Неонилла

Юлия Кулакова

 – Ненилушка! – послышался негромкий, ласковый голос. Словно солнышко  позвало.

Нелли встрепенулась, испуганно оглянулась по сторонам. Заснула! Заснула, как бабка старая, пригрелась на весеннем тепле. Никого вокруг. Один дедок только ковыляет по обочине аллеи, и тот далеко. Он и не может ее так окликнуть. Лишь один человек мог.

А ведь этого человека она уж сто лет не вспоминала. Да когда вспоминать с такой жизнью? Впервые в парк-то выбралась. И то, наверное, как сейчас говорят – от стресса. Надо быть дома, собирать вещи мужу в больницу, а она что делает? Села на лавку и сидит! Нелли заставила себя встать и пойти вслед за дедком вперед, мимо старых домов – к  новостройке, квартира в которой добыта ее трудом. Так они всегда с мужем и считали: квартиру дочке с внучкой, просторную, трехкомнатную, с самым лучшим ремонтом – это он «сделал», а вот эту – она, сыну достанется, когда… когда он образумится. Ладно, не до его безобразий сейчас.

«Ненилушка». Слезы навернулись на глаза. В тяжкие годы есть было нечего – не плакала, день и ночь работала, мужа в командировки пристроила, даже не знала, что они вскоре такими денежными будут. Когда сын беспутствовать стал – не плакала, когда дочь после развода явно умом повредилась и давай каких-то экстрасенсов читать и смотреть – не плакала. Мужа в больницу увезли сейчас – и то не плакала. А вот же, теперь плачет. Не умом ли, как Маринка, движется.

Старые дома в этой части города – такие же, как на окраине, где она выросла. Люди тогда строго делили: кто с этой окраины, что за железнодорожными путями начинается, – тот хулиган и ни на что серьезное не годен. На работу и то с трудом брали. А она, родом именно оттуда, красивая, бойкая на язык, золотокосая, осталась без родителей в четырнадцать лет! Надо ли говорить, как смотрели на нее? И ладно б только смотрели. Как-то неслась она через кусты вечером, зажимая рукой зашитый в карман мамин крест, словно он мог помочь. Не верила Нелли в Бога, но мать до последнего дня требовала не расставаться с крестом – и не пошла дочь против матери. А тут… сзади кричат, свистят, как по преисподней бежит. Чуть не сбила какого-то человека с ног. И вдруг шум-гам прекратился, как выключили, а человек тот посмотрел на нее и улыбнулся:

 – Ненилушка!

 Откуда этот  бородатый прохожий в странном балахоне знал ее имя – она ни разу в жизни до сих пор не задумалась. Казалось – все ее знают, Нельку, которая теперь без родителей и обижай кто хошь. Но он-то, нетамошний, откуда знал?

И ведь она, стреляная-тертая, пошла за ним, не боясь. Привел к себе в старенькую квартирку. Женщина в халате всплеснула руками: «Отец, ты где такую худущую нашел? Глаза одни! Веди скорее за стол!» Голодная девчонка, обжигаясь, ела вареную картошку, почти не жевала. Отогревшись, Нелли стала присматриваться. Иконы открыто висят, где черно-белые бумажные, где цветные, будто ребенок раскрасил, рамки из фольги. А бородатый в балахоне… Так это же поп! Настоящий! Вот это да. Две церкви оставались в их городе действующие, и все в этом районе, немудрено, что и служитель тут встретился. Сначала девчонке захотелось уйти. А потом подумала: а будь что будет! Чай, не тронут.

Нелли постелили в небольшой комнатке со старыми обоями, с видом на трамвайные пути. Эта комнатка – бывшая детская, видать, она не спрашивала – вскоре стала совсем принадлежать ей. Нелли устроилась в училище, помогала священнику и его жене по хозяйству, но сама не изъявляла желания молиться с ними или тем более в церковь ходить. Иногда у них бывали гости, Нелли помогала подать на стол – а потом, не рассматривая пришедших, уходила к себе. В ее комнате в «хулиганском районе» жила дочка бывших уже соседей, она исправно платила, и Нелли, приходя раз в месяц за деньгами, чувствовала себя настоящей домовладелицей. Все эти деньги она откладывала – ведь у священника в доме она жила лучше, чем когда-либо. Хозяйка отлично шила и баловала Нелли скромными, но красивыми платьями. И поесть было что, и крыша над головой – что еще нужно? «Ненилушка», – обращался к ней священник. Да, по паспорту она была Неонилла, но всегда представлялась «Нелли». «Так красивше», – пояснила ему она однажды.

