Добрая душа
Юлия Кулакова
Рассказ женщины
Сейчас, чайку глотну быстренько — и обратно в храм. Кто чему, а я ж, грешница, радуюсь, что трапезную построили! После службы подскочишь сюда, немножко чаю — и обратно бежишь, спрашиваешь, какая работа есть. Делаешь... Радость-то какая для Бога дела делать!
Сегодня женщины наши перед службой что-то про новое лекарство от эпилепсии разговорились. Мальчишечка у одной болен, нужно ему постоянно. Ой, как жалко-то, Господи спаси и помоги! Я же один раз видела, как это — эпилепсия.
Да, было дело. В церковь я тогда еще не ходила. И было мне... да, двадцать. С работы пораньше отпустили, сказали — в офисном здании что-то чинят и у всех из-за этого проверка. Оставили пару человек, кто за хозяйство отвечал, а нас отправили. Я скорей на автобус, это ж надо — засветло домой вернуться. Обычно едешь — а уже темно.
И вот, значит, я с остановки иду через площадь. У нас там площадь такая есть, да, и в те годы на ней киоски стояли и автобусы разворачивались. Иду, и вдруг вижу — женщина на земле лежит.
Лежит и всё, представляешь? Никто не подходит. Неподалеку две тетки стоят, судачат. Показывают мне жестом — она, мол, пьяная. Да какая пьяная, раз не пахнет! Я подбегаю. А она трясется! Господи! Белая вся! Головой бьется, я испугалась, с себя куртку сорвала и ей под голову и держу. Зовите, кричу, скорую быстро!
И тут прямо на нас с ней машина мчится. Развернуться решил кто-то через площадь. Тоже мне автобус. Я перед ним крестом как вскочу, руками в стороны: стой!
Выскакивает из машины, крупный такой, огромный. В очках черных, солнца почти нет, холод еще — а он в очках. Модный. А может — фингал у него там был, до меня потом дошло, не разглядывала. Он на меня было матом — а потом подбежал. Женщина-то эта перестала биться. Лицо разгладилось, знаешь — красивое лицо. Волосы только серые такие, другие их обычно красят в белый, а она вот нет. Вроде не трясется больше, а в себя еще не приходит, чуть приоткрывает глаза только, пытается.
— Скорую! — ору.
— Давай ее в машину, довезу до больницы! — этот мужик мне. Подхватили, уложили на заднее сиденье, осторожненько-осторожненько. А те тетки так и не чухнулись в нашу сторону.
— Вас как зовут? — спрашиваю, а то она уже глаза открыла.
Она невнятно выговорила, но я так поняла — Мария. Я этой Марии шепнула, что ей плохо стало, и в больницу едем. А то еще подумает, что похитили. В те годы, знаешь, всякое было. У нее крестик на простой длинной веревочке на шее оказался, выбился наружу, я придерживала рукой на всякий случай, — так и ехали.
Добрались быстро, больница-то рядом была. К нам вышли, занесли ее, мы следом. Мужика попросили снаружи остаться, меня сначала пустили, а когда я объяснила, в чем дело — то и меня стали выпроваживать.
— Не уйду, — говорю. — Сначала надо родных найти, чтоб они ее забрали.
Им моя идея понравилась, там Мария уже — вижу через дверь — ходить начала, говорить что-то. Вышла медсестра чуть позже. Ваша найденная, говорит, на бумажке с собой носит записанные номера телефонов родственников, уже дозвонились до брата, сказал — выехал за сестрой, так что идите.
Я постояла еще на улице. И мужик, водитель тот, стоял и курил одну сигарету за другой. Скоро подъехала машина такая, попроще, не новая, оттуда выбежал человек, на Марию похожий, носатый только. Видно было, что волнуется. Я заглянула — да, его к ней пустили. Ну, значит, больше мне там делать нечего. Куртка грязная, а холодно, я ее под мышку и пошла вперед.
Меня мужик догоняет. Садись, говорит, довезу куда тебе надо. Я зачем-то села, и тронулись с места.
— Где, — говорит, — живешь?
А я не хочу отвечать, ну мало ли, кто он такой, а то ли перенервничала, то ли что, и брякнула: вот в таком-то доме.
А он как обрадовался! Я знаю, говорит, этот дом, там на третьем этаже двоюродный брательник Миха живет, постоянно звонят с женой и в гости зовут, а я никак не выберусь.
Это, стало быть, Макаров Михаил, который со мной через стенку живет. Ну надо же! А я вот что-то не хочу с незнакомым дядькой на этаж подыматься. Что делать? А если хороший человек — так обижу ведь.
