«Не с книгами своими придешь на Суд»

Людмила Листова

Размышления на годовщину смерти Валентина Распутина

Читать и перечитывать

В марте исполнился ровно год, как ушел в вечность наш дорогой земляк русский писатель Валентин Распутин. 14 марта – день смерти, а 15 марта – день рождения писателя. Вспоминаю тот теплый весенний день, когда Иркутск прощался с автором «Матеры»,  и думается о многом…

Еще тогда, прошлой весной, перечитывала «Последний срок», «Деньги для Марии», «Что передать вороне?»  И вдруг в самой глубине повести «Последний срок» почувствовала, что мир, который описывает автор, с пьянками, с девочкой, которая прячет отцовы бутылки с вином в муку, с холодными рациональными женщинами,  еще до смерти матери шьющими себе траурные платья, весь тот мир – не мой, не близкий мне мир. И если бы то был не Распутин, не стала бы и читать все эти подробности. И еще если бы не главная героиня старуха Анна, чей образ выписан с необычайной глубиной и любовью. И вдруг заметила: смотрю теперь на то, что написал Распутин,  другими глазами. Как бы через полосу вечности, уже не боясь его авторитета.

Могила Валентина Распутина у Знаменского монастыря

Вспомнилось потрясение, которое испытала много лет назад, прочитав впервые рассказ «В ту же землю…». Написала тогда отзыв в областную газету «Земля». А после принесла в журнал «Сибирь» свои размышления о других рассказах: «Женский разговор», «Видение», «Поминный день»… Причем главной в моих заметках была мысль о том, что автор описывает в этих рассказах жизнь безбожную, вернее, жизнь безбожных людей, для которых, например,  аборт – обычное будничное дело.  Я тогда воцерковлялась, и  размышления, по сути, были не критикой, а попыткой объективного разбора рассказов с точки зрения христианина. После множества претензий и сомнений редактора журнала я забрала статью. Не захотела стать шавкой, которая лает на самого Распутина. Возможно, это было неправильно. Во-первых, выступала не против прославленного и любимого писателя, а против греха, обуревающего его героев. Во-вторых, может, на фоне елейности академических хвалебных рецензий иной разбор творчества, иной взгляд был бы интересен и автору, и читателям.

Смерть всегда заставляет взглянуть на человека по-иному. Снова и снова перечитывала повести, рассказы, воспоминания тех, кто близко знал писателя. И вновь думалось, что проза Распутина строга, подчас сурова, но не исповедальна. Он точно, ярко, самобытно, порой, остро публицистично описывает жизнь, но свою собственную душу открывает редко.  Так в поисках своего, близкого сердцу и вновь открываемого Распутина я наткнулась на его повесть «Вниз и вверх по течению», вернее, «Очерк одной поездки». И неожиданно нашла целые россыпи сокровенных переживаний, которые помогают увидеть тонкий и хрупкий мир самого автора. «Приходят воспоминания и мечты о любви и счастье, и приходит грусть о том, что могло свершиться и удасться, но не свершилось и не удалось; больно и горько вздрагивает сердце, уязвленное признанием, что когда-то, в лучшие дни своей молодости, оно билось неудачно; и в слабом и покорном обещании чего-то неведомого просыпается душа», – читаем здесь. И далее многое находила, близкое сердцу.

В судьбе, творчестве, земных деяниях этого человека есть нечто трагическое.

Вспоминается одна из последних встреч в Иркутской областной библиотеке в дни ежегодного фестиваля «Сияние России», у истока которого стоял Валентин Григорьевич. Он тогда потерял дочь, разбившуюся в авиакатастрофе. И хотя на людях не выказывал своей боли, все же отказывался выступать, хотя все,  как всегда, ждали его слова (да часто и приходили-то на встречи исключительно ради него). И когда он отказался выступать, иные были недовольны. Как же нечутки, эгоистичны бываем мы порой даже с самыми дорогими и близкими людьми. Я смотрела на его потемневшее, будто опаленное невыносимым горем лицо, опущенные глаза, и боль разрывала сердце. Склонной в своих книгах к исповедальности, мне казалось, страдание его вот-вот разрешится потрясающей повестью, где душа  выплеснется во всей силе таланта и любви. Но – нет. И, стало быть, так надо… При всем, что написал Распутин, казалось бы, совершенно ясного и фантастически талантливого, он остался для меня писателем закрытым, некой сокровенной тайной, которую нам еще предстоит постигать. А может, и не надо этого делать?..

На той встрече в библиотеке Валентин Григорьевич незаметно сидел в зале. Я смотрела на президиум: Крупин, Проханов, Толстой… Пожилые, убеленные сединами и нагруженные славою и скорбями люди… В аудитории все больше знакомые лица иркутской творческой интеллигенции, тоже седые и умудренные. И вроде те же правильные слова о патриотизме, Православии. И те же взаимные комплименты  друг другу. Но словно чего-то не хватает здесь. В зале нет почти ни одного молодого лица. Где же она, молодежь, которой все эти заслуженные талантливые люди могли бы передать свой опыт и дело, которое взращивалось много лет? Наверное, этот вопрос был еще одной болью Распутина.  А не стало его, сразу почти на нет сошел и традиционный наш фестиваль «Сияние России», который более двадцати лет собирал в Приангарье знаменитых людей со всей страны, становился настоящим праздником русской духовности и культуры.

