«Она умирала на полу… совсем одна». Разные смерти
Елена Кучеренко
– Елена, мне долгое время не давал покоя один ваш рассказ, – говорила мне Мария. – Про отца Евгения с новых территорий, точнее – его бабушку и дедушку: бабушка умерла как христианка, а дед в конце услышал слова: «Иди туда, где дрова!» Я до сих пор о нем думаю, хотя прочитала несколько месяцев назад.
У меня действительно есть такой рассказ. В другом месте, правда, опубликованный. О бабушке отца Евгения Таисии и дедушке его – тоже Евгении. И об их непростой жизни. Повторять не буду, его можно найти в интернете. Напомню только главное.
* * *
Бабушка Таисия до шестидесяти своих лет была некрещеной. Ходила на какие-то собрания и маленького тогда Женю с собой водила. Но детская его душа уже тогда противилась «действам», которые там происходили.
– Как будто было в этом что-то бесовское, – вспоминал он. – Хотя как люди – они очень хорошие. Стараются поддерживать друг друга, помогать. Тут с них можно пример брать. Только благодати у них нет. Поэтому они ее придумывают. Бьются в экстазе. А у нас – другая крайность. У нас – благодать. И мы иногда думаем, что раз с нами Бог, то и делать ничего не надо…
Шло время. Женя стал священником. Много разговоров вел со своей бабушкой о вере. Не давил, а объяснял. И когда ей было уже шестьдесят – крестил. И все оставшиеся годы, в любую погоду, при любом самочувствии, почти каждый день была она в храме. У нее очень болели ноги, но она брала старую детскую коляску, толкала перед собой и шла. Бог, Церковь, службы были нужны ей, как воздух.
За две недели до смерти бабушка Таисия попала в больницу, и это было даже хорошо. Потому что Господь этим изолировал ее от всех внешних раздражителей, от мужа в том числе, деда Евгения, с которым всю жизнь у них были очень сложные отношения. И она смогла побыть наедине с собой и Богом.
Когда ей стало хуже, отец Евгений попросил знакомого священника, который служил недалеко от больницы, причастить ее. А когда он ушел, бабушка сказала маме отца Евгения, остававшейся с ней в больнице: «Доченька, поправь, пожалуйста, подушечку…»
– Мама ей подушку поправила, – рассказывал мне батюшка, – бабушка легла: «Ой, – говорит, – как хорошо!» Выдохнула – и дух из нее вышел. Вот такая безболезненная, непостыдная, мирная кончина.
* * *
А с дедом всё было иначе. И до сих пор отцу Евгению больно от этого.
Был дед человеком сложным. При коммунизме боролся с коммунистами. Когда распался Союз, стал коммунистом и атеистом. И даже читал какую-то «богохульную библию».
Под конец жизни он, как и бабушка, заболел. И мог есть только очень малое количество пищи – достаточное, чтобы сразу не умереть, и недостаточное, чтобы жить. Но Господь все же давал ему время. А он, даже умирая, ничего не хотел слышать о Боге…
В последнюю свою ночь дед встал, пошел в туалет и упал.
– Почему ты меня не позвал? – спрашивала его дочь.
– А мне голос велел: «Это всё! Иди туда, где дрова!»
Дочка, мама отца Евгения, подняла его, отвела в туалет, там он и умер.
– Вот такая печальная история была с дедом, – говорил мне батюшка. – Но тоже показательная. «Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь...»
* * *
Собственно, по следам этой истории и написала мне Мария: «Наша история не то чтобы чудесная. Нет там никаких чудес. Но очень перекликается. У меня тоже были бабушка и дедушка. Дед такой прямо коммунист, атеист. А бабушка... А бабушка ходила в церковь...
