Двоечник

Юлия Кулакова

От автора: все прототипы героев на данный момент живы и успели многое переосмыслить.

– Опять двойка, – понурив голову, сообщил Алешка прямо из-за порога.

– Что ж ты творишь-то, – вздохнула мать. – И вчера двойка, и позавчера…

– Я исправлю, мам.

Алешка исподлобья взглянул на нее, увидел, что грозы не будет, и бодро втиснулся между матерью и дверным косяком. На бегу скинул кроссовки – ногу об ногу – и прямо с рюкзаком на плечах ускакал в свою комнату.

Мать растерянно опустилась на табуретку в прихожей.

«Всё наладится – всегда же налаживалось; он привыкнет», – подсказывал ей внутренний голос.

«Ты плохая мать, разгильдяйка – сама несобранная и сына распустила», – проскрежетал в ней какой-то другой голос, и стало неуютно.

– Зато у меня по английскому четвертая пятерка подряд, а наши на тройки написали! – высунулся из-за двери сын. Майка, в которой он ходил в школу, висела на одном плече.

– Еще бы у тебя не пятерка, – проворчала мать.

Их семья долгое время жила в другой стране, и ребенок учился в английской школе. Быстро выучил язык, вжился в культуру; понять шутку, которую поймет только уроженец страны, – это запросто. Когда же пришлось уехать на родину и поступить в школу уже здесь – проблем не могло не возникнуть. В большинстве своем учителя, слава Богу, оказались серьезными и понимающими («Даже слишком понимающими», – думала она, вспоминая, как учитель русского языка поставила четверку за работу, за которую впору бы ставить оценку в отрицательной величине: ребенок был не только билингвом, но и, как на грех, дислексиком, и до приличного правописания на родном языке ему было ох как далеко). Но были и те – и среди учителей, и среди учеников, – которые не приняли новенького. Учителя видели «дерзость и наглость» в мальчишкином дружелюбии, к которому как к норме он привык в прошлой школе. Ученики наслушались от родителей про «некоторых, которые шляются по заграницам», и видели просто-таки долгом своим подстраивать Алешке пакости. Алешка, которому шел четырнадцатый год, начал замыкаться в себе и всё чаще сидел с телефоном в руках. Он разговаривал с друзьями по прежней школе, знакомился и общался на сайтах многочисленных игр. В качестве отдушины, а заодно и практики по разговорному английскому это было прекрасно. Но… Многие друзья его жили в совершенно другом часовом поясе. И уже пару раз мать, придя будить сына в шесть утра, понимала, что он уснул совсем недавно, потому что снова общался с какими-то ровесниками из Нью-Йорка, Буэнос-Айреса и Сиднея. На столе валялись разбросанные рисунки. Они были очень красивы, да – но как он пойдет учиться, поспав лишь час? Ответ на это «как» окончательно обосновался в дневнике в виде троек и двоек, пришедших на смену неизменным прежде пятеркам.

– Поотбираю! – кричала мать, указывая на телефон и компьютер. И тут же осекалась, особенно когда сын, вздыхая на этот крик, молча перемещался за стол и открывал учебник. Во-первых, отобрать бы не получилось, потому как в школе с недавнего времени очень увлеклись обучением через интернет. Домашняя контрольная? Открой сайт и делай задание там. Новая тема? Прими на почту письмо от педагога со ссылкой на материал и прочитай его в интернете. «А школа тогда зачем – время тратить? Так и учились бы по интернету! – ругалась мать. – А то слетела связь во время работы, или электричество отключили – и двойка!»

Второе же – и это было то самое ее «разгильдяйство» – она не хотела всего этого. Кричать, ругаться, отбирать. Именно так воспитывали и мужа, и ее. Хотя, казалось бы, были тихими отличниками – за что кричать-то?.. И они твердо пообещали себе еще в детстве: я не обижу своего ребенка. Большинство из нас забывает такие обещания – они не забыли. Хотя были, были периоды, за которые до сих пор ей стыдно; были, но быстро прошли.

