Поминальный пирог

Юлия Кулакова

На дороге  буксовала машина. У перекрестка  стояли две пожилых семейных пары и громко, на всю улицу, ругались на нерасчищенные тротуары. Прямо в сугробах, едва разровняв себе место, стояли торговцы с новогодними игрушками; казалось, что они просто не поместились на рынке – столько у них было всего… Рита шла мимо пестрых прилавков, осторожно ступая по наледи, боясь упасть с драгоценной ношей.

В ее руках была большая елка. Ветки царапали лицо и не давали видеть, куда шагнуть. У поликлиники, у самых покрытых льдом ступеней, люди спускались и поднимались сбоку, по горке; с Ритой  поравнялись двое: мать лет пятидесяти и очень похожая на нее дочь. Мать, не стесняясь, окинула запыхавшуюся Риту внимательным взглядом с ног до головы и внятно произнесла:

– Нарожают без мужиков, а потом сами елки таскают!

Рита даже не огорчилась.  Да,  кое в чем тетенька  права: тащить такую тяжесть по сугробам, наверное, будешь только ради детей. Она предвкушала, как увидит сейчас радость, настоящую рождественскую радость в глазах сыновей, большеглазых и не в меру резвых даже при  хлюпающих носах и высокой температуре, близнецах Мишке и Тишке.  Убедившись, что телефоны мальчишек заряжены, она велела им «чуть что – звонить, а я сейчас приду – я за едой». Но по дороге, увидев рядом с рынком роскошный елочный базар, решила, что еда может полчаса подождать, а вот елка, настоящая ёлка, – это сейчас нужнее. И неважно, что приходится тащить ее через несколько улиц прямо с заранее прикрученной заботливым продавцом металлической крестовиной.

Собственный телефон в кармане зажужжал – разрядился. Рита ахнула и припустила бегом с тяжелой покупкой. Старый дом, третий этаж, вот и квартира, но руки уже просто не разжимались, и она постучала в дверь ногой и громко крикнула: «Это я!»

Где-то в квартире грохнула табуретка, послышался звук подпрыгивающих ног и недовольный голос Михаила; Тихон ответил: «Сам такой!» – и повис на двери, которую от этого  чуть не заклинило. Наконец замок щелкнул. «Ма… Ой, елка!»

– Ой, елки зеленые! Да... Кто в глазок не смотрит? – проворчала Рита, ставя покупку на пол и без сил падая на стул в прихожей. – Папа не звонил?
– Нет, мам!
– Значит, попозже позвонит. Хорошо…

Она произнесла это как можно более бодрым тоном, но голос предательски дрогнул. Ритин муж, священник, был направлен служить в другой город и находился там уже не первый месяц. В последнее время здоровье его внезапно ухудшилось, обследование показало необходимость операции, которую было решено делать там же. День никак не назначали, Рита волновалась и ждала звонка.

Пять минут на отдых, проверить у всех горло и лоб, поцеловать в этот самый лоб, обменяться телефонами с Тихоном («Нет, не надо мне заставку на нем менять – ты слышал?»), отобрать у Михаила ножик, которым он уже собрался обтачивать верхушку елки под звезду, отметить, что и сама уже, похоже, заболевает, – и вперед за продуктами. А там такие очереди, перед Новым-то годом…

Когда Рита возвращалась с рынка с сумками, у подъезда стояли «скорая» и машина милиции. В подъезде оказалось людно и накурено; люди в форме то спускались по лестнице, то поднимались. Голоса раздавались с ее этажа. Стук сердца бил в голову и в уши; казалось, что она никогда не поднимется домой…

Нет, не дети. Это у соседей. У соседей открыта дверь. Что могло произойти – обокрали что ли? Сосед был человеком работящим и заботился о семье, жили прилично – вот, наверное, какой-то подлец и позарился…

– Что случилось? – спросила она у милиционера.
– Ничего, всё хорошо, – вежливо сказал он и кивком показал: проходите, мол.
– Вы уверены, что всё хорошо? – удивилась она.
– Да-да, – и он вновь кивнул.

В квартире соседей можно было разглядеть только чужих людей… Может, уехали отдыхать, а воры и забрались? Нет, детей нельзя больше одних оставлять, нельзя…

Всё было спокойно в этот день: наряжали елку, готовили еду, смотрели мультфильмы, разговаривали с папой, проходящим новые обследования, бодро встретили врача Татьяну Дмитриевну, пришедшую осмотреть больных, и даже дали ей с собой апельсинов. И наутро тот же мир и покой, и мальчишки пошли на выздоровление… Только вечером никак не хотели идти спать – время к полночи, а они скачут. То ли разбаловались, то ли за время болезни лежать надоело?

– Так! Почти полночь! Кто не ляжет спать, у того через десять минут голова превратится в тыкву! – весело крикнула Рита, заканчивая работу за компьютером – очередные документы.  Мальчишки захохотали и дружно закашлялись.

И тут в дверь постучали.