И тут он как даст по тормозам, я чуть не стукнулась.
И говорит:
— Так ты мне так и не сказала: ты кто этой больной женщине-то?
— Никто, — честно говорю.
— Как никто?
— Она на площади лежала. А я с автобуса шла.
Ой, какое у него лицо смешное стало! Знаешь — вытянулось лицо, и глаза вот так вот выкатились, у племяшки в мультике кота так рисуют. Удивляется когда.
— То есть, — говорит, — это ты чужую бабу с улицы подобрала, и отвезла, аж к чужому мужику в машину села, и куртку извозила — да? Такая вот добрая душа?
— Почему, — говорю, — добрая? Кто угодно бы стал помогать. Человек же на улице лежит, ему плохо, не оставлять же его так.
— Ну вот, — говорит, — я бы не сделал... наверное.
А сам уже, видать, сомневается.
— Сделали бы, сделали, — говорю. — Не сомневайтесь. Это же живой человек.
— Ну да, — задумался он. — Собаку и то жалко, если что случится.
Мне что-то надоело с ним. Я, говорю, пойду вот здесь, хочу кое-куда забежать.
— Да тут дом твой уже видно!
— Ну и что, — говорю. — Я пойду.
Тот плечами пожал. «Ну иди», — говорит. И напоследок еще хохотнул: «Ишь, добрая душа!»
Я, как была, в свитерочке, куртка под мышкой, дверкой хлопнула и давай через парк. Прошла насквозь, там дома у нас девятиэтажные, на первом этаже магазины, я зашла. Купила пакетик только, куртку положить.
А на углу — храм стоял. Казалось бы, недалеко от моего дома — а я и не знала, что его уже совсем достроили и открыли! Ну правильно, приезжаешь затемно с работы, язык на плече, на стул бы упасть, ноги не держат. Когда там... А тут — вот он. Я и решила — зайду. Свечку поставлю за эту Марию больную. Может, Бог ей чудо пошлет, выздоровеет.
Зашла. Да... как-то, считай, в церкви насовсем и осталась. В тот раз постояла-постояла, свечку зажгла, о своем подумала. А когда вышла — и пришло в голову: так около моей работы же церковь есть. И чего я туда не хожу? Крещеная ведь. В эту-то никак не успеть на неделе, а там как раз попадаю вечером на службу, как иду на остановку — в храме свет.
Сказано — сделано, на следующий день выхожу из конторы, на голову шарф вместо платка — и в церковь. В эту самую, в нашу, конечно! Народу много, в задних рядах пристроилась. А хор как запоет, а я как плакать давай! А на старой иконе рядом со мной святые мученицы, и одна уж больно на ту Марию похожа, представляешь? Сейчас этой иконы уже нет, забрали для часовни, наверное, теперь тут большие и писаные, а тогда в уголочке стояла, зайдем когда в храм — покажу, где именно. И вот хор поет, а у меня слезы высыхают, и я уже понимаю, что никуда отсюда не уйду. Так с тех пор и езжу, на неделе — с работы прибегаю, а в выходные уже из дома на автобусе. Да разве это далеко!
Ту Марию я больше не видела, кстати. Дай Бог ей здоровья, сейчас, видишь, вот новые лекарства появились, может — выпишут ей? Всё бы полегче было. Брат ее разок как-то мимо по улице пробегал, торопился, видать. И водителя того тоже не встречала. И хорошо, как-то не понравился он мне, что-то меня в нем напугало. Знаешь, в тот вечер-то я добралась домой — а у соседей за стеной, слышу, смеются, радуются, ложками о тарелки гремят. Видимо — все-таки пришел он тогда к ним в гости и обрадовались они родственнику. Но про меня, думаю, ничего не сказал, и они мне потом ничего не говорили.
Ладно, заболтала я тебя, побегу, а то бездельничаю. А какую проповедь сегодня батюшка сказал, а! Помнишь, сказал, что некоторые люди добрые дела делают — и Господь, видя это, им веру дарит и к Себе приводит. А вообще вера — всегда чудо Божие. Вот я и думаю — я-то точно чудом в церковь пришла, одной Его милостью. У меня-то нет добрых дел никаких.
Всё, побежала я! Сегодня надо столько всего сделать! И для детишек к воскресной школе все подготовить, и облачения погладить, и полы помыть... А еще я хотела на завтра на трапезу для всех еды наготовить... Как успеть? Хотя — знаешь, успеем. С Божьей помощью!
РУКА ДАЮЩЕГО НЕ ОСКУДЕВАЕТ!
