никто из них не служит в такой маленькой глухой деревне, где люди выживают, как могут. И физически, и душевно. И он вместе с ними.

Священник вспоминает, что сказал ему сын, когда отец выходил из дома.

А сказал ребенок ему вот что:

– Будь с Богом!

Он всегда так прощается.

 Священник крестится перед иконами и садится на лавку.

– Ну что ж, дорогие мои, – начинает он, – давайте сначала поговорим.

За окном начинает тихо падать на землю снег. Так же тихо ложатся слова священника на души пришедших, привыкших к брани, крикам. Кутают сердца, баюкают. Катерина (все-таки обнаружившая свой аппарат в кармане) и вовсе уснула, пригревшись. Зато оглашенные смотрят во все глаза, будто вбирают в себя каждое слово.

После миропомазания священник явственно видит от лица Оксаны – свет. И взгляд ее изменился. И, стоя у Царских врат, маленькая женщина, которая оказывается совсем молодой, трогательно тянется на цыпочках к иконе – поцеловать.

Они уйдут, а священник еще долго будет молиться. За них, за заснеженную деревню. Просить себе вразумления и помощи. Господи, люди болеют, исцели. Господи, люди пьют, спаси. Господи, не на что достраивать храм. Господи…Ты и сам все знаешь.

* * *

На обратном долгом пути пешком священник думает о том, что видел среди зимы расцветшую вербу. Такой мороз – а она цветет. Чему нас учит Господь через эти простые веточки? Что нужно делать, несмотря на испытания?

Верба цветет. Просто-таки Вербное воскресенье в морозы. Господь может прийти к нам в любое время. И надо встретить Его, как Царя. Приходские малыши на прошлое Вербное воскресенье придумали песенку и пели ее во дворе на шестой глас:

– Вербное Воскресение!
Очень радостное!
Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!

Священник пропел чистые детские строки про себя и зашагал быстрее.

* * *

Он останавливается у тонкой двери. Из дома доносятся два голоса.

– ...Нет, как это Он работал? Чудеса творил? – горячится маленький сын.
– Нет, вот именно что – работал, – отвечает жена.  – Он был строитель и плотник, и Свою Пречистую Матерь кормил, когда святой Иосиф умер…
– Мама, нет! – протестует ребенок. – Иосиф не умер! Иосиф же Его с креста снимал!
– Это другой Иосиф, – говорит мать и начинает рассказывать.

Священник чувствует, как на глаза наворачиваются слезы. Вот ведь как, оказывается, до сих пор ребенок Евангелие понимал! Ну конечно, по мнению малыша, Иосиф все время был с Сыном! Учил Его, прижимал Его к груди. Шел вместе с Матерью за Христом, слагал Его слова в Своем сердце, чтобы потом, шатаясь на больных ногах, с сердцем, рвущимся от скорби и горя, слабыми старыми руками снять с креста бездыханного названого Сына!

Священник стучит в дверь. И слышит, как ребенок со всех ног несется к двери, крича во все горло:

– Папка миленький! Папка любимый! Папка прише-е-ел!

Фото: Владимир Ходаков