Рита тихо подошла, заглянула в глазок и  рывком распахнула дверь. На пороге стояла соседка Наталья. Рита с детства звала ее «тетя Наташа», а та Риту – «Риточка» и на «Вы», хотя разница в возрасте была всего около десяти лет. У Натальи было двое дочерей; старшая была уже взрослой, жила и работала в другой стране. Рита знала, что они мечтали еще и о сыне, но нешуточные проблемы с почками после последних родов воплотить мечту не позволили.

Наталью было не узнать. Волосы ее были в беспорядке, лицо – красное и опухшее от слез; от нее шел сильный запах табака при том, что Рита никогда не видела ее курящей. В подъезде был холод, а она стояла в  летнем сарафанчике с открытыми плечами в резиновых шлепанцах на босу ногу. Ее трясло.

Рита буквально втащила ее в квартиру, скорее сняла с себя вязаную кофту, накинула гостье на плечи, махнула рукой на высунувшихся из детской мальчишек, повела Наталью  молча за руку на кухню, усадила на стул поближе к плите, быстро зажгла горелки – отопление было в эту зиму не очень – и поставила чайник.

Наталья произнесла монотонно, глядя в пол:

– Риточка, Вова умер.
– Как?! – не успела сдержать себя Рита.

Владимир, Натальин муж, мог бы считаться образцом крепкого хозяина и примерного семьянина. Нежно любил жену и дочек, ничего для них не жалел. В тот день он встал пораньше, чтоб принести дорогой супруге кофе в постель. Принес. Разбудил. Протянул, улыбаясь, чашку кофе на блюдце. И… тихо сполз по стене вниз. Сердце. Спасти не смогли. Ему не было и пятидесяти.

Наталья тяжело дышала, слезы капали на пол.

– Риточка, у меня вот что… дело в том, что он завещал похоронить себя на родине; это так далеко – я же Вам рассказывала... Родня приехала и сказала, что у них там совсем никак могилу сейчас… в общем, только если кремировать… Риточка, я не помню, как я это подписала: мне что тогда давали, то я и подписывала, что говорили, то и делала!

Рита, стоя на коленях, обнимала Наталью за плечи, а Наталья клонилась к полу и голосила:

– Меня одна женщина спросила, буду ли отпевать; я сказала – да: он говорил, что если что случится, то отпевать обязательно, что он верует… И  она куда-то звонила, а потом мне  говорит: нельзя отпевать, раз кремировали, – это страшный грех, и теперь всё пропало… Риточка, что же теперь будет? Что я наделала? Как?! Нет – и всё… Он же не виноват!  Я теперь боюсь… Как, почему?

– Так, – выдохнула Рита. – Я уверена, что разберусь.
– Это правда? – Наталья схватила за руки Риту.

*     *     *

Через полчаса Наталья, шатаясь, ушла. А Рита схватила телефон и набрала номер мужа.

– Слушай, тут такое дело! Горе у людей…

Муж поначалу наотрез отказался. Конечно, он был прав: с некоторых пор к установленному порядку отпевать на приходе, ближайшем к дому,  относились особенно серьезно, чтобы на людском горе не наживались мошенники. Не так строго, как в больших городах, но всё же серьезно. И, конечно, можно было поговорить с отцами в епархии, и, возможно, Наталье и стоило бы сейчас помолиться в церкви, выплакать свое горе и поговорить с батюшкой. Но Рита точно знала, что Наталья просто не сможет пойти и еще раз с кем-то говорить о том, чего она еще сама не успела до конца понять. Тем более теперь, когда ей сказали, что «всё пропало». На службы тетя Наташа не ходила, разве что «поставить свечку», и первое за долгие годы после Крещения детей соприкосновение с Церковью обернулось слезами. Ох уж эта женщина, которая «знает про отпевание», но не знает про сострадание, – откуда она только взялась со своим звонком!..

– Пойми, она сейчас в очень тяжелом состоянии, и на ней еще и дочка, – тараторила в трубку Рита. – Пойми, ей уже всё это сказали. Куда и как она пойдет, тем более теперь, после кремации? А если и тут скажут то же самое и не будут разбираться? Его родина сейчас – полузаброшенная деревня; церкви там просто не было никогда, он не в детстве крещен, а позже, потом, расскажу. Родственники вообще не считают нужным отпевать – им это просто не нужно; она вот уже собирается с ними ехать через всю страну в эту деревню. Она больна…
– Ладно, – вздохнул супруг после долгих объяснений. – Конечно, отпою. И о них самих помолюсь. Ты тоже молись и утешь там, как сможешь.
– Спасибо, – выпалила Рита в трубку.

Уже на другой день она зашла к Наталье. Наталья долго рассматривала принесенные Ритой фотографии того храма, где в этот день пели «Со святыми упокой» о ее супруге. Оказалось, она уже приготовила деньги за отпевание, – Рита, конечно, отказалась. Ну какие еще деньги…

В незакрытую дверь вошли люди. Наталья вдруг шепнула:

– Риточка… а у Вас есть крестик? Мой пропал, не могу найти…

Рита задумалась на пару секунд, взяла с тумбочки в коридоре ножницы, быстро перерезала собственный гайтан и надела свой деревянный иерусалимский крест на шею захлопавшей заплаканными глазами Наталье. Женщины крепко обнялись на прощание, и Рита ушла.