Я слушала ее голосовые сообщения и понимала, что такие истории есть у многих. Радостные, страшные. Когда один идет к Богу, другой – от Него. Но каждому Господь дает шанс. Каждого до последнего ждет... А еще эта история о том, что лукавый очень хитер. И «ходить в церковь» еще ничего не означает. Точнее – не всегда означает. И время от времени я узнавала в героях себя. Увы, не всегда в положительных.
Дедушка и бабушка Марии жили вместе очень непросто. Наверное, потому, что были совсем разными. Отец деда – прадед Марии, – был полковником. Много где служил – и на Сахалине, и еще где-то. Но последним местом была Украина, Львовская область.
– Они там с бандеровцами расправлялись, – рассказывала Мария. – Но прадед был по экономической части. Бухгалтером, кажется. А дед, сколько я его помню, – всю жизнь пил. Хотя при этом занимал руководящие должности. И на работе он – начальник. А в семье, как мы все долгое время думали, – деспот. Они с бабушкой постоянно дрались, постоянно ссоры, беготня по соседям. Она стучала в двери, кричала: «Помогите, убивают! Вызовите милицию!» И все это длилось сорок с лишним лет. Соседи привыкли, и никто давным-давно ей не открывал.
Взрослея, Мария понимала, что бабушка ее – из женщин-провокаторов.
– Она приехала из деревни в шестнадцать лет. А дед тогда, вы не поверите – восемнадцатилетний красавец, кандидат в мастера спорта по спортивной гимнастике. На тот момент уже полный сирота с отдельной однокомнатной квартирой.
Начало шестидесятых годов. Тогда заполучить такого жениха было, наверное, как сейчас выйти замуж за какого-нибудь олигарха. Ну, бабушка и вцепилась в него. У деда же были отношения до бабушки. И она его отбила. Как-то раз поделилась со мной: «Я взяла его, лично пошла к этой женщине, чтобы он сказал ей, что всё закончилось». Но жизнь у них не сложилась, потому что она такая… недалекая. Ну, и другое там, я чуть позже расскажу. А он – интеллигент, молчун. Наверное, одна из причин, почему он пил и так себя вел, была – в ней.
* * *
Дедушка Марии умер три года назад. Ему было уже за восемьдесят. За два года до смерти ему ампутировали сначала одну ногу: из-за атеросклероза началась гангрена. Потом вторую.
– И вы знаете, дед как-то тихо-мирно обратился к Богу, – рассказывала моя собеседница. Он не стал вычитывать псалмы, не превратился в рьяного неофита. Просто взял молитвослов, Евангелие. Положил рядом с собой. Даже не знаю, молился ли он. Мы никогда этого не видели... Хотя, он и так никогда не богохульствовал и даже до болезни говорил: «Что-то ТАМ есть...» Даже лет двадцать назад начал почитывать православную литературу. И то, это я сейчас, оборачиваясь назад, вспоминаю, анализирую. А тогда внимания не обращала. Ну, читает он что-то и читает – он всю жизнь с книгами. Потом стала замечать, что литература церковная. А еще я узнала, что он незадолго до болезни начал птичек на работе кормить. Вообще, стал более спокойным... Смиренным, что ли.
Как заболел – больше не курил. А у него стаж курильщика – шестьдесят лет. И не пил. Мама ему не покупала, а сам он из дома не выходил. Смирился. После ампутации ноги я предложила ему пособороваться – он пособоровался. Батюшка его исповедовал, причастил... Когда отрезали вторую, я приехала, вижу – он весь в огромных каких-то шишках. Как воспаление лимфатических узлов. И не знаю – почему, но я сказала: «Дед, тебе осталось не больше недели». И я первый раз в жизни увидела, что человек так отреагировал. Он широко перекрестился и сказал: «Слава Тебе, Господи! Отмучаюсь..» – «Дед, давай еще раз пособоруемся и причастимся.». – «Давай!» На следующий день мы опять позвали священника. Батюшка еще удивился: «Хорошо выглядит, чтó вы его хороните?» Я-то сказала, что у нас умирающий. А дед, такой – бодрячком. Постригся, побрился. До последнего сам себя коротко стриг. И хорошо стриг – прямо модельная стрижка. Брился каждый день...
