В микрорайоне

Юлия Кулакова

А лавочка еще крепкая, ничего. Когда-то таких на улице и не найти было. Чего люди куражились, чего курочили все подряд? Еще и с  особой жестокостью: не только ножом вырезали всякое срамное на деревяшках сиденья, так еще и металлические основы гнули-ломали, сесть нельзя было. Нечеловеческая сила-то для этого нужна. Откуда бралась? Напивались, небось, по ночам, как и сам Максим тогда, и воротили. Но Максим – нет, Максим не ломал даже в таком состоянии, когда мозги спят. Не было в нем вот этого вот, злого.

Сел на лавочку. Смотрит вокруг. А чего делать еще? На работе взял пару выходных. «Опять пить будешь», – сказала жена и уехала к сыну на эти два дня, тот давно звал погостить. Хороший у них сын получился, и родителей любит, и жену с дочкой, и еще кошку завел. Как жена эту свою видеосвязь с ними включит – так вечно сын с этой кошкой на коленях и наглаживает. Ободра ободрой была, сноха с внучкой во дворе нашли, к врачам свозили и у себя поселили. Отъелась и пялится теперь своим наглым взглядом на людей. Мышей бы ловила, а? Сегодня ночью Максим вставал воды попить и подумал, что мерещится: по полу кухни пакеты разбросаны. Это чего еще? Крысы-мыши? Надо жене сказать, пусть ту кошку с собой привезет, Максиму сейчас нужнее.

Мимо пробежали дети, пиная тополиный пух, пару раз поскользнулись в лужах, что не высохли после дождя. Двое мальчишек. За ними девчонки бегут. Мальчишки забежали за трансформаторную будку, покрытую красными иностранными надписями, и орут:

–  Танька – чупакабра!

Что за чупакабра такая, откуда только набираются.

Дальше женщина идет, волосы в белый вытравлены, губы неестественно пухлые. Говорит громко сама с собой:

– Мужик мне кричал-кричал, а я же не слышу, чего он кричит, я же в наушниках!

Только сейчас заметил Максим белые пластмассовые штуки, закрывающие ее уши. А, это она с подружкой по телефону болтает, стало быть. Не раз и не два видел он людей, идущих по улице и говорящих «сами с собой» – а все никак не привыкнет.

Идут парень с девушкой. Парень в шортах, открывающих татуированные ноги, девчонка в легком платьице. Девчонка чем-то недовольна, а он ей:

– Понимаешь, в таких обстоятельствах, учитывая все, что произошло, а еще как она тогда сказала…

Вот ведь в словах путается. Максим не знает, что там случилось, но хочет подойти к парню и сказать: «Да извинись ты перед ней уже! Да и всё! Простит!»

И соврет Максим. Потому что его жизненная хитрость, или, как сейчас говорят, лайфхак (сын новому слову научил), не всегда работает. С женой же перестало работать! Как увидит у него пиво – так сразу никакие хаки и не работают.

У девахи той недовольной – коса до пояса. А у Максимовой жены давно волосы поредели, потому и стрижется коротко. От стрессов, говорит. В последний раз он зачем-то потащился сопровождать супругу в парикмахерскую. Мастер там в опрятном оранжевом фартучке, стройненькая, почти их ровесница, на бейджике «Армине» написано.

 – Какую, – говорит, –  прическу хотите?
– А машинкой, как всегда, а то обросла, – заявила супруга. А он, хором с ней, зачем-то сказал:
– Подлиннее бы…

Армине посмотрела на одного, на другую – и начала стричь аккуратно-аккуратно, придерживая пальцами с блестящим маникюром:

– Я подлиннее оставлю. Отрастут, отрастут! Красиво будет.

И жена, которая открыла было рот протестовать, вдруг промолчала. И как-то иначе посмотрела на себя в зеркало. Может – вспомнила, какие косы у самой когда-то были, пока за Максима замуж не пошла. А Армине щебетала:

– Я как-то решила себе короткую стрижку сделать. Спокойно собралась, сумочку беру, зонтик… И тут муж из кухни вдруг: «Ты там не дури!» Вот как он мысли прочитал? Я все и поняла.

Она потрогала свои густые волосы до плеч и продолжила трудиться. «Ювелирная у меня тут работа получается, смотрите!» И правда: волосок к волоску, ровно.