*     *     *

– Когда же вы болеть-то закончите? – притворно сердилась Рита, глядя на уже надоевший за эту зиму градусник. – Всю учебу пропустили! И папа приедет, а вы болеете!
– Мама, мы знаем, что ты за нас боишься; можешь не притворяться, будто только об учебе волнуешься! Кто плакал, когда у нас 39 было? Ты плакала и говорила: «Утюжки вы мои горячие».

Мишка засмеялся, громко чихнул и толкнул локтем брата, который вздумал потешаться над Мишкиным чиханием.

– А сейчас уже не 39, так что не волнуйся!
– Мишка, не дерись! И не 39 было, а с половиной. А когда папа приедет? – спросил Тихон.
– Не знаю, чудеса мои болящие, не знаю, – вздохнула мать. – Для операции нужно кое-какие документы отсюда везти – когда-то приедет на пару дней. Давайте-ка лекарство в рот – и спать – время уже…

В дверь постучали.

Мальчишки наперегонки помчались смотреть в глазок и открывать.

Вошла Аня, младшая дочь Натальи, старшеклассница, стройная и с длинной косой. Она всегда была вот такой для Риты – стройная, тонкая и с длинной-длинной черной косой. Будто и родилась такая. Такой же она была несколько лет назад, когда однажды выглянула в окно подъезда и впервые увидела мужа Риты в рясе, возвращающимся со службы. Не заметив спускающуюся по лестнице Риту, она подскочила на месте и  понеслась домой. Даже двери за собой не закрыла, и эхо подъезда немедленно разнесло:

– Мама, мама, там наш сосед из тридцать пятой… в платье!!! В черном! В длинном!
– Ань, ну что ты глупости говоришь? Я же тебе сказала, что наш сосед стал священником!
– Правда?? А я-то думала, что ты пошутила…

«Бедные дети: им легче поверить, что солидный бородатый дядька платье напялил, чем в то, что он священник», – посетовала тогда про себя Рита. Сейчас большая и серьезная  Аня была совсем не похожа на ту попрыгунью-стрекозу, и все-таки это была та же Аня.

– Здравствуйте, тетя Рита! Вот, – протянула она  тарелку, покрытую чистым полотенцем.  – Сегодня папе сорок дней. Я сама пекла – простите, если что не так.
– Солнышко, соболезную… Ну что может быть не так? Спасибо огромное, – рассыпалась в благодарностях Рита.

Аня кивнула и ушла. Рита так и не решилась ни спросить, давно ли они вернулись и как там Наталья, ни самой выйти вслед за девочкой и побеспокоить соседку в поздний час.

– Вот бы папа приехал такой пирог есть… – протянул Тишка, осторожно поднимая полотенце.  – А он с чем?
– Чур, я режу! – подпрыгнул Мишка.
– А совесть есть? – рассердилась Рита. – Я отнесу его на стол, а вы бегом свечу зажигать, и будем сейчас молиться о дяде Вове. А то пирог им сразу!

Мишка бросился за спичками: зажигалок мать не держала в доме – считала, что свечку от зажигалки не зажигают. Тишка нашел их быстрее; Мишка попытался выхватить, но тут снова раздался стук в дверь. Рита со всех ног бросилась открывать, думая, что решила зайти сама Наталья. Но это была не Наталья.

– Папа! – закричали мальчишки и с разбегу повисли на шее отца.
– Вот, удалось удачно взять билет, – улыбаясь, говорил отец, пока мальчишки звонко чмокали его в холодные с мороза щеки и терлись носами о бороду. – Сегодня врачи решили, что операция не нужна, будут пробовать лечить. И сегодня же мне подписали отпуск; я решил не звонить даже лишний раз, а просто приехать к вам поскорее. И это еще не всё: с квартирой на новом месте служения решилось, и, даст Бог, теперь мы наконец займемся переездом!

Мальчишки оглянулись  на Риту.

Она подошла и просто обняла всех троих.

Первым опомнился Тихон:

– Папа, идем смотреть елку! Мы ждали, не разбирали, чтобы ты ее посмотрел! А еще у нас есть пирог!
– Пирог? А откуда? – удивился отец, знавший, что духовка на днях сломалась.

Мальчишки радостно загалдели, объясняя и для убедительности мотая в воздухе снятым с тарелки полотенцем.

И тут Рита поняла.

– Отец… так вот для чего всё было. Именно сегодня, сейчас так решилось, чтобы ты приехал и тебя с порога встретил этот самый пирог. От Владимира, которого ты отпевал. Именно на сороковой день.
– Это он вроде как папе спасибо говорит? – осторожно спросил Мишка.
– Знаешь… скорее, наверное, это Господь показывает нашему папе: не сомневайся, ты поступил правильно, – и Рита улыбнулась мужу, только сейчас снявшему пальто и поправившему на груди иерейский крест.
– А значит, – подытожил отец, – идем молиться о упокоении раба Божия Владимира!
– Чур, я свечку зажигаю, – подпрыгнул Мишка и убежал в комнату.

Часы пробили полночь…

Фото: ruvera.ru