С некоторых пор Нелли стала бояться. Ни одна душа в училище не знала, где она живет, – а вдруг прознают? Столько говорят про попов в последнее время, хотя уж и попов-то почти нет. Скажут еще – поповская прислуга, или еще как похлеще. «Что ты, Ненилушка?» – спрашивал священник, видя в ней перемену. Нелли отмалчивалась.

У нее созрел план. Нелли вообще любила планы. Девушка приоделась и пошла на танцы. Раз, другой. Познакомилась с молодым человеком. Она как раз закончила училище – и ушла к нему. Забрав свои деньги и вещи, не попрощавшись, не желая знать, будут или не будут горевать о ней эти люди.

Расписались в ЗАГСе.

А через два года муженек выставил ее с дочкой на улицу.

Нелли не плакала. Пошла в свою старую комнатку в «плохом» районе, выпроводила квартирантку, бросила сумки, оставила на новых, незнакомых соседей дочурку, пообещав заплатить –  и пошла искать работу. Удача улыбнулась ей: семья военнослужащего, только что въехавшая в прекрасное жилье, должна была уехать снова и оставить в городе учиться младшего сына-студента. Сын привык к домашней пище, семья – к порядку и чистоте в доме, срочно нужна была домработница.

 – Откуда ты? – строго спросил глава семьи. Из комнаты осторожно выглядывала его низенькая супруга, две дочки с завитыми кудрями и в миленьких модных платьях – явно перестарки, уж по двадцать пять-то точно есть –  бесцеремонно разглядывали пришедшую.

Нелли спокойно назвала улицу, на которой жил священник. Хозяин одобрительно кивнул. Семья как-то очень быстро собралась, Нелли, кроме распоряжений по хозяйству, и понять-то ничего не успела. Но и распоряжения выветрились у нее из головы, когда через полчаса к ней, развешивавшей свежепостиранную скатерть, вышел заспанный толстый парень с копной белых вьющихся волос.

 – Ой, какие у тебя волосы! – засмеялась она и прижала руку ко рту.
 – Ага, – засмеялся и он.  – Меня в детстве Владимир Ильич на улице звали, потому что я как на октябрятской звездочке был. Представляешь – я ж и родился как раз 22 апреля.
 – И зовут тебя Владимир Ильич? – еще громче, звонче засмеялась она.
 – Нет, зовут меня Михаил, – еще шире улыбнулся он и покраснел.
 – А я – Нелли, – сказала она и тоже покраснела.

Он подошел к девушке и коснулся ее руки:

 – Ой. А я думал – ты мне снишься!

…Скандал был страшный. Младший, поздний сын-наследник известного офицера П. – и женится студентом, и на ком! На разведенке с ребенком из плохого района! Нелли не зря не выпускала крест из рук в те дни: как-то собственная проверка этого офицера то ли не узнала, что Нелли жила у священника в последние годы, то ли решила не выдавать бедную девку. Михаил, увалень и мамин сынок, вдруг оказался непреклонен: женюсь и всё! Сестер, кстати, повыдавали замуж на следующий же год. Наверное – испугались, что тоже с кем-то не тем свяжутся.

Однокомнатная чистая квартира, родился сынок Михаил Михайлович, уж так Нелли нравилось имя мужа. Дочь звала Михаила-старшего папой, тот радовался. Денег родители выделяли сыну мало, но ему надо было учиться. Нелли решила: зря она, что ли, заканчивала училище? Бухгалтеры сейчас нужны! Ну и что, что придется совсем не спать.

Дети, муж, бумаги, бумаги, бумаги… Такая жизнь растянулась на годы. Потом, когда Михаил стал ездить в свои нефтяные командировки, стало намного легче, но она, добытчица, уже не могла остановиться. У Миши и детей должно быть все лучшее – и пусть завидуют все! Какую свадьбу они сыграли Маринке! Город такой свадьбы не видывал! А Мишенька не любит учиться – ну что ж, пусть учится как может, пусть повеселится, жизни порадуется.

Первым ударом стало – Маринка вернулась в свой город, к матери, с двухлетней Ксюхой на руках. С пустыми руками и бумагой о разводе. Нелли прямо увидела себя, несчастную, с Маринкой двухгодовалой. Взорвалась.

