Из йоги в Православие

По просьбе Прихожанина один из наших читателей, некогда погруженный в восточные практики, поделился своими мыслями о том, почему в стране с богатой православной традицией люди нередко ищут счастья в других учениях, и как некоторые из них все-таки потом приходят к Православию.

Короткое вступление. О чудесах

   Под чудом у нас принято понимать событие, происшедшее за короткий период времени. Например, моментальное исцеление больного, сверхъестественное совпадение различных обстоятельств или что-то, что не укладывается в привычные законы. В таких случаях мы говорим: произошло чудо, слава Богу за это!

   Но участие Господа в жизни человека никак не связано с временной протяженностью процесса. Рождение, дыхание, взросление, рост всего живого вокруг, смена дня и ночи: все это те же необыкновенные чудеса, достойные благодарения — хотя, мы к ним привыкли и для нас это повседневность.

   Мое обращение в Православие не выглядело так, что я пришел в храм и понял — я христианин! Все происходило постепенно. Но сейчас я причащаюсь, читаю Евангелие, исповедуюсь, а три года назад был совершенно другим человеком — занимался йогой, медитировал и старался вжиться в индийское мировоззрение. И вспоминая свою искреннюю веру и убежденность в том, что все делаю правильно, я понимаю — произошло чудо.

Искренняя вера в йогу

   Тех, кто увлечен в наше время восточными учениями, любят представлять упрямцами или людьми ослепленными. Это не так. Безусловно, определенная доля слепоты и чувства протеста были тогда в каждом из нас. Но они, в той или иной форме, есть в любом православном, и всякий христианин приведет множество примеров и собственного упрямства на духовном пути, и слепоты в отношении к истинному положению вещей.

   Кем же были мы?

   Мы были людьми самых разных возрастов. Мы не были несчастными отщепенцами, которые искали самовыражения в восточных практиках. Мы все в какой-то момент определили для себя, что больше не можем быть частью бизнес-машины, в которую превращается реальность большого города. Мы поняли, что телевизор, реклама и ценности, которым нам учат — лживы. Нас больше не тянуло к богатству. В отношениях между людьми главными были доброта и любовь.

   Мы не были упрямыми детьми, как принято думать, потому что нам не перед кем было упрямиться. Восточные практики стали для нас искренней верой, к которой мы пришли осознанно. Измученные современным миром потребления, суетой и агрессией общества, мы находили в них глубину, покой и безграничность.

   Медитируя, и знакомясь с книгами йогов и индийских учителей мы осознали, что все ценности, которым учит современное общество — это ничто по сравнению с тем шагом, который сделает наша душа после смерти. Мы ясно поняли для себя, что верим в Бога, и чувствовали Его присутствие. Мы понимали, что все происходящее в жизни промыслительно, и даже самые неприятные ситуации это благо для нас, которое дано Богом. Мы опытным путем пришли к тому, что мир на душе это один из путей, который должен приблизить нас к совершенству (безусловно, конкретно эта и другие идеи облекались в другие формы и слова – но суть была той же).

   В одной из своих книг известный подвижник XX века иеромонах Серафим (Роуз), который имел большой опыт духовного поиска, писал: «Восточная религия пробудила во мне жажду к духовной жизни». И потом добавлял: «пробудила, но не утолила ее».

Почему же не Православие?

   Ответ на этот вопрос у каждого из нас мог быть сформулирован по-разному — многие рассуждали на эту тему достаточно убедительно. Сейчас, задним числом, я понимаю, что Православие недооценено теми, кто ищет истину в буддизме, индуизме и т.д.

   Если в случае с йогой, буддизмом и другими восточными направлениями каждый рассуждал с точки зрения собственного опыта, то есть опыта непосредственного ощущения Бога и благодати (пусть, порой, и ошибочного), то Православие и у меня, и у моих друзей ассоциировалось лишь с внешними формами: Земной Церковью и теми культурными особенностями, которые есть у русского Православия.

   Разумеется, кто-то из нас отзывался о христианстве «с уважением» — все-таки одно из старейших учений. Но к этому было примешано, — пусть и не всегда осознаваемое — высокомерие: да, религия-то ваша вечная, но, вот посмотрите, разве этот путь может быть истинным, если на деле все сводится к «греховности» и «страшному суду», батюшки ездят на машинах, церкви в золоте, а глубина духовного опыта ценится по количеству страданий и слез — как раз тому, от чего и нужно было уйти. Конечно, мы многого не понимали.

   Мы просто не познакомились с Православием глубже и «спотыкались о случайные черты». Нам не довелось встретить в какой-то момент глубоких и мудрых батюшек, которые бы своим примером показали действенность христианской любви. Мы просто не попадали в аскетическую православную атмосферу, где бы чувствовалась суть и бездонная глубина христианского учения. Мы обо всем судили либо по детским воспоминаниям, либо по тому, что видели по телевизору и читали в Интернете — то есть, по самой незначительной и неглубокой выжимке. И ничего нового узнавать о Православии, в общем-то, не стремились, поскольку многие уже не столько занимались духовным поиском, сколько были убеждены, что всё уже нашли. Медитации были нашими молитвами — в них мы обретали, как нам казалось, мир и становились ближе всего к Богу.