Как-то раз она случайно толкнула своего совсем маленького сына, и он чуть не упал. «Прости, сынок», – обняла она его тогда. А потом однажды, когда он не слушался, она его ударила. «Несильно», «как все», «просто шлепнула»…

Ребенок поднял на нее удивленный взгляд и, доверчиво кивая, спросил: «Прости-сынок?»

Она расплакалась, села на пол рядом с ним, целовала его пухлые щечки. Ребенок настолько доверял матери, что не мог представить, чтобы она ударила его специально.

И как оно страшно – ведь и это забылось. «Как все» продолжало срабатывать, и она допускала и грубые окрики, и иной раз даже распускала руки… А потом она заболела. Тяжело.

И именно сын, пока отец работал ради семьи, постоянно был рядом с ней. Именно он, тогда еще маленький, терпеливо помогал ей во всем, приносил лекарства, заботливо поправлял одеяло, совершенно не помня плохого. И иногда она под подушкой находила помятые листки с рисунками и надписью: «R ТИБR ЛЬЮБЛЬУ». Да, именно эти слова он буквально до последнего времени писал с ошибкой: перевернутое «я», неизменное «тИбя» и еле читаемое «люблю». Потому что их он научился писать раньше других – и так запомнил.

Позже в английской школе он учился самостоятельно и хорошо, и ей казалось, что это она наконец-то «подобрела», а его оценки и примерное поведение виделись логичным результатом правильного воспитательного подхода. А вот теперь… Только недавно она спокойно говорила с друзьями о том, как доверяет своему ребенку, как он сам говорил родителям «спасибо, что вы мне доверяете», как радовалась, что он принципиально не смотрит ничего неприличного или жестокого, и это его собственный выбор, а вовсе не боязнь родительского ремня. А сейчас все страхи, сидевшие где-то внутри, вдруг оживились и поползли наружу. Весь класс написал работу хорошо, а наш на два. Все спортивные и подтянутые, а наш ничего тяжелее телефона не поднимает. Да, он рисует так, что восхищаются профессиональные художники, но руками и ногами отбивается от того, чтобы пойти в художественную школу или брать уроки. Да, он читает книги, но вот только это не учебники. Зато сидит в компьютере ночами. Может, там уже зависимость. Может, он уже совсем глупый. А еще пишут, что там педофилы, мошенники и какие-то киты. А еще – «работаешь тут, работаешь, а сын лентяем растет». А еще она не помнит, когда он в последний раз держал в руках Евангелие.

Читать Евангелие и молиться сын полюбил еще в детстве. Просто полюбил. И никогда не было проблем привести его на Литургию: он сам бежал в церковь и сам старался не отвлекаться. В школьные годы он уже прекрасно знал Писание и помогал на службе. Она не гордилась этим, потому что считала, что только так и должно быть; рассказы, как у знакомых подросток устраивает скандалы, чтобы не пойти на службу, вызывали у нее ужас пополам с недоумением.

В Воскресные школы он никогда не ходил. Однажды, совсем недавно, она рассказала ему, что в Воскресных школах не только беседуют с детьми о Боге, но и задают домашнее задание и сдают экзамены. Сын изумленно захлопал глазами и выдал пару слов на английском – из тех, которых не найдешь в словарях. А потом сказал оторопевшей от услышанного маме:

– Быть с Богом для меня огромная радость. Моя, собственная, настоящая. А сейчас и почти единственная. И если бы кто попытался мне эту радость заменить экзаменом…

Мама замахала руками и перевела разговор на то, что ругаться – недопустимо для приличного человека и тем более для христианина. Неважно, на каком языке.

А сейчас она, отдыхая в ленте «Фейсбук» от рабочих документов, задумалась над записью подруги: «Мой сын победил в олимпиаде по ОПК!!!» И это оказалось последней каплей. И она решительно вошла без стука в комнату к сыну.

– Так, опять сидим в телефоне?! Да что это за безобразие! Всё, немедленно мне на стол принести всю эту ерунду – оставить только уроки. Еще не учил? До сих пор? Да при чем тут «только учебники»! Ничего полезного не делаешь, ничегошеньки! Так, дай сюда телефон.

