«Разгадку наших судеб не тая…»

Анастасия Смык

Известный поэт, прозаик, публицист член Союза писателей России Владимир Филиппович Смык (1941–2017) был духовным сыном протоиерея Димитрия Дудко, о чем незадолго до своей кончины с любовью и благодарностью рассказал в одной из передач радио «Вера». Он автор нескольких книг, в том числе «Обыденский батюшка» (2012), «Небо и земля отца Глеба» (2015). В 2016 году сотрудничал с театральным коллективом при храме Рождества Христова в Черкизове, в соавторстве с руководителем коллектива диаконом Владимиром Кузнецовым написал сценарий для спектакля о протоиерее Глебе Каледе. Своими воспоминаниями об отце, роли Промысла Божиего в жизни их семьи, о том, как она пришла к Богу, делится дочь писателя Анастасия Смык.
Анастасия Владимировна Смык родилась в 1985 году в Москве. С рождения больна и не может ходить самостоятельно. Была духовной дочерью протоиерея Димитрия Дудко. Преподает английский язык на дому. Пишет стихи. В настоящее время проживает в Московской области.

Мой друг папа

Когда мы начали с тобой дружить? Наверное, когда мама уехала на бабушкины похороны, а мы с тобой остались в Венгрии и ты каждое утро заплетал мне косички перед тем, как отвести в институт Пето, где я тогда лечилась. И каждый день нянечки с улыбкой переплетали мои волосы. «Только папе не говори», – просили они. Но ты, конечно, обо всем догадывался… А, может быть, мы стали дружить, когда ты угощал меня своими «фирменными» гренками с какао? Мы так и звали их – «папины гренки». Жаль, что позже ты перестал их готовить. Они были волшебно вкусными.

Или когда ты лепил для меня льва из снега? Первый раз это было, кажется, в Питере. Мне было года четыре. А на следующий день пошел дождь и смыл твой снежный подарок. Так было обидно. А второй раз ты слепил льва уже дома в Подрезкове для нас с племянницей. И позировал тебе наш кот Сильвер. Вообще со львами в детстве меня связывала какая-то дружба. И всё благодаря Венгрии. Почему-то скульптурных изображений царя зверей там особенно много. Всякие фонтаны со львами мне очень нравились. Ты сажал меня на каменного льва верхом, и я частенько баловалась тем, что затыкала пальцем отверстие, из которого текла вода, направляя струю в разные стороны. Вот таким образом однажды случайно облила прохожего. Страшно сконфузилась, но никто меня ругать не стал – ни ты, ни прохожий. Посмеялись только.

Владимир Смык

Еще помню, как мы с тобой ходили в парк. Тоже в Венгрии. И там у меня был друг – старое упавшее дерево, на котором росли маленькие серебристые ягодки и продолговатые листочки. Ты говорил, что это маслина. Спереди оно напоминало коня. Ты сажал меня верхом, и я ехала в воображаемое путешествие. А ты читал мне стихи:

А стихи хороши в эту пору –
Одевается роща в огонь.
Оживил долгий склон косогора
Конь буланый иль вспыхнувший клен?
И у осени, и у Пегаса –
Этих двух сокровенная связь
Обнаружилась в Болдине ясно:
Тот же норов, такая же масть…

Кто знает, может быть, в такие минуты и рождались лучшие твои стихотворения? И еще вспоминается, как любила ходить с тобой в Королевский дворец в Будапеште. В Венгрии вообще много скульптуры. Мне она и запомнилась какой-то скульптурной страной. Ну, а в Королевском дворце встречались целые скульптурные группы на дворцовых площадях. Например фонтан с рыбаками, огромной рыбой и смеющейся девочкой-рыбачкой. Но моей самой любимой была сцена королевской охоты, изображавшая короля с убитым оленем в верхнем ярусе композиции, а внизу – королевская свита с собаками, припавшими к воде языками. Сначала я просто любовалась на них издали, но собаки были такие живые, что мне непременно захотелось их погладить. И ты понес меня на руках к ним. Восторг был неописуемый!

