Бабушка и внучка

Юлия Кулакова

Дина терпеть не могла свое имя. Когда перед Крещением ей, уже взрослой, выбрали звучное, немного громоздкое, но в чем-то и уютное, старинное имя Домника – она вздохнула с облегчением. Теперь в жизни будет поменьше «Дины» и всего, что болит при этих звуках.

…Разведясь с отцом Дины, мать быстро создала новую семью. Бабушка потребовала от «непутевой дочери» немедленно отдать Дину ей – и та беспрекословно подчинилась. И все реже будоражил радостью слух маленькой девочки беспечный звук дверного звонка – так могла звонить только мать, легко, задорно, Дина это знала и со всех ног неслась к двери. Все реже.

Бабушке Дина казалась точной копией ненавистного бывшего зятя. «Дрянь», – постоянно слышала Дина в свой адрес от той, которую окружающие знали как подчеркнуто вежливую Татьяну Васильевну, заводского инженера на пенсии. Как-то Татьяне Васильевне пришлось очень сильно краснеть: новые соседи по подъезду приметили девочку, познакомились с ней и спросили: «А дома тебя как чаще всего зовут, с таким именем? Диночка? Динушка?» И трехлетняя малышка, впервые услышавшая такие ласковые варианты своего имени, честно ответила: «Нет, меня дома зовут Дрянь.» Она и вправду тогда не знала, что это значит. Ведь слово «Дина» чаще всего говорилось с теми же интонациями.

Девочка все время проводила за учебой. Под руководством бабушки она рано научилась писать буквы неустойчивым почерком, задолго до школы знала таблицу умножения. «Учись, а то будешь дура, как твоя тетка по отцу!» – говорила бабушка.

Дине не было позволено себя украшать. Она раскрашивала себе ногти красным карандашом, прикрепляла к халатику забытую матерью брошь, хотела быть как мама. Но маму за красные ногти никто не бил. А Дину… И еще и кричали при этом: «Хочешь быть, как твоя бабка по отцу?» И какое-то страшное слово, и что-то там про «мужиков». Слово, правда, было очень страшным, Дина потом пыталась его произнести, но перехватывало горло; слово потом являлось в ночных кошмарах, когда девочка болела гриппом, а бабушка кричала у кровати: «Сопливая, больная, в отцовскую породу!»

Уже в старших классах школы девочку однажды – а кто будет часто приглашать странную одноклассницу в страшных очках, в одном и том же коричневом платье «мешком» и с гладко прилизанными волосами? – позвали в гости, на день рождения. Мать именинницы сама разливала домашнее вино, и Дина пригубила. Дома ее встретила пощечина:

 – Ну конечно. Алкоголичка. В папашу-алкоголика!

Дине не к кому было обратиться за утешением. Бога она тогда не знала. С детства ее учили, будто Его нет. «Я сама себе Бог!» – заявляла бабушка и хлопала себя по груди. И только, поступив в институт, Дина решилась хоть что-то узнать о Том, Кто – как ей всегда думалось, вопреки детскому страху перед бабушкой – на самом деле есть, просто, наверно, Его надо как-то позвать, добраться, докричаться. Не зря же столько людей обращается к Нему, строит храмы. Она крестилась тайно и долго скрывала это от всех. Пока была молодой, незамужней, училась и работала – можно было многое скрывать.

…С рождением ребенка жизнь молодой семьи стала трудной: съем квартиры отбирал много средств. Бабушка, казалось, изменилась: нежно ворковала в трубку с Диной, сияла при виде правнучки. И очень, очень просила прийти и жить с ней: «Старая я совсем…» Сердце Дины дрогнуло. Она с мужем и дочкой перебрались к Татьяне Васильевне. Уже через несколько дней началось все то, чего боялась Дина. Стоило ребенку закричать – Татьяна Васильевна с все тем же «дрянь» неслась бить Дину по щеке, отбирать ребенка и кричать, какая Дина плохая мать. Дине не разрешалось есть и даже выходить в туалет: «Родила – не сметь от ребенка отходить!» Особую боль по-прежнему причиняло Дине бабушкино отношение к Церкви: каждый раз она грязно ругалась на идущих воскресным утром в храм, что был виден из окна, много раз пыталась выкинуть Динины иконы, а в церковь с ребенком Дина смогла выбираться только под надуманным предлогом «побыть малышке на свежем воздухе». Молодой супруг, работавший на двух работах с раннего утра до самой ночи, а ночью помогавший жене с ребенком, от усталости просто не понимал, что происходит, пока однажды Татьяна Васильевна не столкнула при нем на Дину с громкой руганью старый шкаф. На той же неделе молодые перебрались в первую попавшуюся съемную развалюху. Мать Дины названивала дочери, будя внучку: «А ну возвращайся! Бабка твоя замучила меня уже своими звонками! Чтоб завтра же жили у бабушки!» Динин муж попросил квартирную хозяйку отключить телефон…

