Нечаянная радость Манчо
Нино Чикобава
Жили-были в бельэтаже тбилисского дома «времен Очакова и покоренья Крыма» Манана, или Манчо, как все ее звали, и Зура, ее муж. Дом этот хоть и стоял в районе, причастном к блеску жизни, но жители его были людьми, далекими от гламура и роскоши, однако такими теплыми и родными, что не рассказать историю их жизни означало бы лишить читателя радости общения с теми, кто своим примером способен вдохновлять на доброе и уметь сохранять человеческие качества в любых обстоятельствах
Весь двор помнит, как 16 лет назад, когда только стало подниматься разваленное в 90-х хозяйство, заново заголубели горелки на кухнях и электричество стали подавать постоянно почти во все районы, 20-летний инженер Зура привел жену.
Три разнокалиберных деревянных стола, из которых только один принадлежал семье жениха, остальные же были добавлены заботливыми соседями, выстроились буквой П, на «шляпке» которой обустроились новобрачные. Лучшие стулья, приборы и чудом уцелевшие в семье бокалы чешского хрусталя озаряли самые укромные углы двора, где и планировалось торжество. Боевой отряд из соседок и родственниц начал подготовку дня за три до пира. Юноши подсуетились и обнаружили новооткрытое бюро по прокату столов и скамеек для ритуалов, откуда были взяты «простая» посуда для сервировки и лавки – на всякий случай.
Естественно, блюда готовились мамами обеих сторон вкупе с близкой родней. В час «Ч» стол, как положено, был уставлен яствами в три этажа: закуски – пхали – и салаты – на нижнем, блюда посерьезней: долма в виноградных листьях («Язык проглотишь – такую долму сделаю!» – заверяла Нарина со второго этажа и не обманула), чахохбили и «оджахури», а также и хачапури, «ачма» и «мегрули» наряду с другими горячими блюдами – заполняли второй ярус, а третий был отведен для «тяжелой артиллерии» – сациви и шашлыков. Шикарный трехэтажный торт томился в прохладном месте квартиры жениха, ожидая своего звездного часа.
За невестой была отправлена сияющая белая машина, украшенная цветами, следом за которой под непрекращающийся звук сигналов двигалась колонна транспорта дорогих гостей. Процесс выхода жениха и невесты из дома, ЗАГСА, храма, как и поездка в древнюю столицу – Светицховели – снимался на видео дружкой жениха, свесившимся из окна машины, которая неслась рядом с первой «ноздря в ноздрю».
Окольцованные молодые, счастливые родители и веселые друзья пировали, и было всё на этом празднике: и первый танец жениха с невестой, и разухабистый шалахо, отплясывая который тетка невесты Алла Петровна, навернулась и снесла собой боковой стол... Где-то на переломном моменте свадьбы стол молодых, казалось, не выдержав тяжести изобилия, громко затрещал и три яруса пищи начали съезжаться к его центру, подобно депутатам на голосовании. Слава Богу, резво сориентировались испытанные бойцы кутежей – отец и дядя жениха. Вкупе с задорной Аллой Петровной они выхватили из-под тройки ахнувших гостей скамью и подставили ее под стол, а отец дополнил архитектуру колоссальными томами энциклопедии. Стол устоял и стал притчей во языцех в районе.
Молодым желали видимо-невидимо детей, океаны любви и эльбрусы денег, а также прочих земных и неземных благ, и свадьба вновь и вновь пела и плясала до изнеможения гостей и хозяев.
Главным подарком молодоженам стала квартира, пусть и небольшое, но полностью отделенное от родителей однокомнатное гнездышко с кухонькой на балконе-лоджии в доме, где родился Зура и жили его родители. Квартира та досталась от бабушки, мирно отошедшей на небо незадолго до торжества, и стала венцом праздника.
Супруги зажили душа в душу, изо всех сил выполняя взятые на себя обязательства: муж честно старался зарабатывать, а жена добросовестно рожала и воспитывала малышей. Сначала родился Кока, года через два последовал Лука, с третьего раза получилась дочка, потом – еще одна, а пятый, последний, мальчонка родился два года назад – «случайно».
Каждый Божий день, когда первенец Мананы и Зуры 15-летний Кока уходил в школу, уводя за руки брата и сестренку, а сама хозяйка возвращалась из детсада, где оставляла до вечера дочку, мимо ее окон проходили сотрудники отелей, магазинов и госструктур, обильно рассеянных вокруг. И почти каждый из прохожих рассматривал собачку, рвущуюся в бой из-за стекла, чудесные бархатные фиалки, которые заботливо разводила хозяйка, и милейшего пацана, что восседал с лего-человечками на метровом подоконнике.
Пацан этот по имени Николоз, подобно десерту на праздничном столе, заслуживает отдельного рассказа, ибо именно из-за него-то всё и случилось. Начать следует с того, что родился он, как Исаак у Сарры, когда рожать Манчо уже было нельзя.
Первой, узнав о предстоящем пополнении, была сражена свекровь, которая провела трое суток лежа с повязкой на лбу, валидолом и каплями Сараджишвили [1] в руках, и та же Назико не раз вызывала ей «Скорую». Следующей жертвой пала мать Манчо, огорошенная известием о новом внуке.
– Ну вы даете! Некоторые и одного не могут завести, а у этих уже семеро по лавкам и еще одного ждут, – произнесла она. – Ты подумала, что поздно тебе рожать? Надо сделать все обследования – мало ли что там! Пусть врачи скажут, можно ли? – развивала она тему, сидя у стола.