А однажды ты взял меня на руки и стал пробираться по камням и выступам на самый верх к нише, туда, где трубил в рог король, и я прикоснулась к рогам оленя, лежавшего у его ног! Сейчас только остается удивляться, как мы туда залезли. Тебе, наверное, было очень тяжело. Это и для одного человека непростая задача, а уж с ребенком на руках и вовсе подвиг. Но это я понимаю уже сейчас, а тогда мне, наверное, и страшно не было – я ведь была на руках у отца… Думаю, что и у тебя о Венгрии остались теплые воспоминания. Не зря ты посвятил ей и нашему венгерскому другу Анталу Бабушу такие строки:

Стоим, открыты всем ветрам,
На высоте – пирует зренье.
От величавых панорам
Восторг и головокруженье.
Вдруг, изо всех любуясь сил,
Я понял Чонтвари пейзажи:
Он их не только сердцем – даже
Своими легкими творил.
Земля вздымается, смотри,
И опадает вниз, и живы
Дыханием монастыри,
Часовни, сёла, рощи, нивы…

Вообще ты очень любил природу, был очень восприимчив к ней. Она всегда умиротворяла, давала успокоенье. Наверное, большинство твоих стихов посвящено морю, которое ты всегда особенно любил, не меньшее – птицам, этим вестникам рая на земле. К ним ты питал особую нежность. Каждую зиму ты делал для них кормушки из пластиковых канистр и следил, чтобы дома всегда были семечки. Часто ходил в магазин за ними сам. И всегда, как бы ты себя ни чувствовал (даже уже когда недуг точил тебя изнутри), расчищал дорожку от снега к тому дереву, где висела кормушка, и шел насыпать им корма. И всегда спрашивал меня: «Наська, сколько сегодня птиц прилетало?» Самыми частыми гостями были, конечно, синицы, воробьи и сойки. Но бывали и редкие гости. Как ты радовался, когда видел красавца снегиря, поползня или дятла! Мне кажется, что твои пернатые друзья знали и ждали тебя. Особенно семейство гаичек, поселившееся в дупле яблони. Эти крохотные пташки (до того маленькие, что мы их звали «наноптички»), по-моему, даже начинали громче щебетать при твоем приближении. Несомненно, они чувствовали твою любовь и заботу. Ведь только из взаимной любви могут родиться такие стихи:

Вперед других весну поет
У нас веселая синица,
И начинает небосвод
Тепло и ласково лучиться.
Деревья сонные под ним
У птиц-певуний на заметке,
Им солнце гребнем золотым
Расчешет спутанные ветки.
И вот уже звенит капель,
И чья-то трель в кусте рябины –
То, хохолок свой запрокинув,
Висит под гроздью свиристель.
Пернатых радостное братство,
Уж у тебя полно забот.
Ты, чтобы свой продолжить род,
Озвучиваешь пространство.

…И еще воспоминание из детства. Приходя с работы, ты всегда приносил огромное количество исписанных листов, чтобы мы с племянницей рисовали на чистых оборотах. Мы, конечно, очень смело тратили это бумажное богатство на свои детские «шедевры»: могли просто нарисовать овал, а дальше брали новый лист для следующего рисунка. Но мы-то знали, что бумаги всегда будет с избытком. Как сейчас помню, было напечатано на каждой странице «РИА-Новости. При перепечатке и цитировании ссылка на РИА обязательна».

…Ты был человеком разносторонне одаренным. Помимо таланта журналиста, публициста и поэта, у тебя был необычный музыкальный дар: не имея музыкального образования, ты со слуха подбирал мелодии. Причем аккомпанировал себе двумя руками! Репертуар был обширным. Ты мог подобрать и «Амурские волны», и «На сопках Манчжурии», и «Офицерский вальс», «Дунайские волны», «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат», «Эх, дороги» и «Прощай, любимый город». И, конечно, любимого Лермонтова – «Выхожу один я на дорогу». Ты всегда восхищался этим лермонтовским стихотворением: «Только послушай: "Спит земля в сиянье голубом", – ведь это написано до полета в космос! Как же Лермонтов это увидел?» Для тебя игра на пианино была отдушиной. Возможностью отдохнуть после работы, сбросить с себя груз проблем, семейных и политических. Ты всегда болел душой за страну и о происходящем вокруг.