Батюшка деда пособоровал, исповедовал, причастил... И спустя несколько дней тот мирно ушел к Богу. Во сне – с утра. Вздохнул и больше не проснулся.
Умер в день памяти Сорока Севастийских мучеников...
Мария вспоминала, как еще задолго до смерти деда слышала – бабушка ругала его. Мол, такой он-сякой-разэтакий, в Бога не верует. В отличие от нее...
– И однажды он с таким надрывом ответил: «Да откуда ты знаешь, во что я верю?!» Я думаю, что там внутри давно была скрытая от нас борьба. И что Бог, наверное, в этой борьбе победил. Потому что кончина человека, наверное, должна что-то сказать о его внутреннем мире. Был какой-то внутренний диалог человека с Богом. Во всяком случае, он не отказывался от церковных таинств, он крестился искренне. И атеистом себя больше не называл. А бабушка... Бабушка – это отдельный разговор. Она пережила деда на два года. Она, правда, всю жизнь ходила в церковь и сама себя характеризовала как человека глубоко верующего. Но верила во всё – в приметы, в заговоры.
* * *
Мария рассказывала, что в советское время ее бабушка причащалась без особой подготовки. Не ела с утра – и все. А так, чтобы последование вычитывать – это нет. Так многих причащали, просто потому, что молитвословы были большой редкостью.
– Когда начались двухтысячные, я уже ходила в церковную школу... Меня, кстати, бабушка и отвела туда... Я ей говорила: «Ба, ты понимаешь, что нельзя без подготовки идти ко Причастию?» – «Ой, ладно, – отвечала она. – Я раньше думала, что все батюшки святые, в теперь всё про них знаю. Как раньше причащалась, так и буду». У меня к ней вообще противоречивые чувства. С одной стороны, моим воспитанием занималась она. Мы жили вместе. Мама много работала. И опять же – в церковную школу она меня отвела... Но бабушка была человеком очень властным, деспотичным, с огромной гордыней. Я стараюсь не судить. Просто говорю как есть... Помню один случай... В двенадцать лет мне понравился мальчик. Это была чистая, детская влюбленность. Так как я ходила в церковную школу, я исповедовалась, причащалась. Писала грехи на бумажке. И самым страшным грехом в этом списке, как я считала, было: «Думала о мальчиках». А бабушка регулярно обыскивала мои вещи, причем – в открытую. И в тот день нашла эту записку и стала читать вслух деду: «Вот, ты представляешь, она уже сейчас, в двенадцать лет, думает о мальчиках!» Я обливалась слезами. А дед глубоко вздохнул и сказал ей: «Дура ты, дура...» В семнадцать лет я хлопнула дверью и ушла из дома. И вышла замуж за моего первого мужа. У нас родилась дочь... Развелись... Во втором браке – двое детей. Потом я узнала, что она новой женщине моего бывшего мужа говорила, что мой сын – умственно-отсталый. Сложный она была человек, да... С дедом всегда было проще…
Я слушаю Марию. В ее голосе и горечь, и обида. Хотя она взрослая женщина. И бабушки нет в живых. И желание ее как-то понять и простить – искреннее. И боль – оттого, что так и не получается до конца это сделать. А еще боль от воспоминаний о том, как уходила бабушка. Потому что в любом случае за человека страшно... В перспективе вечности...
* * *
Всю жизнь бабушка Марии была уверена, что во всех ее бедах и скандалах с мужем (и не только) виновата та его первая женщина: навела на них порчу.
