Василиса

Священник Николай Толстиков

Родители Василисы, воспитанницы отца Флегонта, погибли в одночасье в автомобильной катастрофе. Батюшку, дальнего родственника, пригласили их отпевать, даже машину за ним и матушкой его прислали. Новопреставленных, молодых еще людей, отец Флегонт при их жизни не знал, поэтому потом, за поминальной трапезой, помалкивал, пригубив вина из стакана, разглядывал незнакомые лица.

Лет семи девчонку в черной косынке, из-под которой выбивались жидкие хвостики косичек, подвела к столу молодая женщина с усталым измученным выражением на исплаканном бледном лице.

Девчушка нетерпеливо высвободила из ее руки свою ладошку, подбежала к улыбнувшемуся отцу Флегонту и затеребила его за рукав:

– Дедушка, ты старенький и все знаешь... Скажи, когда папа с мамой приедут?

– Василиса! – одернула ее женщина, но девчонка, уже смело забравшись к Одинцову на колени, тянулась, тихо смеясь, потрогать его бороду. Тогда женщина, вздохнув, опустилась на пустующий стул рядом.

– Не знаю, куда ее и деть... Школьная подруга я мамы-то ее. Мне уезжать вот-вот надо, на другой край страны. У одних родных просила, у других, чтобы за девочкой присмотрели, пока документы в детдом оформляют, и никто не берется.

Женщина произнесла слово «детдом» чуть слышно; отец Флегонт скорее догадался по губам. Он с жалостью поглядел на девочку, с его колен тянувшуюся ручонкой к большому румянобокому яблоку на блюде посреди стола, и, может, даже неожиданно для себя спросил:

– Хочешь погостить у нас?

Девчушка радостно кивнула.

Потом, всю обратную дорогу поглядывая на заснувшую рядом на сиденье девочку, отец Флегонт толковал матушке:

– Все веселей и поваднее нашей внучке Верочке с нею будет! Угла не объест, пусть хоть перед детдомом поживет...

Попадья помалкивала, отводила, насупившись, глаза в сторонку, но Одинцов как бы не замечал этого...

Девчонки-одногодки сдружились, летние деньки промелькнули быстро. Веру увезли родители, а над Василисой отец Флегонт надумал оформить опекунство.

Матушка такое решение встретила в штыки:

– Сдурел на старости лет! Было б хоть что опекать, а тут, окромя битой машины – ни гроша! Лучше б о родных детях и внуках позаботился!

Но Одинцов все равно решил сделать по-своему, вздохнул только, взглянув на дородную седовласую, с мясистым лоснящимся лицом надувшуюся попадью – мало чего осталось в ней от прежней Вари-Вареньки, что ждала его когда-то давно с фронта в большом старом доме на окраине Городка.

– Если не отвезешь девчонку, – матушка не уточняла, куда, а лишь угрозливо постукивала пальцем по столешнице, – я тогда уеду к дочерям. Посмотрим, как ты с ней крутиться будешь!

И сдержала слово. Только вовсе туго отцу Флегонту с Василисой не пришлось – обиходить девчонку стали помогать ему старушки из обслуги храма, да и сам батюшка супишко и кашу сварить, постирушку устроить не брезговал: матушка и прежде частенько погостить у дочек в Москву или в Питер отлучалась. В школу Василису за руку он повел сам, помогая девчонке удерживать большущий букет цветов.

Наведывалась матушка, навещали дочери, но уже, чем дальше, тем реже –перемигивались за столом, шептались по углам, покручивая пальцем у виска. Заботило другое – отцу Флегонту было порядочно годков, мало ли что... Неужели по стариковской своей дури отпишет все, что накоплено, чужачке?!

Одинцов лишь усмехался, видя напускную ласковость на лицах дочерей и плохо скрываемую злость на лице матушки, подмечал, что чувствует это и переживает больно Василиса, и вот это-то и сблизило их, старого и малую. А тем, родным, было все невдомек.

И еще думки одной, овладевшей им неотступно, не высказал родне, да и никому отец Флегонт: в благостное время молитвы к Богу пришла она. «А что, если воспитаю сироту, помогу подняться – ведь зачтется мне там, на Страшном суде Господнем? Прошлые мои грехи, тяжкие и смертные, может, искуплены будут?!»

С надеждой и упованием поднимал он влажные глаза на образ Спасителя...

