Возле храма
Иерей Николай Толстиков
Сергей Петрович Козырев за многие годы научился подавлять в себе всякое, даже малейшее, воспоминание о тесте своем священнике Андрее Введенском. И в семье о нем была истреблена всякая память; дозволялось лишь упоминать о нем матушке попадье, и то, помянувши невзначай, она, косясь на зятя, испуганно замолкала, пусть и была в его доме нечастой гостьей, а жила-поживала одна-одинешенька в дряхлой хибарке на краю церковного погоста.
«Чтоб не дразнили нас поповским отродьем, не утыкали тем дочь нашу!» – твердо говорил Сергей Петрович жене, и та соглашалась с ним. Надо было – она и от отца родного отреклась публично, когда его арестовали, и ушла «самоходочкой» к молодому учителю точных наук, влюбившись без памяти...
Сергей Петрович, хоть родился и вырос в соседней деревне, быкам, как и все парни, хвосты накручивал, но выучился потом в губернском городе и прикатил в бывшую церковно-приходскую школу ярым атеистом. Громить и разрушать было уж почти нечего: опустошенный загребущими руками храм стоял закрытый якобы по «просьбам трудящихся» на крепкие замки, колокола со звонницы сбросили, и осколки их валялись везде. Приезжали такие граждане, что поглядывали, кривя рожи, и на кресты, но сдернуть их с куполов охотников пока не находилось.
Сергей Петрович тоже поглядывал, но пуще – на юную поповну Вареньку.
Просторный поповский дом отдали под школу, а прежних хозяев выселили в убогий флигелек.
Козырев из окна верхнего этажа часто видел хлопочущего возле домишка священника отца Андрея. В поношенном зипуне, старой шапке, напяленной на длинную гриву седых волос, топорщившейся, подернутой куржаком инея бородой он напоминал, скорее, простого мужика из ближней деревни, чем «паразита и мракобеса». Мужики и бабы отрывали его от домашней работы, приходили с заказами пошить сапоги, и тогда допоздна светился тускло в крайнем окошке избы огонек.
«Прикидывается! Трудяга-а! – решал, неприязненно косясь на попа при встречах на школьном дворе, Сергей Петрович. – Какой он сапожник!»
Еще больше озлобился на отца Андрея Козырев после того, как тот, приметив, что учитель выписывает круги около его дочки, а та постреливает лукаво в ответ глазами, остановил однажды на подтаявшей тропке Сергея Петровича:
– Вы бы, мил человек, к моей дочери не приставали, оставили в покое. Ей-ей, не пара она Вам!
Отец Андрей говорил тихо, но твердо; в голосе его зардевшемуся Козыреву почудилась скрываемая насмешка. Изумившись такой наглости, Сергей Петрович отступил в сторону с тропинки, провалился по колено в снег и долго провожал злющими глазами согбенную спину священника.
«Да как он может ?! Мне!» – забурлило всё в Козыреве, руки нервной дрожью затряслись.
Еще недавно, на днях, секретарь комсомольской ячейки дал «проборцию» Сергею Петровичу:
– С поповной тебя видали. Ты, паря, смотри – чуждый элемент... Как бы чего!..
Козырев встрепенулся:
– Да она своя в доску – наша!
– Своя-то, своя... Ладно уж, дело молодое! – не унимался секретарь. – Батя-то у нее – сам знаешь... Этот нашим никогда не будет!
Что верно, то верно. Сергей Петрович озаботился: даже встречаясь тайком с Варей, думку свою не оставлял... То там выявляли «врага народа», то тут. И из людей не последних, уважаемых, а этот попишко преспокойно топтал землю. Заловить бы его на чем-нибудь «таком» – не может быть, чтобы он «перековался»!
Сергей Петрович сон потерял, чернеть начал и... чутко услышал как-то краем уха от ребятишек в школе, что батюшка крестит малышню по-тихому, ходя по крестьянским избам. Ребятенки в младшем классе сплошь числились нехристями, но когда Козырев ласково и настойчиво стал допытываться у них о Крещении, сознались почти все: «Приходил батюшка, в стужу даже на печи крестил».
