Бабушка Таня из Суджи и концерт в госпитале

Елена Кучеренко

Не так давно в нашем храме появилась бабушка Таня. Такая прямо классическая бабушка. Милая, добрая и в платке даже зимой. И с какой-то очень грустной улыбкой. А где-то три недели назад Света из нашей Харлампиевой сторонки (чайной для прихожан) меня с ней познакомила. Она ее как раз тогда кормила. По-моему, даже бесплатно. Оказалось, что бабушка Таня – из Суджи. Чудом удалось выехать, и сейчас она живет где-то здесь, в нашем районе, у родственницы.

– Как там в Судже? – спросила я.

А она заплакала в ответ. Потом мы с нею еще несколько раз общались, и она каждый раз плакала.

– Там же столько людей, столько людей, – повторяла она.

* * *

В прошлое воскресенье она тоже пришла. Света стояла за прилавком с покупателями и попросила меня отнести бабушке Тане какой-то суп, салат, чай, по-моему. Пока я расставляла все это перед ней на столе, подошла и Светка. Тогда уже произошла та жуткая трагедия в Судже – когда ударили ракетами по зданию интерната и погибли люди. Честно говоря, мне было страшно ее увидеть после вот этого всего.

– Что там в Судже, не знаете? – сдуру ляпнула я.

Светка испуганно замахала на меня руками. Бабушка не знала... Родные ее жалели и ничего не говорили. А Интернетом она не владеет. Что-то мелькнуло в теленовостях, но дочь быстро переключила канал. Только баба Таня всё равно начала догадываться, что случилось что-то страшное. А тут еще и я... Пришлось рассказать.

Она опять плакала. Вспоминала, как убегали они из родного города. Восемь человек в одних «жигулях». Баба Таня, правда, не хотела уезжать. Пряталась в огороде. Но ее нашел зять, рассказал ей, что с ней будет, если она останется, и она поехала. У нас, кстати, есть в храме еще одна бабушка. Маленькая, старенькая, сгорбленная. Еле ходит с палочкой. Она всегда становится впереди, перед амвоном и бьет земные поклоны. Сорок штук! Я не знаю, как у нее это получается, но она, еле передвигаясь в других случаях даже при помощи посторонних, тут очень лихо управляется сама. И мне всегда стыдно. Я еле стою на службе, переминаюсь с ноги на ногу, отвлекаюсь на всё вокруг, а эта бабушка, у которой непонятно, в чем жизнь-то теплится, делает сорок земных поклонов.

Позже я узнала, что она откуда-то с Донбасса. Дочь с мужем забрали ее сюда. Однажды я что-то пыталась ей сказать, но она не обратила на меня совершенно никакого внимания.

– Она не слышит! – сказал стоящий рядом с ней мужчина.

Я попыталась то же самое показать жестами.

– И не видит...

– Ваша мама? – спросила я.

– Теща...

– Хорошая, да?

– Хорошая. Не видит... Не слышит, – пошутил он.

Вот так в нашем храме собираются люди – Донбасс, Суджа... Есть еще Ира откуда-то из ЛНР. Мы с ней дружим. Тоже рассказывает, что было у них с четырнадцатого года, и плачет. А не так давно пришла, вообще лица нет. Рассказала, что подруга-землячка сына мертвого получила, со следами пыток... Звонила ей...

* * *

Суджа – это, конечно, ужасно. Я тогда лазила по интернету, искала, что там пишут, и в какой-то момент в ВК наткнулась на новостной пост: «ВСУ нанесли массированный ракетный удар по школе-интернату в Судже». Дальше ужасные подробности, от которых кровь в жилах леденеет – без преувеличения.

– Ну а мы дальше бережем мирное население Украины, – прочитала я комментарий какой-то дамы.

Зачем только полезла...

– А вы что, хотите, чтобы Россия била по мирным людям? – спросили ее.

– Знаете, уже хочу. Наш народ вечно какой-то блаженный, может уже пора «око за око»? Может, пора за своих брать чужих двоих?

– Давно пора, – соглашалась с ней еще какая-то женщина.

– Если они не жалеют наших людей, то почему мы должны жалеть их мирных? – писала третья.

– Это вы вся такая правильная, потому что в ваших детей не стреляли, – пеняли мне уже, когда я пыталась донести, что так нельзя.

Согласна, пока не стреляли, поэтому я «правильная и милосердная». И, не дай Бог, выстрелят. Но хотя бы чисто теоретически я очень не хотела бы расчеловечиваться до такой степени, чтобы желать смерти старикам, маленьким детям (а это мирные жители). Пусть они нас и ненавидят. Я не хочу стать зверем до такой степени, чтобы хотеть убить, например, такого же украинского ребенка с синдромом Дауна, как и моя Маша. Помню, как в самом начале СВО отдельные украинские мамы тяжелобольных детей пожелали смерти таким же российским детям. Это было ужасно. И чем я тогда буду о них отличаться, если пожелаю смерти их детям? Ни в коем случае нельзя терять человеческое лицо!

Я еще попыталась что-то там сказать, но в итоге махнула рукой. Я вообще думаю, что это какие-то боты, которым приплачивают за то, чтобы они создавали в сети образ кровожадного русского монстра.

Боты или не боты... Но в тот же день, когда случилась Суджа, одна моя украинская знакомая, которая живет в Днепре (там Украина), написала мне, что у нее умерла сестра. Просила помолиться. Я сначала хотела у себя на странице выложить, но потом испугалась, что прочитает кто-нибудь из таких дам, и выскажет свое ценное мнение. Хотя, у меня вроде все адекватные люди.