Отец Флегонт летними теплыми вечерами обычно отдыхал после службы на лавочке неподалеку от стены храма, сидел, прижимаясь спиной к шершавой грубой коре ствола липы, под которой притулилась скамья. Прикрывал глаза, подставив лицо нежарким лучам закатывающегося за дальний синий бор солнца. Вот так, с закрытыми глазами, в тишине, Одинцов мог легко перемещать, прокручивать в памяти всю свою долгую жизнь и, чем ближе сдвигалась она к началу, тем свежее и красочнее вставало перед мысленным взором то или иное.

Он отчетливо увидел вдруг сияющие позолотой где-то в недосягаемой вышине купола собора в большом городе – городе его детства. Внутри обширной ограды вокруг храма толпился народ, но лица многих были не просветленно-чистые, а злые, красные, потные, хоть и отмечался церковный праздник. Флегошу бы, пожалуй, в толчее стоптали – под стол еще пешком ходил, но бабушка его, шустрая старушонка, сумела пролезть с внуком на самый край посыпанной свежим песком и забросанной цветами вперемежку с травой тропинки, на которую не смели ступать, хоть и вдоль нее одни орали, другие крестились.

Шум внезапно смолк, когда на тропинке показался опирающийся на посох старичок в черном одеянии и высоком монашеском клобуке – владыка Ферапонт. Но никто не встречал его у восходящей ступени вверх паперти. Окованные железом врата храма с гулким хлопком стремительно затворились, снаружи перед ними встали люди в кожаных куртках и средь них – ухмыляющиеся криво попы-обновленцы.

– Иуды! Пустите архиерея! – заорал возле Флегоши нищий, и тотчас молодой здоровяк из толпы сунул кулачищем ему в ухо.

Поднялась сумятица. Флегоша видел, как влыдыку Ферапонта подхватили под руки двое, пытаясь вывести его из толчеи. По щекам в седенькую бородку архиерея скатывались слезинки.

– Опомнитесь! Пожнете плоды горькие!

Да разве слышал кто его слабый голос в разгоряченной толпе!

Архиерейский возок куда-то делся, на месте его стоял автомобиль с хмурыми людьми в штатском. Владыка споткнулся, незряче выставил перед собой руки. Едва его усадили промеж двух угрюмых усачей, автомобиль, выпустив облачко сизой гари, резко взял с места. А в церковной ограде все не могла утихомириться, бушевала толпа...

Отец Флегонт очнулся от забытья.

– Господи, сколько лет-то минуло, а все еще плоды-то пожинаем... – с горечью вздохнул и тут же обмер сердцем, вспомнив о Василисе.

Он каждый день ездил на вокзал к приходу поезда – еще неделю бы назад Василиса должна была вернуться из турпоездки в Питер, а все ни слуху, ни духу. Отец Флегонт дожидался, пока с перрона не разойдутся последние пассажиры, и, удрученный, возвращался. Хотел уж заявить в розыск, но удерживался, неудобно как-то: что люди в Городке подумают, какие сплетни поползут! Может, она у родни загостилась? Да примут ли ее, держи карман шире...

Все этот ее одноклассник, «новый русский», ишь ты! Вился вьюном возле Василиски, глазами ел и охмурил девчонку!.. Позор! И что ей еще надо?! В гараже новенькая «иномарка» стоит в подарок: всем любопытным сказано, что Василиса выиграла главный приз на «Поле чудес», пусть и ухмылялись люди – не видал что-то никто ее в той телепередаче. Все для нее! «Подниму Василису – грехи свои искуплю!» – только эти слова в голове все время и толклись.

«Эх, а Бога-то не обманешь! Не нужен я ей стал!».

Отец Флегонт, по-прежнему прижимаясь спиной к стволу липы, поднял глаза на сияющие в прощальных лучах солнца кресты на куполах храма: на блекло-фиолетовом фоне вечернего неба они, казалось, трепетали, потом вдруг, теряя очертания, расплылись...

Кто-то бережно обнимал старика, целовал в щеки мокрыми горячими губами, знакомо шептал: «Деда, дедушка!»

– Василиса! Вернулась... – тихой радостью еще успело встрепенуться у старого священника сердце.

А в осветившемся, как ясным днем, проеме ворот церковной ограды он узрел идущего к нему навстречу владыку Ферапонта в черном одеянии и высоком клобуке...