Козырев, закрывшись в учительской, крякал от удовольствия, обстоятельно сочиняя бумагу куда надо...
И ждать долго не пришлось. Спал он по-прежнему неспокойно и ночью услышал за окном во дворе шум подъехавшего автомобиля; при слабом лунном свете разглядел несколько теней, метнувшихся к крылечку поповского флигелька. Спустя какое-то время, хлопнула дверца «воронка», заурчал мотор. Сергей Петрович, всматриваясь в полоски света, выбивающиеся из-под занавесок на окнах, различил, скорее, угадал женские причитания.
«Помог тебе твой Боженька? Защитил? То-то!» – он, торжествуя, с визитом к Введенским решил все-таки погодить до утра.
Поутрянке, завидев заплаканные красные глаза попадьи и Вари, Козырев почувствовал себя гадко. Это ночью, лежа на кровати, он злорадствовал, пуская в потолок кольца табачного дыма, а теперь жался в уголку, помалкивал, избегая лишний раз взглянуть на мать с дочерью.
– Ведь он был там, у них, – говорила, вытирая платочком слезы, матушка. – В леднике едва не заморозили, чтоб от веры отрекся. Привезли – не чаяла, что встанет. Всё чахоткой маялся; нутро-то отбили ему – в последнее время бродил еле-еле. Хоть бы зло кому делал!
«Знаем, чего он творил! И какое зло тоже!» – усмехнулся про себя Козырев и, посмотрев мельком на Варю, вдруг обмер – аж холодный пот шибанул! «Теперь же она не только поповская дочь: отца осудят – враг народа! Тогда... – лихорадочно пытался сообразить Сергей Петрович. – Тогда... Ехать срочно надо к брату в Ленинград, давно зовет, и Варю сагитировать с собою. Не поедет, мать одну побоится оставить? А почему бы и нет. Пока они растерянные да раскисшие, действовать надо. А потом нужно будет, так и от отца откажется – уломаю!»
Варя поглядывала на Козырева сквозь слезы с надеждой и мольбой, и он не стал медлить...
Она и вправду слабо запротестовала:
– А мама как же?»
Но Сергей Петрович, на крылечке бережно обнимая ее за плечи, успокаивающе нашептывал:
– Обустроимся – к себе заберем. А там, может, и... отца твоего отпустят.
До матушки не скоро дошло, что хотят от нее дочь с учителем: «Может, Вы, Сергей Петрович, и на самом деле желаете для Вари как лучше... Только замуж-то так не выходят и благословения родительского нам с батюшкой вам не дать. Бог вам судья!»
Вроде бы всё так и сбылось, как задумывал Козырев... Одно только не укладывалось – тянуло постоянно на родину. Казалось, в чужом городе прижились, блокаду перебедовали. После войны Варвара каждое лето ездила проведывать мать, и, когда подходил к концу ее отпуск, Сергей Петрович всякий раз начинал не на шутку беспокоиться: как бы там, в Городке, жена не осталась. Однажды сам составил ей компанию, и... надумали в Городок переселиться. А там – долгожданная радость, чего уж не чаяли в чужом месте: дочка родилась.
Теща-попадья никуда не делась из флигелька возле церкви, жила-поживала в нем, покосившемся и под худой крышей. Старушонка, пока была покрепче, возилась с грядками в огороде около пепелища сгоревшего в грозу поповского дома-школы. Сергей Петрович – люба уж не люба теща! – разработал весь участок, сменил изгородь; домишко, как мог, поправил: дело не вновь – из деревенских. Но принимался он за всё с каким-то злым остервенением, набычась, и во время трудов побаивались с ним жена и теща даже заговаривать.
