«Вечные» вопросы
Разум, занятый поиском истины, встречает на своем пути три группы проблем, которые традиционно относят к разряду сверхсложных. Таковы, например, математические задачи «Миллениум», многие из которых ждут своего решения уже не одну сотню лет. Ученый, успешно справившийся хотя бы с одной из них, несомненно, будет признан гением. Существуют ситуации, которые, очевидным образом, вообще не могут быть распутаны логическим путем. Это так называемые парадоксы, способные убедить гордого человека в том, что сложность мира принципиально превосходит его аналитическую способность: «Есть много в мире, друг Горацио, что и не снилось здешним мудрецам». И наконец, есть философские коллизии, традиционно называемые «вечными вопросами». То обстоятельство, что некоторым людям все же удается справиться с ними, заставляет отличать «вечные вопросы» от парадоксов. А то, что для решения здесь не требуются специальные знания и гениальность мышления, дает основания полагать, что «вечные вопросы» нельзя отнести и к разряду сложнейших задач науки.
Специфика большинства философских вопросов вообще заключается в том, что они не могут быть решены чисто теоретически. Среди философов известен профессиональный анекдот о красавице и ее поклоннике, позволяющий уяснить особенность «вечных» проблем: «Поклонник долго борется со смущением и, наконец, спрашивает: "Красавица, ты пошла бы замуж за меня?" "Извини, – холодно отвечает та. – Я не понимаю смысл этого вопроса, пока он задан в сослагательном наклонении"».
Здесь нет никакого кокетства: поставлен вопрос о бытии, причем изнутри ситуации самого бытия, возвыситься над которой не может ни девушка, ни ее поклонник. Поставленный сугубо теоретически, этот вопрос становится абсурдным, ибо предполагает некую условную ситуацию, в которой красавица не была бы сама собой, а ее поклонник тоже являлся кем-то иным. Собственно, есть только один способ узнать волю девушки – предложить: «Выходи за меня!» – то есть, задать вопрос практически, совершить вопрос-поступок, предполагающий мужество нести ответственность за свое любопытство.
«Вечный» вопрос, будучи одним из тех, что задаются изнутри бытия, имеет ту же особенность: он корректно задается и успешно разрешается не столько посредством теоретизирующего ума, сколько посредством поступка. Это означает, что «вечный» вопрос не предполагает четко сформулированного и достаточно обоснованного ответа. Решить его – значит сделать шаг, преодолевающий проблему твоего бытия, ту самую, что болезненно отразилась в уме в виде четырех слов: «в чем смысл жизни?»
Стоит обратить внимание на то, что двое – ребенок и святой – в процессе жизни не задаются вопросом о ее смысле. Их жизнь полна и тождественна радости. Так что спрашивать о смысле жизни – все равно что спрашивать о смысле радости: это абсолютная ценность, над которой нет ничего, и потому ее нельзя рассматривать как средство, но логично мыслить как последнюю цель.
Так маленький мальчик, заметив, как рабочие затеяли ремонт улицы, спрашивает отца:
– Папа, а что делают эти люди?
– Они хотят поставить бордюры и насыпать между ними земли.
– А зачем?
– Затем, чтобы посадить цветы и сделать клумбу.
– А зачем они хотят сделать клумбу?
– Чтобы было красиво.
На этом любопытствующий ребенок умолкает. Он интуитивно понимает, что спрашивать о том, зачем нужна красота, уже нельзя. Не все на свете можно рассматривать в качестве средства – существуют вещи, являющие собой конечную цель, полагающие предел прагматизму. Именно поэтому Оскар Уайльд завершает свое эстетическое кредо фразой: «Всякое искусство совершенно бесполезно».
Тот, кто не причастен к радости, а значит, не имеет полноты бытия, ничего не знает о подлинной жизни. Именно поэтому он ищет то, что могло бы ее оправдать. Так поступает невежда, который, не умея увидеть красоты, заключенной в картине, ищет хозяйственное применение ее холсту.
«Вечные» вопросы не имеют ответа именно потому, что заданы неправильно и представляют собой, скорее, симптомы болезни, свидетельствующие о бытийной неполноте того, кто его задает. Любой ответ будет неудовлетворительным, ибо болезнь излечивается лекарством, а не рецептом, голод насыщается яствами, а не рассказами «о вкусной и здоровой пище».
Так, в ветхозаветные времена «был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла». Он был очень богат, «знаменитее всех сынов Востока». «Сыновья его сходились, делая пиры каждый в свой день, и приглашали трех сестер своих есть и пить с ними». Но однажды Иов потерял все, сыновья его погибли. Страшная болезнь – проказа – поразила праведника от макушки до пяток. Сидя в куче золы вне города, он задавал свои «вечные вопросы»: Зачем Бог творит человека и допускает мучения творению рук своих? Если же не Бог, а сам человек повинен в своих несчастьях, то почему праведники страдают в то время, как беззаконные счастливо избегают лишений и бед? И есть ли в таком случае смысл удерживать себя в Законе Божием? Товарищи, пришедшие к страдальцу, несмотря на все свою мудрость, оказались «плохими утешителями». Тогда сам Бог говорит с Иовом «из бури». На первый взгляд, Творец уходит от ответа – Он просто рассказывает о том, как создавал мир. Но в разворачивающейся по ходу рассказа картине Иов вдруг видит Личность Художника. И это сразу снимает все вопросы: «Я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал. Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне. Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле».