– Мама, причем тут исследования!? – взвилась Манчо. – Я что, по-твоему, убью своего ребенка только из-за каких-то анализов? Или еще того хуже: если мальчик – оставим, а если девочка – нет, как сейчас модно? Ни за что! Помолись обо мне лучше Божией Матери!
Народ в районе бурно обсуждал известия «инчорм-бюро» [2].
– Надо им телевизор новый подарить, что ли, а то совсем не знают, куда себя деть, –похохатывали соседки, протягивая белье по веревке через двор.
– Или чем кормить будут, или куда селить? Не сегодня-завтра Кока женится, а там и другие, и, можно подумать, царское наследство им оставит их отец! – сплетничали продавщицы палаток и магазинчиков.
В положенный срок Манана, и в ус не дуя, родила круглолицего мальчишку с глазками-вишенками и возвратилась в пропитанную кухонными и стиральными запахами комнату с окнами-телевизорами. Зура с утроенной силой стал работать, стараясь урвать кусок, где только можно: на стройке, в такси вечерами после основной работы.
Минуло два года. Манчо стала брать на дом заказы на шитье штор. Николоза все любили, да и матери его старались помочь, поэтому гостил он и у Нази, и у бабушки, и у меня, и у других соседей, давая Манане возможность и поработать, и отдохнуть.
Однажды, когда наша дворничиха-полиглот, отличный менеджер по продажам без вебинаров, а по совместительству многодетная мать Зара обсуждала пропавшее с открытого балкона блюдо, в наш двор вошел прилично одетый молодой мужчина.
– Русико-джан, ты меня извини, цаватанем [3], но я твою блюду «усвоила» случайно! – сообщила она, скосив черный глаз на визитера.
– Извините, калбатоно, Вы не знаете, чей ребенок сидит там, в окне бельэтажа? – обратился к нам незнакомец.
Зара знает не только ныне живущих соседей, но может и изложить историю заселения и постройки дома.
– Вай, коранам йес [4], как не знаю, балик-джан [5]?! – округлив огромные и без того глаза, воскликнула она и хлопнула себя по лбу. – Иди, стучи погромче в окно, шушабанда, а то Манчо не услышит – в машинку стучит. Ребенок – это наш бала Николоз, два года ему.
Мужчина, ошеломленный информационным потоком на смеси диалектов города, удалился и стал стучать в окно Мананы, пока ему ни отворили. Он представился сотрудником госслужбы, который изо дня в день замечал, идя от парковки на работу, малыша возраста своего сына без присмотра. Когда Манчо объяснила ему весь бытовой расклад и пригласила, чтобы показать обстановку квартиры, мужчина ушел, оставив после себя лишь недоуменное пожимание плечами: зачем приходил – непонятно.
Два дня тому назад, как раз после того, как Нази крикнула: «Русо, твою высокую тумбуретку одолжишь мне – стекла хочу помыть к Новому году?», – у ворот посигналила респектабельная черная машина с такими же не допускающими сомнений номерами. Собственно, номера мы увидели, отперев ворота по просьбе водителя, назвавшего фамилию Зуры, и двор замер в ожидании – к чему бы это?
Из машины вышло несколько человек, последним из которых оказался тот молодой мужчина, о котором все давно забыли. Вышедшему навстречу им Зуре мужчина радостно сообщил, что госслужба, которая занимается социальными вопросами, приехала сделать их семье маленький, но нужный сюприз. Оказалось, что, посетив тогда, осенью, многодетную семью, ютящуюся в крохотном «курятнике», он рассказал об увиденном на совещании. Просто к слову пришлось, сказал он. Каково же было его изумление, когда секретарша впорхнула в его кабинет через месяц, воскликнув: «А ну-ка станцуй! Твоему Николозу дают квартиру!» Оказалось, что чудеса всё же случаются и мэрия нашла какие-то фонды, а строители приняли условия чиновников, и ему было поручено вручить семье сертификат – ордер на двухкомнатную квартиру в новостройке – правда, пока это лишь «черный каркас».
Громкие аплодисменты и вопли «Ур-ра! Слава Богу! Молодцы!» как фейерверк согрели весь район. Исходя из того, что выборов в то время не ожидалось, такие дела, и правда, были способны сломать шаблоны.
– Так не бывает, – ошарашено произнес Зура, протягивая руку за сертификатом на подарок. – Мы даже и мечтать не могли …
– Иногда бывает, что желания исполняются, когда и не ожидаешь, и радость приходит нечаянно, – сиял приличный мужчина из делегации.
Да, вот именно «Нечаянная Радость» – так называется икона Божией Матери, празднование которой будет завтра, 22 декабря, – улыбаясь, подтвердила Манана. – Как же давно я молила Ее о помощи! Ну что, отметим это дело все вместе?
И снова дружный многоголосый и многонациональный тбилисский дворик начал подготовку к застолью и новоселью, славя Бога на русском, грузинском, армянском, татарском и даже айсорском языках.
История основана на реальных событиях, имена героев изменены
Примечания
[1] Капли Сараджишвили – успокоительное, изготовляемое в тбилисских аптеках по рецепту.
[2] «Инчор-бюро» – пародия на информбюро, составленная из корня «чори» – «сплетня» (груз.), т.е «сплет-бюро».
[3] «Цаватанем» – дословно «приму твою боль» (арм.); говорится в качестве выражения большой признательности и уважения к собеседнику.
[4] «Коранам йес» – дословно «чтоб я ослепла»; разговорное выражение, выражающее огромное потрясение и негодование (на себя) говорящего (арм.).
[5] «Балик-джан» – «дорогая детка» (независимо от пола) (арм.).