Ишь ты как у них, подумал тогда Максим. Муж такое сказал, а жена и не обижается. Он так своей жене не говорит – а она все равно постоянно обижается. Особенно за бутылки. Муж Армине небось тоже не один кефир пьет, и ничего… Жена тогда вышла из парикмахерской радостная, помолодевшая даже. Домой решили на такси доехать, вез водитель с бородой, занимавший, как показалось, почти что оба кресла машины. Ругался на затормозившего впереди: «Пачиму аварийка не включил? Кто так делай?» А когда жена Максима попыталась указать, как лучше проехать к их дому,  воздел огромные руки к потолку, выпустив руль: «Да я тут все знай, тут брат работай! И еще один брат!»

Максим почувствовал, что улыбается воспоминанию. А жена его давно не улыбалась. Он любит ее улыбку: острая морщинка с одной стороны от носа к губам, две морщинки с другой стороны. «Кривая я», – поджимала губы жена у зеркала. «Красивая», – говорил он.

Из магазина вышла пара, лет по сорок, одеты не по-микрорайонному, оглядываются. «Ничего не изменилось! А ведь лет двадцать прошло!»  –театрально произнесла она. То ли про обслуживание в магазине, то ли про две кривые березы у здания, которые всегда там росли. Ее спутник кивнул. Видать – отсюда родом, да уезжали за лучшей жизнью куда-то.

Максиму обидно стало. И обрадовался, что пара ушла. Идите-идите… туристы. Ему-то как раз нравилось, что – действительно – почти ничего не изменилось. И хоть и сменила столько лет продававшую ему пиво Наталью (инфаркт, сын в область забрал, «на воздух») юркая, косящая глазом Галочка, хоть и уверенно заговорило по-русски новое поколение женщин, ходящих по улицам в платках и шароварах… Микрорайон остался микрорайоном. Со своей модой (в центре города одеваются вовсе не так), разбавленной только нарядами беспокойной молодежи, со своим неторопливым темпом жизни. Со своими посиделками на лавочках по вечерам, которые так не любит его жена. А, вот еще что изменилось: аж на двух пустырях построили по церквушке. Одна маленькая и на кораблик похожа. Вторая посолиднее, сейчас еще какую-то там, во дворе, новую стройку развернули. Не в ее ли направлении бежит вот этот мужичок с завернутыми в пленку-«пупырку» тонкими досками под мышкой?

Мужичок обернулся.

– Михась! – обрадованно закричал Максим и аж подскочил. С березы испуганно вспорхнула пара голубей.

Тот всмотрелся:

– Максим?
– Сто лет не виделись! – взревел Максим, заключая старого приятеля в объятия, Михась еле успел  прислонить доски к лавке.

Скоро они уже болтали обо всем, о чем только могли. Михась, хоть и поглядывал на часы, но рассказывал охотно: как болел и как ухаживали за ним дети, как переехал потом в другую квартиру – поменялся с дочкой, которая вновь на сносях и места надо много, а он только рад детям-внукам помочь.

– Так давай за встречу, а? – предложил Максим.
– Нет, дорогой, не пью я больше.
– Врачи запретили? – сочувственно изрек Максим. – Так мы ж пиво, ничего другого и я давно не пью! Возраст уж, понимать надо!
– Нет, и пиво не пью, – улыбнулся приятель.
– Вот те на… – Максим сразу спал с лица.
– Ну-ну. Что ж мы – без пива поговорить не можем?
– Без пива ты все на часы поглядываешь, – с досадой отозвался Максим, пощипав волосы на своем виске.
– Да обещал людям прийти помочь на стройке, но немножко еще посижу, – спокойно ответил Михась.
– Это не на церковной ли?
– На ней, да. У вас, говорят, Михаил Михайлович, золотые руки, заодно и молодому поколению покажете, как надо.
– Ну да, молодые сейчас, наверно, и по гвоздю молотком не попадут…
– Да нет, хорошие ребята молодые, зря ты. Стараются. Чего-то действительно не знают – ну так и мы не знали в их возрасте. Не вини молодых. Твой-то сын разве плох? Руки откуда надо, ты сам же хвастался мне – и работник хороший, и ремонт сам всегда делал. И мои дети тоже. А то, что надо нам опыт передавать, а не с бутылкой сидеть, наша это ответственность – вот это точно.

Максим сидел с обиженным лицом.