Обретение веры

Когда же я узнала папу не только как друга? Когда он раскрылся передо мной и как личность? Это раскрытие начало происходить в таком значимом для меня 2011-м году и продолжалось до самой его смерти.

В 2011-м я сознательно стала обретать веру в Бога во многом благодаря замечательным людям, вошедшим в мою жизнь, и в свете любви и веры, озарившим всё вокруг, я смогла вглядеться и в папу более глубоко. Может быть, папа и не сознавал внутренних перемен, которые происходили тогда со мной, но он радовался любым внешним: моим успехам от верховой езды, пусть даже самым маленьким, тому, что в моей жизни появилось что-то новое, новые впечатления и друзья, люди, с которыми нам было хорошо рядом. Чувствовал, как для меня всё это важно. И сам очень любил ездить туда до конца дней. Посвятил этому месту и этим людям самое последнее стихотворение в своей жизни, такое лирическое и умиротворенное:

Люблю всем сердцем позднюю весну,
Когда увижу влажными глазами
Коней, что, шеи долгие согнув,
Припали к лугу нежными губами,
Дорогу через травы, рощу, пруд.
Перед закатом, чтобы снять усталость,
Со всем сияньем солнце в нем купалось –
Светить с пяти утра нелегкий труд.
И жаворонок, повидавший свет,
Виясь в лучах заката, песней скажет,
Что ничего на белом свете нет
Целительнее этого пейзажа.

Анастасия Смык

Надо сказать, папа всегда хотел, чтобы я приобретала какие-то навыки, новые движения. Много лет терпеливо учил меня плавать сначала в Евпатории, где мы отдыхали, а затем в Краснодарском крае. И поэтому как же он радовался, когда однажды летним вечером всё того же 2011-го года, приехав с конюшни, я шла без поддержки от калитки до дома. Папа страховал меня, окружив кольцом из своих рук, но при этом не касаясь. Мы проделали этот путь в полном молчании, боясь спугнуть чудо. Я до сих пор не знаю, как у меня получилось тогда пойти. Ведь после это больше не повторялось. Я бы сейчас сама не поверила тому, что это было в действительности, если бы не было свидетеля этому событию, но по счастью есть человек, который наблюдал за моей ходьбой и помнит тот вечер. Думаю, что обретение веры в тот год и переполнявшее меня счастье сделали возможным невозможное – пусть хоть и на мгновение приоткрылась для нас реальность чуда.

Испытание веры

А в следующем году наступило испытание веры. Папа попал в больницу с кровотечением. У него обнаружили онкологию. Через две недели сделали операцию. С той поры слово «рак» нависло над нашей семьей как топор. Потом папе делали еще одну операцию, но именно первая операция запомнилась его заботой обо мне.

В больнице, где он лежал, продавали именные ложки. Он купил ложки с моим именем и передал мне с мамой, которая его навещала. Видимо, папа чувствовал, что я очень тяжело переживала свалившееся на нас испытание, и, несмотря на то, что сам был еле жив, думал обо мне и решил так поддержать. Действительно, было очень нелегко особенно потому, что год назад я узнала Бога любящего, Бога, для Которого ты бесконечно дорог, и вдруг самый дорогой для меня человек заболевает… Я, конечно, очень хандрила. И здесь меня опять-таки поддерживал папа. Нет, разумеется, принятие сначала давалось и ему с трудом. Именно тогда я в первый и единственный раз слышала, как он плакал навзрыд. Но потом он решил за себя бороться. Боролся, когда ездил через всю Москву на изнуряющие курсы лучевой терапии, боролся с болезнью ради семьи. «Мне нужно жить ради Насти», – говорил он. Конечно, он нередко нервничал, с тревогой ждал результатов анализов, но тем не менее он практически никогда не жаловался на самочувствие. Не хотел расстраивать. И только, когда скрывать плохое самочувствие было сложно, так что это становилось заметно окружающим, только тогда он мог признаться, что чувствует себя неважно, и быстро сменял тему разговора. И в душе надеялся на чудо.