***

… – А бабушка-то наша крещеная, – вздохнула Динина мать, перебирая упаковки салфеток и новое белье, привезенное дочерью.  – А памперсы привезла? Врачи говорят – уже не встанет. Ладно, на сегодня езжай, я тебя сменю…
– Привезла, в коридоре,  – кивнула Дина.  – То есть…как крещеная?
– Я с тетей Аней, вдовой дяди Гриши, созванивалась. Не верится, когда с ней говоришь, что это то же поколение, хотя у них разница с нашей бабулей-то аж 15 лет, у сестры с младшим братом… Так вот, Аня помнит, как моя бабушка, твоя прабабушка Лида, говорила: «Татьяна у нас крещеная!» Остальных, Дашу с Гришей, не крестили точно, при муже-революционере-то как, а вот нашу успели, стало быть, окрестить. Тайком, наверно.
– Пойду в храм, запишу скорее ее на сорокоуст, – подскочила Дина.
– Да ее пиши, не пиши – не верит она в твою Церковь, – отмахнулась мать.  – Сколько ей предлагали за это время креститься – она ж как зверь бросалась из последних сил…говорить-то не может после инсульта, кричит только… хорошо, хоть крещеная оказалась, хоть отпоем, как все люди.

Дина выбежала из бабушкиного дома, забыв шапку и шарф. Снег под ногами был сухим, как земля.

***

Умер человек – одна беда, похоронить человека – еще одна беда. Динин муж ушел в поход по многочисленным конторам, без чьих бумаг невозможно погребение. Восьмилетнюю Лариску отправили бегать во двор с местными ребятами. Дина осталась у гроба одна. Взяла в руки молитвослов, но молитва не шла. В гробу лежал человек, который не позволял себя любить, которого она всю жизнь боялась, от которого не слышала ласкового слова. И этот человек – хоть и лежала уже в храме, видном из окна, записочка «заочное отпевание, раба Божия Татиана, такой-то день» – сейчас пребывал нераскаянной душой неизвестно где, возможно – в ужасе и страхе, гораздо большем, чем тот, в котором прожила столько лет Дина.

 – А ты похожа на бабушку, – как-то сказал ей однажды супруг.
– Ну спасибо,  – глухо ответила Дина.
– Да нет, не то, что ты подумала… понимаешь, когда мы ей что-то вкусное приносили поесть, или что-то дарили на день рождения – у нее появлялась такая улыбка… не знаю. Светилась она. Такая молодая и смущенная улыбка была, совсем другое лицо. Вот и ты так улыбаешься.

Тогда Дине было неприятно говорить об этом. Сейчас, глядя на заостренные, неживые черты лица покойницы, молодая женщина пыталась вспомнить ту улыбку. Не получалось.

И вдруг… Как-то смотрела она с дочерью нежный и грустный мультфильм под названием «Воспоминания о Марни». Была там сцена, где героиня вдруг вспоминает, что рассказывала ей бабушка еще тогда, когда девочка была совсем еще младенцем и вроде бы не могла ничего понять и запомнить. Дина считала этот эпизод выдумкой доброго сказочника – до сего дня.