– Еще немного – и отдам, – спокойно произнес сын, не выпуская телефона из рук. – Я принесу.

Он выглядел бледным и сосредоточенным; она, было, потянулась отобрать «игрушку», но что-то ее будто остановило.

– Да ты даже Евангелие читать перестал! – выкрикнула она, в душе понимая, что это уже совсем перебор и что если и говорить с сыном о том, что он неправ, то надо было делать всё совершенно иначе.

– Не перестал. И буду, – напряженно произнес сын, глядя на экран.

Она вышла из комнаты, ушла в другую. Стало стыдно. Неужели нельзя было разговаривать с родным сыном как с родным сыном? Объяснить, в чем проблема, предложить помощь в учебе? Спросить, в конце концов, чем он так занят? Ну почему сразу «ерундой» – ведь мы всегда друг другу доверяли?!

Вошел сын. Без стука, как и она к нему. Сел рядом. И облегченно выдохнул:

– Он не будет этого делать. Слава Богу.

– Чего не будет? Кто не будет?! («педофилы…мошенники…киты…»)

– Парень один. Он немного старше меня, из Нью-Йорка. Нет, аккаунт давний, проверенный. Он ведь хороший парень, и Библию знает лучше меня: сколько раз я что-то говорю оттуда, а он с ходу говорит, какая это глава и строка. Ну да, я же только по-русски читал… А вот недавно он отошел от своей церкви. И сегодня написал, что решил покончить с собой. Плохо ему, одиноко, и в школе буллинг – как это по-русски? Я с ним и разговорился. Говорил, чтобы он не дал дьяволу победить. Что Христос за него распялся и очень его любит. Да, вот сейчас и говорил.

И Алешка, серьезный как никогда, протянул матери телефон. Всю переписку. Где он то возвышенным стилем, то попросту, а то и не самыми вежливыми словами (на первом же таком слове мать выразительно показала Алешке кулак; Алешка понял и хихикнул – поросенок) убеждал далекого друга, не спящего своей ночью в своем часовом поясе: ты – нужен. Ты – ценен. Ты любим Богом. Я знаю, что такое травля, но это, поверь мне, не повод. Не дай им одолеть. Остановись, не смей.

Где-то там, в доме на нью-йоркской улице, мирно спали родители парня, не зная, что их сын взял в руку лезвие – и только ангел-хранитель успел вовремя, подсказав парню хотя бы попрощаться с тринадцатилетним Алексом из России, который любил поговорить с ним о Библии.

«Спасибо тебе. Я решил, я не буду», – появилось в последних фразах.

Утром одна американская мама проснется и пойдет будить своего сына. Будет ворчать, что он ночь не спал и теперь получит плохую оценку. И никто ничего так и не узнает, кроме одного американского ангела и одной русской семьи.

– Живи, – шепнула мать Алешки, перекрестилась и перелистнула страницу.

Ее глазам открылся личный блог сына. Там он писал обо всем, что его волнует. О хейтерстве в сетях и реальном мире, о том, как часто всё зависит только от человека, о том, что мы могли бы сделать сами, чтобы нам было лучше. Без глупостей и без пафоса, серьезно и по-взрослому. А еще – фотографии рисунков. Рисунков, которыми восхищались подписчики, дети и взрослые.

– Ладно, мам. Я пойду – правда, уроки надо делать, – сказал сын и ушел.

К ночи мать вновь заглянула в его комнату. Рюкзак был уже сложен, Алешка сидел за столом и рисовал каких-то сказочных персонажей.

– Что, мам? Я уроки сделал. По алгебре – я помню, что хотел дополнительно позаниматься, но вот не успел, сглупил.

– Да вот, – замялась мать, – мы с папой так и не распечатали с самого приезда, а сейчас я полезла и нашла.

Она протянула сыну книгу в мягкой обложке. Это был «Новый Завет» на английском языке.

– Мне кажется, это тебе нужно, – сказала она. – А алгебру… Алгебру мы решим. Обязательно.