Жить и помнить

В дни прощания много было сказано о творчестве Валентина Григорьевича, его книгах, наградах. Но все это рядом с вечностью уже не представляется столь уж важным. Ведь там иные мерки. Поэтому, наверное, больше думаешь о некоторых промыслительных совпадениях. Он скончался в поминальную субботу на Крестопоклонной седмице Великого поста, накануне своего дня рождения. А день его рождения – 15 марта – празднование «Державной» иконы Божией Матери. Этот образ Богоматери был явлен в день отречения от власти мператора Николая II, словно в том был знак, что Царица Небесная взяла на себя бремя Российской державы. Разве это не знаменательно? Ведь Валентин Распутин  не только писатель с мировым именем, он был верным сыном своего Отечества. И  у многих патриотов, у всех, кто любил и почитал его, в душе сложилась неразрывная логическая цепочка: Россия – Байкал – Распутин.

…Такая тишина, такая благость  была разлита в природе, когда у нас в Иркутске хоронили Распутина. Было так тепло, ясно, солнечно, так горячи были слезы и соборная молитва, так просты и проникновенны слова владыки Вадима…  Истонченный болезнью  лик усопшего был  спокоен и светел. И казалось,  свободная  душа его из-под соборного купола, из света и синего ладанного дымка  радостно взирает на всех нас.  Когда гору привезенных из Москвы цветов разбирали на охапки, пол храма усыпали разноцветные лепестки, и так хорошо было от того, что и эти московские цветы здесь. И  мы всем миром  стояли потом у могилы, и в небе парили голуби, и в вязи светлых берез тихонько перекликались весенние птички. Здесь, у могилы, покрытой  алыми розами, увенчанной резным деревянным крестом, боль смешивалась с радостным чувством,  что сейчас вокруг нас все, что Валентин Григорьевич любил.  И так тихо, тепло, отрадно было на душе. И будто весь Иркутск, вся Россия пришли проводить своего великого земляка в Царствие Небесное.

Поминая Распутина, хочется сказать что-то важное, еще что-то такое личное, из крупинок которого складывается живой и неповторимый образ дорогого нам человека.

Навсегда врезался мне в память последний разговор с ним. Я заканчивала тогда повесть «Дыханье голубя» и так унывала, все хотелось бросить, казалось, что книги уже никому не нужны, чувствовала свое бессилие. Все это и подвигло меня позвонить Распутину.

...В трубке глуховатый, полный печали голос. Спросила, можно ли задать ему один вопрос. Он ответил, если только что-то легкое. Легкого у меня не нашлось, и я все же спросила, надо ли сегодня вообще писать, когда книги все больше вытесняются телевидением, интернетом, когда люди жаждут безоглядного веселья, а ты не особенно-то видишь его вокруг. Валентин Григорьевич сказал, что произведения Достоевского, например, тоже полны трагизма. Сказал еще несколько скупых фраз, из которых мне стало ясно, что писать сегодня очень трудно и все же надо, если просит душа.

Знаю, что для многих, кто сегодня пытается писать во славу Бога и России, Валентин Григорьевич остается ориентиром и высочайшим образцом христианской совестливости и писательского мастерства. И когда что-то напишется, спрашиваешь себя: а как бы отнесся   к этому Распутин? И еще одна мысль, облегчая боль утраты, согревает сердце. Бессмертие писателя больше не в книгах, которые остаются на земле. Оно в бессмертных душах людей,  прочитавших их. Значит, не закатилось солнце русской литературы, отныне оно пребывает в вечности.

По долгу службы нередко бываю в иркутском Знаменском монастыре. Окончив дела, всегда захожу в храм поклониться мощам святителя Иннокентия Иркутского. Теперь же останавливаюсь и возле могилы Распутина, читаю заупокойную молитву. Могила теперь уже иная. Строгая, с металлическими цветами. И лишь с портрета, нет, не на нас, а куда-то в прекрасную вечность смотрит писатель Земли Русской.

Один иркутский литератор  обмолвился, что не надо бы так уж величать Распутина великим, ведь этим, возможно, делаем только хуже душе его, представшей пред Богом. Да, наверное, так.  Слава земная тленна, а великие звания Господь раздает. Мы  можем только молиться о душе раба Божиего Валентина да книги его читать-перечитывать.  Да помнить совет его труждающимся на литературном поприще: лепту свою хотя бы малой чашей носить. И всегда осознавать, что не с книгами своими придешь на Суд, а с чашей своей души. Чего в ней больше окажется?..