Анастасия Смык

Часто ездил к иконе «Всецарица» служить молебны, а если не позволяло самочувствие, читал ей дома акафист. Со временем я тоже полюбила этот чудесный рифмованный акафист, дышащий любовью к Царице Небесной. Читала его перед каждым папиным визитом к врачу. Папа тоже восхищался красотой этого акафиста. Особенно ему нравилась фраза: «Радуйся, Утешенная, яко руцы Твои осязасте воскресшаго Христа». Мне сейчас кажется, что именно тогда папа проходил свою школу молитвы и веры. Как-то один знакомый произнес фразу, которая очень впечатлила папу: «В вечную жизнь мы можем унести с собой только молитвенный опыт». И я верю, хотя кому-то это может показаться странным, что Богородица всё-таки услышала наши молитвы: выяснилось, что папа умер не от рака –болезнь была побеждена. Меня почему-то это очень поддерживает.

Молитвенная традиция

Незадолго до его смерти у нас сложилась еще одна молитвенная традиция. На Пасху прочитывать отрывки из всех четырех Евангелий, где говорится о Воскресении Христовом. Идея была именно папина. И в этом году в первую Пасху без него я тоже прочитала пасхальные Евангелия в память о нем. В последние три года его жизни получилось так, что построили храм ближе к дому и пришлось уйти из храма в Черкизове, куда мы ходили всей семьёй двадцать с лишним лет. Я очень болезненно переживала разрыв с храмом, прихожанкой которого была с самого детства и где укрепляла основы веры, заложенные в семье. Где встретила замечательных людей, через которых Господь вошел в мою жизнь. Этот храм был моей духовной родиной и родным домом. Папа всё это очень хорошо понимал, он сам любил храм в Черкизове, говорил, что ему очень легко стоять там на службах. Мы частенько сбегали с ним туда. Это, конечно, нас еще больше сблизило. Надо сказать, что, когда папа делал первую операцию, он просил молиться за него настоятеля этого храма отца Иоанна Кочкина. Батюшка помолился вместе с ним накануне операции, а в сам день операции (помню, это была память прп. Серафима Саровского) сугубо молился за него за Литургией. Папа с благодарностью всегда помнил об этом. За несколько месяцев до папиной смерти мы были с ним на службе в Черкизове и попали на отпевание старейшей прихожанки храма рабы Божией Александры, которое совершал отец Иоанн. После службы папа мне сказал: «Знаешь, хотел бы я быть так отпетым». И это желание сбылось. Именно отец Иоанн отпевал папу в Черкизовском храме.

«С опрокинутым в небо лицом…»

Последние пять лет папиной жизни мы отдыхали в санатории «Горный» в городе Горячий Ключ Краснодарского края. В первый раз родители поехали туда без меня сразу после первой папиной операции, а затем и я стала ездить туда вместе с ними. В этих поездках я проводила много времени с папой: гуляли по санаторию, бывали в бассейне или тренажерном зале. На прогулках мы всегда разговаривали. Папа расспрашивал о моих учениках, старался поддержать, если были какие-то педагогические трудности, спрашивал, пишу ли я новые стихи. В последнюю нашу с ним поездку мы разговаривали о стихах, в частности о стихах Николая Заболоцкого, большим поклонником которого был папа. Особенно он любил стихотворение «Слепой».

С опрокинутым в небо лицом,
С головой непокрытой
Он торчит у ворот,
Этот проклятый Богом старик.
Целый день он поет,
И напев его грустно-сердитый,
Ударяя в сердца,
Поражает прохожих на миг.

– Обрати внимание, Настюха, – говорил папа, – что старик «с опрокинутым в небо лицом», именно с опрокинутым, а не с запрокинутым. Значит, он уже на небе находится. Совсем непростой старик, да? И к тому же «с головой непокрытой он торчит у ворот». У каких ворот? Уж не в рай ли?

– Может быть, он находится где-то на границе двух миров? – предполагала я. – Напомни, какие там строки дальше?

Папа цитировал по памяти:

А вокруг старика
Молодые шумят поколенья.
Расцветая в садах,
Сумасшедшая стонет сирень.

– И дальше – смотри как здорово сказано, – восхищался папа.

В белом гроте черемух
По серебряным листьям растений
Поднимается к небу
Ослепительный день...

– Эту картину же видишь, правда? – спрашивал он.