Кстати, года два назад я общалась с одной моей знакомой из ЛНР. И она вспоминала, что происходило у них в четырнадцатом году. Они как раз поехали в Крым отдыхать, и тут Украина начала бомбить Луганск. Ну и застряли на полуострове на несколько месяцев. Когда мы с ней разговаривали, уже шла вовсю СВО. И она тогда очень посочувствовала украинцам, которые оказались в зоне боевых действий.

– Как бы там ни было, что бы они про нас ни думали и ни говорили, мы все это пережили. И знаем – каково жить, когда идет война. Поэтому ни капли злорадства, только сочувствие...

* * *

Это, конечно, немного о другом, но все равно напишу. Смотрела я как-то одну православную передачу, в которой рассказывалось о мальчике, который победил смертельную болезнь. И иначе, как чудом и Божией милостью, это назвать нельзя. Папа этого мальчика кем-то работает в монастыре. И вот однажды к ним туда привезли детей с Донбасса. Кто-то потерял кров, кто-то пережил смерть близких. Кто-то был ранен. Эти дети узнали о борьбе мальчика с его болезнью, и... написали ему стихи, чтобы поддержать. Папа в передаче говорил, что это удивительно – дети, пережившие такой ужас, любят, сострадают, чувствуют боль другого человека... Но таким ведь и должен быть человек.

Кстати, о детях. Не так давно я написала рассказ о наших воинах и девочке Маше, которая им помогает. Под ним одна женщина оставила комментарий:

«Можно тоже поделюсь! Есть у нас есть группа волонтеров. Начинали с родственников и очень близких друзей. Потом стали подтягиваться друзья друзей и так далее. Три храма с нами. От них очень большая помощь. Помимо отправки помощи ребятам, мы решили еще поддержать тех, кто в госпитале. С концертом приехать. Ни в какой госпиталь нас, конечно, не пустили. Стали искать другие возможности. Вышли на санатории МО, где ребята уже после госпиталя восстанавливаются. Созвонились, рассказали, что задумали. Разрешили. Знаете почему? У нас дети выступали. Пели, танцевали, стихи читали... Мы такую программу забабахали, а нам – не больше 30 минут. Перекроили всё, поурезали. Приехали. И тут новое известие: «Вы на многое не рассчитывайте, хорошо если человек пять–шесть придут. Они все в себе, тяжело на контакт идут». Ну ладно, пять значит пять. Дали нам фойе, чтобы, идя из столовой, точно на нас выйти. Поставили три банкетки и десять стульев. Потом персонал удивлялся. Мест не хватило. Многие на костылях стояли. Несколько человек на колясках подъезжали и, буквально, из-за угла выглядывали, слушали. А в конце мы все вместе пели «Солнечный круг». Надо было видеть эти лица...

Сколько «спасибо» мы услышали. Через месяц где-то позвонила мне заместитель главного врача: «Ребята про вас спрашивают, даже новенькие просят, чтобы вас пригласили». Не знаю, как было бы дальше, но в эти 30 минут мужчины улыбались, с лиц сходила напряженность, хлопали, поддерживали детей (они тоже волновались). Вот у нас был и такой опыт помощи. Детки – из музыкальной школы (преподаватели – волонтеры из нашей группы). Когда второй раз спросили, кто хочет поехать, – почти все просились. Было приятно».

* * *

Я потом этой женщине по имени Людмила вопросов немного позадавала. Она мне видео прислала того выступления. Очень трогательно. Удивило, что выступал даже парень, который танцевал академический танец.

«Я очень волновалась, как воспримут. Где балет и где война? – признавалась Людмила. – Оказалось, что я была не права. Принимали "на ура". Когда я услышала: "браво!", это тронуло до слез просто. Почему еще мы так всё восприняли? Дело в том, что этому мальчику в детстве врачи сказали, что он не будет ходить. Несколько лет он провел в инвалидной коляске. Но вот такой силы воли и он, и его мама... В восемнадцать лет его приняли официально в труппу театра, хотя учится он в медицинском институте. Такие вот повороты судьбы».

Людмила рассказывала, что стояла в дверях столовой и буквально ловила военных, просила их посмотреть концерт. Многие отказывались, как и предупреждали нас медики. Пока не появился парень на костылях. Она также попросила его остаться, но он тоже отказался, сказал, что ему тяжело.

– Ну хоть пять минут, ребята же готовились.

– Нет, простите.

И с трудом пошел.

– И тут уже в спину, я говорю ему: «Вы знаете, а он на инвалидной коляске был», – вспоминала Людмила. – И тут парень остановился. Я ему рассказала эту историю. Он молча ушел, через минуту вернулся. Потом подошел из его палаты еще парень молодой. Смотрели, потом спрашивали меня: «Это балет?»

Ну а потом подошли другие...

Я спрашиваю Людмилу – какие они, эти парни?

– Уныния в них нет, но мне показалось, может, это пафосно прозвучит, что их «накрыло тишиной». Удивление и непонимание того, что они видели там, и что происходит здесь. Я, кстати, вспоминаю, что из тех, кого я лично видела уже пришедшими домой, после ранения насовсем или в отпуск/на реабилитацию, ни у кого нет бахвальства. Никто не рассказывает героических историй, не бьет себя в грудь, ах какой я, а вы тут на гражданке... Они, правда, тихие какие-то, как будто у них мировоззрение поменялось. Вот это их, наверное, и отличает.

РУКА ДАЮЩЕГО НЕ ОСКУДЕВАЕТ!