Позвала

Юлия Кулакова

– А это что? – спросила я, с удивлением рассматривая странный подарок.

Игрушечный пластмассовый темно-синий поросенок, полый внутри. Для чего он мне?

– Мы сделаем  из него копилку для мелочи. Будет свинья-копилка, – пояснила мама.

«Делать из свиньи копилку» собралась вся семья. Вот только пластмасса оказалась очень прочной, и в результате длительных общих стараний на макушке несчастного поросенка появилась очень неаккуратная и узкая дырка. Копейки еще могли туда пронырнуть, но с пятаками пришлось сильно повозиться. Наконец несколько монет брякнули о дно импровизированной копилки, и взрослые вздохнули с облегчением, но тут я сказала тихо:

– А как их потом доставать?

Что отразилось на лицах, обернувшихся ко мне, –  не передать словами.

– Надо будет достать – достанем, –  нашлась мама и под руки увела остальных за стол.

Поросенка и его голову было жалко. Но я утешала себя тем, что это просто игрушка, а я уже в игрушки не играю.

Мелочь для поросенка у меня находилась нередко. Карманные деньги представляли собой обычно несколько монеток, но мне они казались сокровищами. На них можно было купить в книжном магазине тетрадь, чтоб тайком в ней писать стихи и вести дневник, фломастеры, чтоб разрисовывать поля этой тетради фантастическими цветами и птицами, всякие никому, кроме меня, не нужные значки и зачем-то вымпелы с серпом и молотом величиной с ладонь. Последние стоили всего три копейки и оттого были заманчивы. Еще можно было перейти дорогу и оказаться у газетного киоска на площади. Там продавались копеечные блокноты, конверты, а иногда и целые почтовые наборы, купил – и пиши письмо очередному «другу по переписке» на адрес из «Пионерской правды». А еще – еще был «Магазин промтоваров» на другом конце поселка. Но в самом красивом отделе этого магазина моих денег хватило бы только на какую-нибудь завалящую «невидимку». А вот тетеньки, работающие на заводе, могли покупать  миниатюрные клипсы, а однажды – ах! – в магазин привезли большие пластмассовые серьги, которые стоили целых три рубля! На следующий день женская половина городка щеголяла в этих серьгах. Скорее бы вырасти и работать!

С «промтоварным», как его все называли, было связано моё страшное преступление. Однажды я умудрилась накопить целых сорок пять копеек, сэкономила на завтраках. Подружка Ленка добавила свои пять копеек, и мы купили с ней предмет нашего давнего вожделения – коробку зеленых теней для век. Накрашенные, довольные и очень похожие на водяного из киносказок, пошли гулять.

В таком виде нас сцапал брат подружки, который был всего на год старше. Отобрал и выкинул тени, отправил сестру отмываться и пригрозил пожаловаться моей семье. А я-то в него чуть не влюбилась! Правду говорила поэтесса из маминого журнала современной литературы: от любви – одни страданья…

Но теперь я больше не тратила свои монеты на глупости. Я аккуратно опускала их в копилку, удовлетворенно слышала «бряк» и уходила с чувством выполненного долга.

***

– Ого, твою хрюшу и не поднять! – смеялся дедушка.  – Много накопила!
– А я еще и трачу оттуда! – похвасталась я.  – Вот, резинку для волос купила…
– На дело можно, – уверенно сказал дед.  – Слушай, у бабушки скоро день рождения. Сходила б ты в промтоварный, посмотрела бы, что там сейчас бывает. Большой подарок от всех-то мы купим, а ты еще посмотри. Духи там какие. Ты же у нас молодежь, лучше понимать должна.

Я вздохнула. Главное – не поддаться соблазнам, когда копилка почти полная!

Магазин был пуст. Только одна маленькая старушка, закутанная в толстый пуховой платок, о чем-то говорила с продавщицей. Полная продавщица, не прикрываясь рукой, зевала ярко-алым ртом.

– Покажите мне ее, – тихим, теплым голосом просила старушка.  – Я куплю, я обязательно куплю!

Продавщица помедлила, а потом сняла с верхней полке что-то в золоченой рамке. Картина? Интересно, что за картину бабушка выбирает?

То, что так нужно было старушке, легло на прилавок. Я подошла поближе и замерла. Картина изображала нежную, совсем юную молодую женщину, склонившуюся над крохотным беленьким младенцем. Головы женщины и младенца окружал нарисованный свет.

«Икона!» – догадалась я, и мои ноги задрожали. Я точно знала, что икона – это из того, совсем-совсем запрещенного мира, который «нельзя» – больше, чем что-то другое. Иной раз в доме, хоть и в брезгливых выражениях, а иногда и шепотом, могли упомянуть о каких-то вещах, которые раньше были под запретом, а сейчас о них появлялись первые робкие разговоры в журналах и даже по телевизору. О политике, например, об истории... О человеческих отношениях. Но только не о том, к чему относилось слово «икона», – о таком нельзя было сметь и думать.

Но в то же время меня поразило то, чего я раньше о себе не знала. Мне ни разу не объясняли, как это – веровать, Кто это – Бог. Говорили только, будто когда-то люди верили «в старика с бородой там на небе», а потом полетели в космос и увидели, что «Бога там нет». Но откуда же  тогда я, стоящая здесь, в промтоварном магазине маленького поселка над рекой, девчонка в мокрых варежках и колючей шапке, знаю, что вот Он на «картине» – и есть настоящий Бог? Что склонившаяся над Ним, по виду ровесница важных девочек из выпускного класса нашей школы, зовется «Богородица»? Откуда, наконец, я знаю, что у нас, на Руси, Её изображали совсем не так, а та икона, что лежит передо мной, вроде как называется «католическая»? А как тогда называется – наша? Мне говорили, что прапрабабушка по имени Александра еще ходила в церковь и даже в монастырь на богомолье. Монастырь – это где «монашки», а что они там делают – я тоже не знаю. Ясно, что молятся, но это – как? И где увидеть те иконы, перед которыми молилась Александра? И какой она сама была?