– Скажешь – не прав я? – продолжил Михась. – Смотри, что у нас в микрорайоне происходит.
– Хороший у нас микрорайон! – запальчиво бросил Максим.
– Хороший, не спорю. Только как дело к вечеру – один за другим пьяные идут. А обочины дорог и тротуаров окурками усеяны, вот, посмотри на землю-то. Мы так жили, они так живут – хорошо разве? А детей в этом растить?
– Мы как-то выросли и людьми стали, – мрачно ответил Максим, глядя под ноги. И вправду – везде окурки, сколько ни ставь эти нарядные урны.
– Не тот опыт мы передаем. Согласишься со мной?

Максим помолчал. А потом решился:

– Это что ж с тобой на этой… стройке-то сделали, что ты так… передумал?
– Всё ждал, когда спросишь. Другие, кого раньше знал, на улице встречают  –не церемонятся: «Михась в попы собрался!» Да не собрался.
– Ну так расскажи, – сказал Максим, замечая, что без выпивки разговаривать ему как-то невесело.
– А рассказывать почти и нечего. Когда внучку крестили, что-то задумался: а ведь Бог есть! Всегда  в это верил – а чего ж в церковь не ходил? Стал иногда забредать. На лавке посижу, на иконы посмотрю. Думал – выгонят, скажут – дурак какой-то ходит и даже свечку не поставит. Нет, не выгнали. Потом остался на молебен один. А молебен – тетки стоят и плачут. Чего это, думаю? Оказывается – за пьющих мужей и сыновей молятся. Вот же ж, думаю, как им плохо. Слышу, одна другой говорит: мой сын каждый день пиво пьет! Вот те на. Я ведь тоже каждый день. Пошел домой, а сам считаю, сколько это в деньгах выходит, на выпивку мою. Ма-ама моя, да это ж всю дачу перестроить можно! А то и жену куда свозить, она у меня на работе вон как устает.
– А ты не устаешь?
– Я – а что я? Знаешь, у нас на стройке как-то один парень на перекуре… ну, это я просто сказанул, что перекур, никто не курит…
– Еще и не курите.
– …как-то зашел разговор про мужчин и женщин (Максим на всякий случай хихикнул), и парень этот говорит: «Понимаете, вот моя жена, например, может нести ведро. Но дело в том, что я-то могу одновременно нести и жену, и ведро!»

Максим пригладил волосы:

– И ты, стало быть, теперь не пьешь и экономишь.
– Да не только. Как-то свободнее себя сразу почувствовал. Что не мне кто-то изнутри командует «иди выпей», а я себе командую, я себе хозяин. На самом деле я, конечно, и до этого не сразу дошел. Сходил в еще один храм. Там, оказывается, очень святой батюшка старенький раньше служил, а теперь помер. И икона одна, говорят, исцеляла. Вот только как батюшка умер – почему-то икона больше чудес и не дает, говорят.
– Да ладно, кто ж наверняка может сказать. И вообще, икона и есть икона, святое, она ж тебе не корова – все время молоко давать, – сказал Максим и сам себя не узнал. Чего это он вдруг за какую-то неизвестную икону заступается, как за родную? Чтобы скрыть смущение, спросил:
– А к чему ты про это?
– Да к тому, что вернулся обратно я в церковь, с которой начинал – ну, тогда, на крестинах. Думаю, здесь чудес никаких нет – вот и ладно. Я простой человек, вот буду в простой церкви.

Михась помолчал, и Максима пробрала незнакомая дрожь. Что же такое приятель хочет сказать, да никак не дойдет до сути?