 – Да ладно, Нелечка, наживем еще, – просил ее муж. Но Нелечку было не остановить. Наняла юристов, бывший зять тоже на тяжбу денег не пожалел, долго вели войну, что-то отсудили у него, что-то нет. Второй удар последовал тогда же: Мишенька-младший бросил институт и попал в вытрезвитель. Устроили его на самую простую работу – но он и оттуда вылетел через неделю. В тот же вытрезвитель. И вот тогда настиг третий удар: у Михаила-отца обнаружили диабет.

После этого жизнь уже полностью никогда у Нелли не налаживалась. То нянчить Ксюху вместо окончательно улегшейся на диван Маринки, то вытаскивать из передряг Мишеньку, то отправлять в санаторий мужа… И работать, работать.

Нелли не имела ни знакомых помимо коллег, ни подруг. Странным образом сошлась – если так можно назвать звонки-поздравления с государственными праздниками – с племянницей, дочкой одной из тех самых сестер мужа, кстати разведенной. У той была единственная дочь, и мать всегда рассказывала о том, какая эта дочь «дура, вся в папу, мое горе, тихая-тихая, но натворит  что-нибудь, не сомневаюсь». И ведь «натворила»: ушла из дома и вышла замуж за парня, который закончил семинарию. Племянница тогда, рассказывая, многозначительно помолчала в трубку, явно намекая на теткино прошлое, которое Нелли уже давно не скрывала. Но Нелли никак не отреагировала, а про себя подумала: ну и времечко. Только недавно гнали «попов»  – а сейчас это уже вроде как и модно, и молодые мальчишки в семинарию идут, надо же.

* * *

Нелли кусала ярко накрашенные губы. Она-то думала – простая операция, все-таки лучшие врачи, готова заплатить сколько скажут. Раньше она во все кабинеты шла со взятками. Сейчас не надо взяток, на все есть своя цена… но какая цена может быть после слов «мы ничего не можем сделать»? Как дать взятку смерти? Нелли подергала золотой крест на груди.

Зазвонил в кармане телефон. Племянница. Опять сочувствовать будет?

 – Нель, ты меня прости, умоляю, но я сдуру своей дочке сказала про Мишу. А она и спрашивает: он крещеный?

Нелли схватилась за сердце. Ведь сколько раз говорил ей любимый: как бы я хотел креститься, давай и детей покрестим! А она все отшучивалась: мы, мол, и так не грешим, а дети вырастут – сами решат… Хотел он! Хотел креститься!

 – Я… я уже не успею священника позвать, что делать? – прохрипела в трубку Нелли.
 – Подожди, дам ей трубку, пусть она тебе расскажет, что там у них в церкви в таких случаях положено, – недовольно произнесла племянница, и в трубке зазвенел молодой голос:
 – Тетя Нелли!

* * *

Страха смертнаго ради. Вот как назывался чин крещения, которого сподобился ее супруг за несколько часов до… До конца. До совсем-совсем конца, потому что в жизнь вечную Нелли не верила. Она успела надеть на него свой золотой крест, а себе на шею повесила старый, материн, который всю жизнь протаскала с собой как какой-то талисман. Могли бы пойти в кафедральный собор, торжественно крестить Михаила, с полным погружением, свечами, специальной рубашкой такой длинной, как по телевизору показывали…

Нелли не заплакала.

Она пошла в тот самый собор – договариваться об отпевании.

И когда закончилась панихида, и когда позади остались пышные похороны и богатые поминки, на которых сослуживцы мужа  после каждой новой рюмки торжественно клялись не оставить вдову без помощи – Нелли просто встала и пошла по улицам города. Маринка на похороны не явилась: «Ксюха опять засопливилась, ну ее, еще затемпературит». Мишенька уехал из города с какой-то девицей, у которой жил уже месяц.

«Ненилушка». Кто же окликнул ее в тот день, нынче осиротевшую без мужа-то?

Нелли направилась к автобусной остановке. Решила поехать в ту, вторую церковь, которая, как и нынешний кафедральный, не закрывалась все годы гонений. Что там, в церкви, надо-то? Платочек на голову? Так она и так его не снимает все эти дни. Черный, тяжелый, глухой.