– Когда она уже была больна, мы предлагали ей пособороваться, причаститься, – рассказывала Мария. – А она кричала, что не нужен ей никакой священник, священник ей не поможет. А нужна какая-то знахарка, ведьма, колдунья. Которая снимет порчу: «Немедленно отвезите меня к ней!»... Вроде человек в храм ходил. Но тогда, в девяностые, везде были колдуны…
А теперь о том, чем она была больна... Знаете, бабушка всё смеялась над дедом, что у него ампутировали ноги. Что вот так Бог его за всё покарал. Они уже не жили вместе. Бабушка вышла на пенсию, после сорока пяти лет совместной жизни подала на развод и уехала в дом своей матери. Но и на расстоянии всё узнавала про деда... При этом она сама перед смертью очень страдала от больных ног. Сломала бедро. А ближе к восьмидесяти годам это считается смертельным приговором: человек будет лежать. Но плохо они знали мою бабушку. Бабушка не лежала. Ей сделали операцию, и она ходила с ходунками. На ногах у нее были страшнейшие трофические язвы. И очень они были похожи на дедову гангрену…
Потом она второй раз сломала ногу, но уже не поехала в больницу и не стала ничего вправлять, и место перелома гнило у нее до самой смерти. И это было ужасно...
* * *
Интересно, что Машина бабушка смерти не боялась. Она так всегда и говорила: «Я смерти не боюсь! Я ничего не боюсь! Потому что я – святая! Умру и сразу за мной Архангел Михаил прилетит!»
Еще она говорила, что в начале девяностых заказала у какого-то суперколдуна какой-то супергороскоп.
– И теперь она точно знает, что умрет в восемьдесят лет и у нее будет блаженная, мирная и безмятежная кончина, –продолжала Мария. – И вот как лукав бес, как он посмеялся над этим. Она, правда, дожила до восьмидесяти лет. Но я не могу назвать эту кончину мирной и безмятежной. В один прекрасный момент, это было год назад, она перестала отвечать на звонки. Когда мы пришли, она лежала на полу в странной позе – на боку, рука в локте согнута, голова на локте. И была наполовину раздета. На похоронах уже выяснилось, что она позвонила своей подруге и сказала, что ей очень страшно. А ей ведь было несвойственно чего-то бояться. Еще она говорила, что доме что-то происходит. А в доме том чего только не происходило… В итоге у нее случился инфаркт. И она умирала несколько часов на полу. Голая... Почему? Я не знаю... Иногда думаю, что когда колдуют, надо же раздеться, волосы распустить... И умирала совершенно одна. Старшей дочери, моей тети, не было. Мы хотели зайти, но не помню, что у меня тогда произошло дома – отложили. Да с таким человеком тяжело общаться. Она сама выбрала одиночество. Никто никогда от нее не слышал слов «извини» или «спасибо». Чтобы бы мы не сделали, все было отвратительно, мы все глупые, мы плохо кончим... Когда она еще лежала в больнице, мама моя приехала туда с продуктами, она ее прогнала: и продукты не те, и мама плохая. В общем, так она умерла. Еще она всегда кричала: «Не вздумайте меня похоронить с этой сволочью!» То есть с дедом. А сорок дней бабушки потом пришлись на годовщину смерти деда. Так и молились за них в один день... Вот такая история... И кто там теперь разберет, кто прав, кто виноват. Несовместимы они были. И Господь же ее до последнего берег. Значит, что-то от нее ждал...
И знаете, что еще важно – вот эта ее гордыня... У меня же тоже есть склонность. И каждый раз, когда со мной начинается что-то подобное, я вспоминаю бабушку, и меня это осаживает. Наверное, хорошо, что этот пример был у меня перед глазами. Ведь это всё испортило жизнь многим. И маме моей, и мне. У нас тоже отношения треснули...
* * *
Наверное, не совсем в тему... Недавно наша четвертая дочка Тоня спросила меня:
– Мама, а почему родители могут быть с детьми строгими, а бабушки всегда с внуками добрые?
…Как же, правда, больно, когда воспоминания о бабушке не такие.
РУКА ДАЮЩЕГО НЕ ОСКУДЕВАЕТ!