– Однажды стою я на службе. И люди стоят, не протолкнуться, церквушка маленькая.
– Поэтому вы большую строите, – ввернул Максим.
– Да. Так вот: встал рядом со мной дедушка. Крепкий еще такой, глаза умные, спину держит – вот мы уже так не умеем, да и молодые тоже. И крестится, и кланяется, и тишина такая вокруг него, будто он ее с собой принес, не знаю, как сказать. Сзади люди напирают, впереди как сельди в бочке, меня какой-то ребенок толкает под колено и ноет еще, ладно – мать его как-то вытащила на улицу, хотя не знаю, как умудрилась протолкнуться. И вот всю службу я рядом с этим дедом и простоял. Кто о чем молился, а я о том, чтоб меня от него не оттеснили, уж очень мне хорошо было. И вот служба кончается, через меня начали просфоры передавать. Передал паре человек, думаю – нет, сначала деду передам, а потом уже остальным. И что ты думаешь? Оборачиваюсь, а его нет! Все стоят плотно, никто не расходится, а он исчез!
– Ну так мало ли. Душно, может, стало, старый же. На улицу пошел.
– Слушай дальше. Тут как раз народ зашевелился, стали уже выходить, и я двинулся с этой просфорой в руке, хочу его найти. Но тут на меня как вывернет одна старушка! Ну, и я прямо носом в одну большую икону и ткнулся. Хотел выругать бабку эту. Поднял глаза – ма-ама моя! На иконе – тот самый дедушка! И по внешности – он, и глаза эти – вот уж точно узнал бы где угодно! И как заору: «Вот же он, этот дед!» На меня посмотрели, как на психа сбежавшего. Я – во двор. Побегал, побегал, продышался. Смотрю – батюшка идет. Он у нас молодой, борода еще еле растет, и ходит – руками размахивает. Вот приближается он, руками как крыльями машет, а ноги меня сами понесли к нему. Хотел про деда рассказать. А вместо этого говорю: «Хочу вам на стройке помочь!» Сказано – сделано, взял неделю за свой счет. Жена сначала сердилась, а потом видит, что я ни бутылки не купил за это время – растаяла. С тех пор нет-нет да возьму пару дней и помогаю.
– Не уволят?
– Нет, начальник сам в Бога верит, кабинет иконами заставил.
– А платит все равно мало?
– Да нет, поднял зарплату, поднял, – засмеялся Михась.  – Да все у нас хорошо, не жалуюсь. Я ж сколько не работал, когда болел? Другой бы… а этот обратно принял.

Приятели помолчали.

– А дедушка тот, – почти шепотом сказал вдруг Михась, – был Николай Чудотворец. Я тогда вернулся сразу и на иконе прочитал. Теперь подхожу иногда к его образу. Поговорить. Ну, то есть я говорю, а он слушает.
– ЧуднО, – пожал плечами Максим.
– Наверное, чудно. Я еще сам не все понял, но уходить оттуда точно не хочу.
– И пить не хочешь.
– Вот поверишь – уже не хочу. Незачем стало.

Михась поднялся с лавочки.

– Пойду я. Слушай, давай-ка номерами обменяемся, а то в тот раз потерялись – и насовсем, хорошо, что хоть так встретились наконец.

У Михася оказался старый смартфон, от зятя. У Максима – простая «звонилка»:

– Не привыкну я никак. Сын предлагал, а я как-то всё… старый я, наверное.
– Старые мы, – кивнул Михась.  – Так это и хорошо: умнее должны быть, понимать, что не так много осталось времени всё исправить, если где напортачили. Детям, опять же, помочь встать на ноги, внукам.
– Опыт передать, ты говорил, – кивнул Максим.
– Ну… и так жить, наверное, чтоб совсем к старости рядом с нами хорошо было, как мне с тем дедушкой, – каким-то незнакомым, мягким голосом завершил Михась.
– Так то же вроде Чудотворец был, – усмехнулся Максим.
– А святой Николай, – Максим Викторыч, как думаешь, кем был на земле? Ангелом, что ли? Нет, человеком был, как мы с тобой. Просто прожил жизнь так, что и теперь людям помогает. А когда надо – и по земле ходит. Нас слушает.
– Так слышнее, чем с неба, что ли?
– Это уж святым виднее, кого как слушать. Главное – что слышат. Нам их помощь очень нужна. Ну – бывай, звони!

Михась пожал плечами и пошел по направлению к стройке.

Максим постоял. Посмотрел на тополиный пух, покрывший землю так, что и грязи после дождя почти не было видно. На две старые березы, которые всегда были здесь. И пошел. Мимо детей, которые снова прибежали спорить, кто из них заморская чупакабра. Мимо парня, который с отрешенным видом что-то искал в траве и не находил. Мимо того самого магазина с прозрачной витриной, где суетилась болезненно худая Галочка. Поднял голову – у крыши его дома вились голуби, много-много голубей. И двигались по небу огромные белые облака.

К Галочке Максим так и не зашел.

РУКА ДАЮЩЕГО НЕ ОСКУДЕВАЕТ!