Таинство

Сергей Мазаев

Консерватизм и даже некоторую архаичность церковной жизни принято объяснять инертностью, косностью и невежеством верующих. Между тем, находятся умные и высокообразованные люди, готовые принять в Церкви все, вплоть до последней свечки. Так, например, известный русский философ Лосев говорил: «Молиться со стеариновой свечой в руках, наливши в лампаду керосин и надушившись одеколоном, можно, только отступивши от правой веры. Это – ересь в подлинном смысле, и подобных самочинников надо анафемствовать».

Но позвольте, в чем же мыслитель углядел отступление от правой веры? Вероятно, в неуместном в религиозной жизни технологичном мышлении, которое основывается на принципе экономии: цель должна быть достигнута минимумом средств, и расстояние от точки А к точке В должно быть пройдено наикратчайшим путем. Именно этот принцип, входя в религиозную жизнь, провоцирует ереси и расколы. А последовательно доводимый до логического конца вообще не оставляет от веры ничего.

Протестантизм, отвергающий священство и Таинства, начинается с вопроса: зачем ходить в храм, если Бог у меня в душе? «Бог не в рукотворных храмах живет», а «Царствие Божие внутри вас есть». Ислам, отвергающий главный христианский догмат о Боговоплощении, тоже исходит из принципа богословской экономии и вопрошает: зачем Всевышнему, Который простым усилием воли творит мир, Самому становиться человеком, терпеть страдания и смерть, если Он всемогущ и потому одним словом может спасти грешника? Зачем царю, имеющему генералов и войско, лично бросаться в атаку на неприятеля? Еще более последовательным экономистом будет тот, кто скажет: «Зачем вообще возносить Богу молитвы? Разве Он нуждается в них? Будучи абсолютно мудр, всемогущ и всеблаг, Он и без меня знает, как меня спасти, может и хочет это устроить». И вот уже от веры не остается ничего, кроме формулы «Бог существует».

Христианство, утверждающее, что Бог есть любовь, в принципе отвергает принцип богословской экономии. Ведь тот, кто любит, средств не считает, но совершает дар: «Пришел от Девы ни ходатай, ни ангел, но Сам, Господи, Ты воплотился и спас всего мя, человека».

Логика божественного домостроительства приоткрывается последним словом Спасителя на Кресте. В Евангелии от Иоанна есть такой эпизод: «Иисус, зная, что закончено все, чтобы совершилось Писание, говорит: жажду. Тут стоял сосуд, полный уксуса. Воины, напоив уксусом губку и наложив на иссоп, поднесли к устам Его. Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось! И, преклонив голову, предал дух».

Что означает это восклицание: «Свершилось»? Для начала зададим себе простой вопрос: что больше – сотня золотых монет в кармане или мысль о сотне золотых монет? Тот, кто полагает ответ очевидным, пусть перейдет ко второму вопросу: что больше – Бог как плод человеческой фантазии или Бог, существующий в действительности? Когда верующие говорят о Боге, они имеют в виду Совершенство, больше которого невозможно что-либо помыслить. Но таким Совершенством может быть только то, что существует в действительности, по мнению Ансельма Кентерберийского, а потому философы, называющие Бога плодом воображения, впадают в противоречие.

Стоит обратить внимание, что лейтмотивом Священного Писания является та самая мысль, на основе которой выстраивал свое доказательство Ансельм: «исполнилось» (стало полным до краев), «сбылось» (получило бытие) и «свершилось» (стало совершенным) – все это тождественные процессы. В греческом переводе процитированного отрывка используется слово «закончилось», что означает то же самое, что «свершилось», ибо конец – это в некотором смысле вершина, то, за чем уже нет продолжения, иного этапа.

«Да сбудется пророчество!» В том или ином виде это восклицание многократно встречается на страницах Священного Писания. Пророчество – это замысел, история мира, существующая пока только в качестве предмета мысли. Это вещь из первого ансельмовского мира. Для полноты ей недостает бытия. И только получив его, история закончится, то есть станет вещью совершенной, подлинным творением Бога, Который, Сам будучи Совершенным, не творит ничего несовершенного.

Иными словами, история мира (и человек как часть этой истории) должна стать совершенной, то есть обрести бытие, а не остаться неисполненным замыслом, фантазией и предметом виртуальной реальности. Логическим завершением этой мысли как раз и является церковное учение о Таинствах, в ходе которых виртуальный замысел человека получает от Бога повеление быть, включается Творцом в часть реальной истории. В ходе Таинства «мечта сбывается» и обретает полноту.

Немецкий педагог XIX века Адольф Дистервег утверждал, что человек действительно знает лишь то, что в состоянии выразить посредством речи. Иными словами, невыраженное знание, не сбывшееся в виде слов, сомнительно: если ты не можешь выразить то, что знаешь, действительно ли ты это знаешь? Подобным же образом записанная мысль глубже выраженной устно, а стало быть, то, что не записано в виде текста, не может считаться полным знанием. И поэтому каждому настоящему писателю известно: нельзя писать «в стол» – текст нужно обязательно опубликовать и непременно за деньги. Это знал Пушкин, считавший себя первым профессиональным литератором в России. Нельзя быть хорошим поэтом, не сбывшись в качестве того, кто зарабатывает поэтическим ремеслом себе на хлеб. И это совсем не означает «с высоты поэзии упасть под лавку конторщика». «Вдохновение», действительно, «не продается». Но можно (и нужно) «продать рукопись». Все это часть творческой стратегии. Это делается для того, чтобы лучше понять тревожащие тебя интеллектуальные и духовные интуиции. Вдохновение должно сбыться во всей полноте и стать совершенным.

Чтобы понять, что такое дети, нужно сбыться в качестве отца или матери. Институт гражданского брака как способ узнать, получится ли из молодых людей жена и муж, не учитывает простого обстоятельства: чтобы узнать женщину как жену, нужно быть ей мужем, а не являться ВРИО (временно исполняющим обязанности) супруга. Любовь должна стать совершенной – именно за этим люди приходят в Церковь, приступая к Таинству венчания. «Зачем ходить в храм и приступать к Таинствам, если Бог у меня в душе?» Это выглядит так, как если бы Пушкин задался вопросом: «Зачем водить пером по бумаге? Ведь поэзия у меня внутри».