Потому что ей, уставшей и неспавшей, словно во сне, припомнился бабушкин голос. Рассказывающий крохотной Дине то, что ей было некому больше рассказать. А младенец – младенец не запомнит…

 – К нашему крыльцу вода подходила каждую весну. Я, девчонка, как-то потрогала ногой в воду – да и упала. Ох меня били! А потом меня мать в свои рейтузы нарядила. Да, вот так, чтобы никуда пойти не могла.
– Я старшая же была. Сестру Катьку да Гришу мама с папой любили. Я должна была всё по дому делать, меня и били, и ругали. Катька на меня наябедничает, вину свою свалит, а я получаю. Я и готовила, и убирала, и стирала. Хоть одна морщинка на простыне – отец зовет строго, переделывай, перестилай при нем.
– Как-то к нам пришел мужчина, водитель. Сказал матери, что если мы поедем с ним и поможем разгрузить картошку – он нам даст пару мешков. А голод же! Мать отправила нас с Катькой. Катька не работница,  мужик этот, паразит, тоже быстро перестал работать. А мне четырнадцать, ладно хоть спортсменка была, смогла все мешки сама!.. Дал он нам по мешку. И даже не подвез! Сами тащили эти мешки. И не пожалуешься. Нельзя было жаловаться, только еще добавят.
– У меня кудри были. А меня дразнить стали, будто я завиваю, неприлично. И вот куда ни пойду – сначала сижу и распрямляю их, распрямляю, туго зачесываю…
– Я всегда отличницей была. И всегда в спорте, в труде первая. Мать, правда, все равно меня не любила. А отец иногда даже что-то хорошее мне за мои успехи говорил…
– Жить пришлось у моих. Когда твоя мама родилась, моя мать сказала: я сидеть с ребенком не буду, и вообще отдохнуть хочу, а он тут орет… Мы устроились на новый завод оба. Ясли – отказали, вы, говорят, оба можете работать и взять няню. Взяли девчонку из деревни, она спала на сундуке в коридоре. Маленький коридорчик такой и комнатка. Няня была только днем, дедушка, твой дедушка, поэтому был в ночную смену, чтоб днем поспать, а ребенок на няне. Передавали дочку друг другу прямо на проходной. Я вообще не спала: день работаю, ночь с ребенком, а еще и готовить надо…
– …и вот машину решили купить. Дочке, маме твоей, надо одеться, папу…ой, то есть дедушку, на работу не выпустишь в чем попало, ведущий инженер – остаюсь я. И почти не ела, и одежду себе не покупала, белье… а, что я тебе мелю, ты ж еще маленькая совсем. Словом, купили мы эту машину. А я себе ничего так и не покупаю, все время ведь еще что-то кому-то нужно…

Дина поняла, что молитвослов давно лежит на тумбочке, а она – стоит у гроба и не переставая плачет. Будто в том же сне наяву, ей чудится девочка с белыми локонами в поношенном довоенном платье, Таня. Таня, у которой не было за всю жизнь ни одного украшения, даже завалящих бус. Таня, которой даже самый родной и близкий человек не подарил красивого платья, а что в разы важнее – не сказал вовремя нужных слов, слов утешения. Таня, которая всю жизнь отдала другим, не от желания другим добра, не от веры в людей, которую вытравили еще в детстве, а оттого, что считала это своим долгом. И с каждым днем становилось ей больнее и больнее. И не могла она даже позвать на помощь Бога – потому что ее отец не верил в Бога, насмехался над верующими, а Таня хотела быть хорошей дочерью, послушной. И только улыбка, детская улыбка в ответ на заботу осталась несгоревшей, светлой, чистой. Кто знает, может – в последнюю минуту она смогла встретить Того, отблеск Чьего света еще оставался в этой улыбке? Ведь Господь так милостив!

 – Бабушка, - заплакала Дина.  – Бабушка!

Хлопнула дверь. Это вбежала Лариска. Скинула пальто, как попало побросала сапоги. Вошла, взяла мать за руку, стала серьезная-серьезная.

 – Не плачь, мам, бабушка же у Бога, – строго выговорила она.  – Давай лучше молитвы почитаем. Я почитаю!

Дина молча протянула ей книгу с надписью «Молитвослов и Псалтирь». Лариска ловко провела пальчиком по странице с оглавлением и открыла Псалтирь. Перекрестилась перед иконой, которую привез еще утром,  вместе со свечами и подсвечником, ее папа. И громко начала читать.

Дрожащими руками Дина, раба Божия Домника, зажгла свечу. И шепотом начала повторять слова псалмов распухшими от плача, как в детстве, губами.