Была тому причина. Вернувшись в Городок, Козырев ожидал увидеть от церкви руины или зачуханный склад, а тут храм, как в прежние времена, сверкал белизной на знакомом взгорке, тихо трезвонил уцелевшим колоколом.
Сергей Петрович хотел в тот же день уехать обратно, но впервые взмолилась жена, прежде послушная во всем: «Останемся – не могу больше...» И, через силу согласившись, Козырев попытался себя успокоить, тешась: всё равно храм рано ли поздно прикроют – коммунизм же строим. Взялся даже в школе лекции по научному атеизму читать и проводил их с жаром, не только чтоб для «галочки» языком отбрякать.
А в церковь и вправду тянулись лишь старушки-богомолки; народ помоложе близко боялся подойти, а любопытных несмышленышей милиция в компании с комсомольцами на Пасху усердно вылавливала.
«Скоро всё равно карачун вам!» – взирая на кресты, торжествовал Сергей Петрович. Он, поначалу собираясь взять огород в другом месте, передумал; дожидаясь этого, специально копался на тещином. И не заметил, как дожил до пенсии, схоронил тещу, а тихая потаенная жизнь в храме, куда ни разу не вошел, продолжалась...
Как-то, укрепляя подгнившие бревна в сеннике дома, Сергей Петрович обнаружил тайничок, а в нем – шкатулку. На толстом слое пыли и древесной трухи, набившейся за многие годы в резные узоры на крышке, остались видны свежие следы чьих-то пальцев.
«Не иначе старая что-нибудь скрыла, – помянул покойную тещу Козырев. – Но кто лазил сюда недавно? Жена? Так она не ходит, чтоб сердце, говорит, не травить, а дочь не приучена – недаром научный коммунизм в пединституте преподавала... Наверное, внук. Кому больше?»
Отомкнув простенький запорчик, Сергей Петрович едва не выронил шкатулку из рук: с поблекшей фотографии глянул на него отец Андрей.
То-то парень старательно прятал от деда глаза! Откуда узнал? Неужели домочадицы дражайшие про то ведали и ему передали?
– Всё-таки опять нашел ты меня! – Козырев, сам не замечая, говорил вслух. – Всю жизнь я бился, чтоб память о тебе уничтожить! Ну ничего, это поправимо...
На участке дымил костер – Сергей Петрович сжигал разный накопившийся хлам. Подкинув в теплинку ворох сухой картофельной ботвы, он бросил во взметнувшееся пламя не закрывая шкатулку. Деревянные ее стенки пыхнули легко и весело, огонь в мгновение ока слизнул скорежившуюся ненавистную фотокарточку. Как и не бывало...
Не почувствовал Козырев облегчения: стало казаться ему, что совершил он опять, как когда-то давно, просто-напросто обыкновенную подлость. Прежде гнетущее это ощущение удавалось заглушить, схоронить где-то внутри, убеждая себя, что так надо было. Он даже, пока молод был, и гордился. И старательно убивал и вытравлял всякую память об отце Андрее не только в себе, но и в жене, паче – в дочке. Под спудом многих прожитых лет уж ничто не ворохнется, не отзовется смутой в душе, но увы...
Теперь Козырев, заметно сникший, боялся заглянуть своим домашним в глаза, пропадал больше на огороде, где всегда находилось какое-либо дело, а за ним можно было ненадолго забыться.
Скоро и здесь покоя не стало – что-то надломилось в железном хребте покорной привычности: Сергей Петрович, будучи на пенсии, уловил это не вдруг. Ожил, повеселел тихий, доселе как бы и незаметный храм; со звонницы его, прежде безголосой, заливались колокола, и множество людей, взрослых и малышни, устремилось принять Святое Крещение. С ними – и дочь, и внук Козырева.
Сергей Петрович, видя всё это, занемог...
Из последних сил он притащился однажды на огород и в то место на пустыре в углу, где сжег шкатулку и которое суеверно обходил, воткнул слабеющими руками, озираясь, сколоченный из деревянных реек крестик...