Я вышла на улицу и долго бежала по тающему снегу, совсем позабыв спросить про духи.

***

– Мне газету…
– Мне газету…

Я не заметила, как оказалась у самого окошка киоска.

– А тебе чего, девочка?
– А я просто смотрю, – призналась я.
– Смотреть – вот туда отойди. Подходите, следующий! – бросила строгая женщина в мужском пиджаке.

Я обиженно отошла и стала разглядывать витрину. Одни календари и календарики, это скучно, календариков у меня уже штук двадцать, и все с щенками и котятами.

И вдруг… Сначала сильно, будто пытаясь вырваться наружу, к увиденному, забилось мое сердце. И только потом я поняла, на что смотрю. Это был лик Богородицы.

В простой рамке, будто фотография обычного человека. На фотобумаге, гладкой-прегладкой. Один только лик, явно бывший частью какого-то большого изображения. Но это была Она. Она смотрела в сторону, и был несказанно прекрасен и Ее лик, и покров, и этот взгляд.

К рамке был криво приклеен ценник. Пять рублей! Целое состояние!

Держась за сердце, будто боясь его потерять, я помчалась домой так быстро, как только могла. На уроках физкультуры я постоянно задыхалась, и сейчас на бегу  ругала себя за слабость – но впервые в жизни сбитое дыхание и боль в груди не мешали мне продолжать бег.

Бабушка была занята на кухне, остальные еще не вернулись с работы. Копилка, как всегда, стояла на столе.

Я перевернула ее над кроватью и потрясла. Выпала копейка, за ней еще одна. Когда было нужно несколько монет, можно было подцепить их хорошо наточенным карандашом. А что делать, когда нужны все?

Ножницы, линейка, удачно стащенный незаметно с кухни нож – в дело пошло всё. Шли часы, изрезанные о прорезь копилки пальцы пришлось заклеить пластырем. Только бы не закрылся киоск! Теперь эту гору копеек надо пересчитать. А вдруг не хватит? О чем я думала? Пять рублей двадцать четыре копейки.

– Ура! – закричала я и начала сгребать мелочь в огромный карман куртки, которую мне долго не хотели покупать именно из-за того, что ее карманы были, по выражению бабушки, «под картошку».
– Чего кричишь? Чего ура? – заглянула в комнату бабушка.
– Ничего! Я гулять! – и скорее, скорее на лестницу.

Киоск открыт, и всего-то пара покупателей:

– Мне газету…
– Мне газету…
–  А мне иконочку…  –  как можно более равнодушным тоном говорю я.
–  Икону? –  удивляется продавщица.

Я киваю и начинаю накладывать мелочь на прилавок.

– Ты… ты копилку разбила, что ли? – улыбается женщина.
–  Ага, - честно отвечаю. Ноги снова дрожат, я боюсь, что она не захочет возиться с моей мелочью… Но женщина спрашивает:

– Ты считала?
–  Пять рублей двадцать четыре копейки, –  киваю я. 
–  А зачем лишние кладешь?
–  А вдруг по дороге потеряла что-то, –  объясняю, продолжая выкладывать монеты.

Женщина перестает считать и заинтересованно смотрит на меня. Потом, когда все мои сокровища оказываются на прилавке, она отсчитывает мне из них 24 копейки, снимает с витрины икону – в этот момент я уверена, что лик сияет, и это ничуть не удивляет меня. Продавщица аккуратно заворачивает образ в чистую бумагу и протягивает:

– На!

Мне хочется расцеловать продавщицу, обнять и ее, и этот киоск, и всех прохожих  –  уставших мам с хнычущими детишками,  старика с гавкающей большой черной собакой, компанию молодежи, стоящую под фонарем.

И казалось, что стоит мне сейчас оттолкнуться от земли – и я полечу высоко-высоко, туда, где живет Тот, Которого почему-то не разглядели космонавты, но разглядели наши предки, что ходили по земле пешком…

***

Я могла бы рассказать о том, как прятала икону в своем тайнике. Как этот тайник был найден взрослыми, как стихи и дневник оказались в их руках – а я волновалась только об иконе. Как доставала я ее, чтоб поговорить с Изображенной, сидя на полу под письменным ученическим столом. Как в старших классах решила, что лучшей подруге на день рождения можно подарить только самое дорогое, и подарила ей этот самый образ – но все так же верила, что я живу «не просто так», а – с Богом, о Котором знала еще так мало.

А в годы, когда в моей комнате уже стояли открыто иконы и теплилась лампадка, я узнала о том, как родилась на свет. Как мы с матерью уже считались мертвыми, когда вдруг она вздохнула, думая, что это в последний раз, – и раздался детский крик. Мы выжили, несмотря ни на что. И это был вечер двадцатого сентября  –  канун Рождества Богородицы.

Царица Небесная позвала меня жить тогда, много лет назад, –  и я смогла родиться.

Но человек без Бога не замышлялся, он без Него не жив. И Она позвала меня снова – когда я уже могла услышать этот зов. И с тех пор ведет по земле.

Лет в пять я очень хотела быть космонавтом. «Будешь как Светлана Савицкая!» –  говорила мне бабушка. Но стать второй Савицкой мне было не суждено: я просто передумала. И не только потому, что  так и не научилась быстро и правильно бегать. Просто однажды, когда я сидела при свете старой лампы и писала очередные детские стихи, в голову пришла простая мысль. Зачем лететь так далеко от земли, если там не получится увидеть Бога?