   И конечно, мы все посмеивались над историями, которые православные рассказывали про нас, «сектантов» — про психические расстройства, апатии и тому подобное. Да, мы понимали, что среди нетрадиционных для России течений есть более фанатичные группы и учения, а есть менее. Мы понимали, что есть учения не всегда безопасные, но сами мы относили себя (и, в общем-то, относились) к совершенно безобидным буддистам или любителям йоги — нам не нужны были суперэксперименты с познанием сверхъестественных сил и явлением духов. Мы просто хотели иметь на душе мир, и нам казалось, что мы его имеем, а потому над всеми «страшилками» православных посмеивались. Тем более, что и в ответ могли привести примеры христиан, которые сами были не совсем здоровы.

Сомнения и страх

   Тем не менее, сам я в какой-то момент ощутил упадок сил. Не могу сказать, что это стало каким-то сигналом — просто однажды обнаружил себя в тупике, причем, виновником ситуации я видел не учение, а самого себя.

   Восточные идеи самосовершенствования культивируют духовный эгоизм. Эгоизм, который может быть завуалирован и запрятан очень глубоко, но он никуда не исчезает — потому что каждый, занимающийся йогой или медитациями сосредоточен на одной единственной цели: достичь совершенства.

   Безусловно, внешний облик жизни у практикующего может быть самым благочестивым даже по христианским меркам — я лично знал людей, который по доброте, вере, нестяжанию и прочим добродетелям превзошли бы многих православных. Но все благодетели были лишь инструментом для развития своего «я». Мы помогали людям и не только радовались, что помогли, но и осознавали, что тем самым сделали лучше для собственного духовного пути. Мы не сквернословили, не стремились к богатству и понимали, что тем самым значительно улучшили свою «карму» — то есть, духовный баланс.

   В каждом жесте мы оглядывались на свое «я». В любом слове и в каждом поступке — каким бы добрым и искренним нам самим он ни казался, — мы неосознанно для самих себя оценивали: что это принесло нашему пути. И с этой точки зрения, мы «сидели в клетке».

   Мой же тупик в первую очередь выражался в том, что, во-первых, я так и не смог найти себе учителя-наставника, за которым хотел бы следовать (а в индийской философии это едва ли не ключевой момент), а во вторых, после периода вдохновения наступил этап духовного «топтания на месте» — и он растянулся на долгие месяцы. Я понимал, что в этом топтании мне не за что ухватиться, и что мое развитие остановилось — а ничто другое мне не было в жизни тогда так важно, как это. Я искренне верил в реинкарнацию, которая четко объясняла несправедливость мира, но она все более давила — я совершенно терялся от мысли, что мое перерождение произойдет вновь, а я ничего не могу сделать, чтобы как-то улучшить свой «духовный баланс». Началась апатия.

Церковь на горизонте

   От безысходности я принялся иногда заходить в православные храмы — по-началу, лишь, с тем самым «уважением» к 2000-летнему учению. Пытливо и искренне пытался понять, что же такого особенного люди находят в Православии. Пазлы складывались постепенно. Я уже «допускал», что — да, и в Православии можно достичь просветления.

   Безусловно, были попытки молиться, но слишком по-своему. С одной стороны, это были искренние молитвы, с другой — по духу они были совершенно нехристианскими. Идея о том, что к Богу нужно обращаться, а не находить контакт с ним в безмолвной медитации, была чужда. Сама мысль о том, чтобы признать себя слабым была недопустима — это противоречило всей сути самосовершенствования, в которой человек должен быть сконцентрирован на том хорошем, что в нем есть, и через это развиваться.

   Затем была пара бесед с батюшками — интересных, но не убедительных. Апатия усиливалась, безысходность тоже, и с какого-то момента начались осторожные обращения к Богу: Господи, Кем бы Ты ни был — помоги. Просить громче еще не позволяла гордость.

   Окончательно растерянность прошла, когда я зашел в один из храмов города, и попал на исповедь к священнику. На той исповеди я впервые не услышал много слов, но ощутил, что и православный человек может обладать мудростью, любовью и глубиной... И находясь в отчаянном положении, ухватился за эту возможность.

Путь продолжается

   Теперь вот уже два года я регулярно бываю в Церкви, исповедуюсь, причащаюсь. Господь щедр — он дал хорошего духовника и хороший храм.

   Я хорошо помню, что начальный период воцерковления носил, скорее, характер «сделки»: мол, хорошо, я готов выполнять ваши правила и подстраиваться под ваши каноны, если в ответ будут благодать и покой на душе. Но христианское учение открывается постепенно. Вещи, к которым хотелось когда-то придираться, больше уже не имеют значения. Все то, что раньше в облике Церкви пугало или было чуждо — увиделось другими глазами, либо ушло на второй план, либо вовсе исчезло, а на первое место вышла Истина, которая и оказалась самой глубокой и настоящей заменой тем ценностям, от которых мы когда-то бежали.

   В Православии нашлось то, что мы неумело и робко искали в восточных практиках. Та бездонная глубина, та бескрайняя мудрость, та любовь и тот мир, к которому так все мы стремимся, но который так трудно удержать. А еще нашлось то, чего до этого ни в каких практиках не было — живой диалог с Богом и ощущение Его поддержки и руки, которая так нужна нам — слабым и грешным.

   Восточные искания были глубоки, искренни и серьезны. Но очень точно сказал о нас Паисий Святогорец: «Бедняжки. Они очень глубоко копают, но — не там, где надо».

   Михаил, 31 год.