* * *

Знакомая риелтор долго отговаривала ее. Даже, рассердившись, посоветовала показаться доктору. Но Нелли была непреклонна.

Теперь она жила в той самой квартире, где когда-то ее приютил священник с супругой. Старой-старой квартире, по стенам двухэтажного дома щели, – как вышло, что именно сейчас ее выставили на продажу?

Вскоре после смерти отца Мишенька завалился пьяным к матери и заявил: он не может жениться потому, что у него нет своей квартиры. Нелли только вздохнула и пошла продавать их с супругом любимое жилье. Купила сыну то, что он выбрал, а себе – невероятная удача – те самые комнаты, где когда-то радовал вид из окна на трамвайные рельсы и головокружительно пах деликатес тех лет – вареная картошка. Удача ли? С тех пор, как она месяца два назад «ударилась в религию» (слова племянницы, разумеется), все яснее становится: всё происходит по воле Бога. Вот только мы сами часто мешаем исполниться Его благой воле о нас. Он нам добра хочет – а мы не берем его дар. Убегаем, как ребенок в лужу. Мишенька и Марина так всегда убегали, раз – и в самую грязь. А она их потом отмывала, отстирывала одежду. Вот и Господь нас так: вытаскивает, отмывает, отстирывает. А мы опять раз – и в грязь. Сколько доброго Он послал в этой жизни, а сколько еще мог послать – просто они не взяли, отказались.

Она подошла к своей двери. «Мяу, мяу!» – раздалось из квартиры.

 – Тихо, Мурка. Тихо, Муся. Тихо, Тиграша, – ласково сказала Нелли. Всех троих она подобрала на улице, выходила, откормила. Не так одиноко теперь было сидеть за бумагами долгими вечерами. Работу она не бросала, не могла оставить лодырей-детей голодными, особенно хотела Ксюхе на будущее накопить успеть.

Да: успеть. Сердце пошаливало не первый месяц. Уже и в больнице полежала, дети не навещали. Зато как-то прознали про случившееся прихожане храма, хотя она и не общалась с ними почти,  и давай к ней ходить с вкусной едой да с подарками. «Сколько у вас друзей и родни!» – удивлялись медсестры, которых тоже завалили цветами и шоколадками. Нелли потом не знала, как и благодарить, она привыкла, что это она помогает и всех на себе тянет, а не наоборот. А тут… Священник передавал свое благословение, а однажды как-то уговорил врачей и причастил ее в палате. Батюшка Гавриил, крупный, с громким голосом, не похож был на отца Николая, того самого, который «Ненилушка» говорил… А ведь она чуть не забыла, как его звали! А как же звали его жену? Нина? Наталья? Вот ведь память подвела! И ведь не молится она за них до сих пор. Вот ведь вылетело из головы. Надо срочно выяснить, где они, что с ними, поминать. Что ж она натворила, как же такого важного-то не сделала? Прости ты меня неблагодарную, отец Николай. И вы простите, Нина-Наталья.

Утром сильно-сильно заболело сердце. Кошки беспокойно закричали и заскреблись в дверь, но она не могла им открыть.

Будто наяву она сначала видела своих родных, растрепанную Марину, ошалевшего Мишеньку, вот они глядят на нее, свою мать, лежащую без движения, вот ругаются, вот Ксюха, маленькая росточком,  звонит куда-то. Вот племянница кричит: «Это не Нелли, до чего вы ее довели, на кого она похожа, высохла вся, высосали вы ее». Вот какие-то равнодушные люди предлагают выбрать венок с красивой лентой и крест, и Мишенька, уже выпивший, морщится: «Мы неверующие, уберите это!»

«Наверное, это будущее. Ведь у Бога времени в людском понимании совсем-совсем нет, – подумала Нелли.  – Бедная Ксюшка, как же она теперь? А дети, которых я всю жизнь, получается от Бога уводила? А кошки мои, сиротки бедные? Господи, Ты же позаботишься о них о всех? А… обо мне?»

А потом был свет. И в нем был радостный, совсем здоровый Михаил с копной кудрей. Нелли заплакала и засмеялась одновременно. А рядом, рядом в том же свете…

 – Ненилушка! – произнес батюшка Николай.  – Пойдем, родная!

И Неонилла улыбнулась и протянула к нему руки.


РУКА ДАЮЩЕГО НЕ ОСКУДЕВАЕТ!


Добавить комментарий


Защитный код
Обновить