Папу особенно трогали последние строки этого стихотворения. Именно их он часто повторял совсем незадолго до смерти:

Что ж ты плачешь, слепец?
Что томишься напрасно весною?
От надежды былой
Уж давно не осталось следа.
Черной бездны твоей
Не укроешь весенней листвою,
Полумертвых очей
Не откроешь, увы, никогда.

Правда, вместо слова «слепец» папа говорил «старик». И сейчас, я думаю, что, возможно, он сам ощущал себя тем стариком, перед которым проходит жизнь, а он стоит на пороге вечности. Душа, конечно, чувствовала скорый конец. Несомненно, папа хотел жить. Был очень жизнелюбивым. Даже уже в больнице старался быть на связи с внешним миром.

«Определяя времена и сроки…»

Когда работала над книгой папиных стихов, открыла его почту. Хотела посмотреть его переписку, чтобы найти какие-то его замечания по поводу книги. Она была почти готова, но издать он ее так и не успел. И меня поразило, с каким количеством людей папа поддерживал связь, даже уже работая на дому. Более того, для каждого человека он находил нужное слово – либо дружеское, либо слово сочувствия и поддержки. Ему никто не был безразличен. В ту последнюю поездку в санаторий папа обратил мое внимание на свое стихотворение «Кукушка». Так и слышу его негромкий голос:

Не дожидаясь ночи, соловей
Начнет свое бельканто в ближней роще,
Прекрасна жизнь, и ты в союзе с ней,
Исполненной и сладости, и мощи,
И знаемых от юности чудес;
Пить можно и не с горя – вот и кружка...
Вдруг с высоты, едва ли не с небес,
Подаст сиротский голос свой кукушка.
Над радостью земного бытия
Он зазвучит уныло, одиноко,
Разгадку наших судеб не тая,
Определяя времена и сроки.

Между тем «времена и сроки» папиной кончины неумолимо приближались. В последние несколько недель его жизни мы почти не общались. Он был поглощен написанием статей для конкурса «Стоп, Матильда» против готовившегося тогда показа фильма А. Учителя. Написал целых шесть статей. Работал буквально и днем и ночью, отчего сгорел его компьютер. Не выдержал такой нагрузки и папочка. Мне кажется, что те боли в пояснице, с которыми его положили в больницу, из которой он не вернулся, могли возникнуть от долгого сидения. И так больно сознавать, что не стоил этот фильм такого внимания. После его выхода на экраны мир не перевернулся. А вот папочки больше нет.

…Папа очень хотел причаститься на Рождество Богородицы. Надеялся, что выйдет из больницы и причастится. Именно в этот праздник я в последний раз разговаривала с ним по телефону. Он пожаловался, что чувствует себя неважно. Это было в четверг. А в пятницу речь его стала не слушаться, сознание меркнуть. И уже заплетающимся языком он говорил о том, что ему надо готовиться к Причастию (просил привезти ему молитвослов) и идти в церковь. Надеюсь, что Господь исполнил его желание и причастил его уже в Царстве Небесном.

Владимир Смык с дочерями Софьей и Анастасией и внуком Михаилом. Усадьба Середниково. 2017

…Утром 24-го сентября, в воскресенье, папа покинул этот мир. Он умер тихо, во сне. Последние слова, сказанные им маме, были о том, что он ее очень любит. Мама ответила, что и она его. Летом 2017-го они отметили 50 лет со дня венчания. Как сказала моя племянница Варя, «для меня его смерть – образец полной гармонии. Полноты и завершения».

О его болезни мы почти не говорили…

Меня как-то спросили, чего мне особенно не хватает с его уходом? Очень многого, конечно. Но, наверное, наиболее остро не хватает его способности поддерживать или шуткой, или просто улыбкой. Но чаще всего просто молча. Иногда постоять голова к голове. Мы именно так поддерживали друг друга после того, как у папы обнаружили рак. О его болезни почти не говорили. А что тут можно сказать? Так вот стояли рядом. Так было и в последние недели его земной жизни. Постоишь немножко. И как-то сразу легче становилось от этого безмолвного общения: понимала, что тебя просто любят, не требуя ничего взамен; появлялось чувство, что всё перенесем, преодолеем, всё наладится...
Вечная память тебе, дорогой папочка! Царствия Небесного!