На руинах

Мария Мономенова

А началось всё так. Позвонила Наташа и сказала: «Мы завтра едем в Болхов, у мужа там выставка открывается, на обратном пути к матушке Евфалии на чай заедем. Поехали с нами?» Не совсем понимая, что такое Болхов и кто такая матушка Евфалия, я почему-то согласилась.

Наташа и Илья Яценко – мои старые и добрые знакомые. Талантливые художники, прекрасно образованные интеллигентные люди. Несколько лет назад из Москвы они переехали жить в Козельск под стены знаменитой Оптинской обители, обзавелись четырьмя детками, хозяйством, отстроили маленький, но уютный домик. А недавно Илья стал Ильей Вячеславовичем, директором местного краеведческого музея, начал неожиданную для здешних краев просветительскую и образовательную деятельность и даже открыл юношескую художественную школу. Наталья, конечно, изо всех сил помогает мужу, но как им удается всё успевать, я, признаться, не понимаю. Единственным ответом ребят на все мои вопросы остается неизменное: «Молитвами отца А.».

Отец А. – известный оптинский духовник. Скитянин! А это уже о многом говорит, ведь скит – сердце Оптиной пустыни. Он-то и вдохновляет молодую чету на подвиги Христа ради, ибо в России, как известно, за доброе дело не грошом, а поклонами платят. Да, живут мои друзья тяжело, но не унывают – некогда им унывать. Сплин да хандра – участь дурака, а тут забот невпроворот.

Всё лето с благословения батюшки Илья писал на пленэре в том самом скиту, куда не ступает нога мирянина. Сподобился! Вышла целая серия картин. Живые, пронизанные солнцем и наполненные свежим воздухом пейзажи удались на славу. И вот теперь колесит молодой художник по близлежащим городам и весям с выставкой – рассказывает народу православному про великую Оптину, старцев, русскую молитвенную тишину.

Дождался своего часа и Болхов. 

***

В промозглый весенний день из укутанного дождевыми тучами Козельска мы выдвинулись в совсем неизвестный для меня город Болхов, один из некогда богатейших центров Орловского «царства».

г.Болхов

Во время всего нашего путешествия, а это около девяноста километров, мне вспоминалась гоголевская бричка. Продвигаясь по разбитой (участками просто в хлам) русской дороге, а точнее было бы сказать, русскому бездорожью, язык не поворачивался воскликнуть «какой же русский не любит быстрой езды!» Он-то, может быть, и любит где-то в глубине своей широкой души, но… разогнаться обстоятельства не позволяют. По колдобинам современной российской истории, не приведи Господь, быстрее сорока километров в час… Не то убьешься!

– Хорошо, хоть дорогу починили, – с переднего сиденья раздался бодрый голос Наташи.

Мне показалось, она шутит, но оказалось, что, действительно, «починили».

– И правда, хорошо! Слава Богу! – столь же бодро отвечала я.

Весело прыгая на заднем сиденье микроавтобуса «по кочкам, по кочкам, по маленьким нырочкам…», старшая дочь Ильи Олечка, ангелоподобная барышня двенадцати лет, грустно вопрошала: «Интересно, а Путин это видел?» Под «этим» подразумевалась русская деревня. За окном медленно проплывали картины одна печальнее другой.

Вот моя деревня, вот мой дом родной. Покосившиеся и почерневшие вековые избы – деревянные крепости, некогда строившиеся «на века». На те века, которые вписаны в летопись русской истории как «золотой» и «серебряный». На те века, которые оказались отмечены Великой победой и столь же великим испытанием… На века, которые шли-шли и прошли. «Ничто не вечно под луной, смысл бренности не скроешь, зачем сокровища копить – не станет и сокровищ», – подражая Белле Ахмадулиной, продекламировала Олечка, рисуя профиль Пушкина на то и дело запотевавшем окошке.

Мерзость запустения... Декаданс, эстетика безобразного и связанный с ним конец надежд – Шарль Бодлер, Поль Верлен или «отечественная» декадентка Гиппиус, без сомнения, нашли бы здесь предмет для вдохновения. Замершие в падении и похожие на веера темпераментных испанок сломанные заборы, ржавые мусорные баки, странной формы постройки неизвестного назначения… Людей не видно. Встречного транспорта тоже. Вверх-вниз, по оврагам, по долам. Господь милостивый, что ж это за Чернобыль в средней российской полосе отверзся? Но вот истлевающая деревня осталась позади и открываются виды, по красоте и драматичности которых нет ни в одном уголке земного шара.

Начались белевские сады. Яблоневые деревца, приземистые, коренастые, крепкие! Радость глазу: по равнинам и косогорам в бесконечность – тысячи деревьев. Еще немного, и выстрелят они белыми соцветиями, и на русских руинах заблагоухают райские сады!

– Значит, не все еще уехали из деревень в Москву на заработки? Вон сколько работенки! – замечает Наташа и на душе становится веселее.

Ещё живем! Спасибо, яблочки…

Знаменитая белевская пастила для постников известное лакомство. А началось всё в далеком 1858 году, когда зажиточный тульский купец, инженер и писатель Амвросий Прохоров в сельце Ровны посадил плодовый сад, а вскоре начал строительство. Было заложено каменное здание длиною в сто метров. Что именно  строилось, никто не знал, но стали поговаривать, что «будут яблоки огнем жечь!» Зачем купцу понадобилось «жечь яблоки», стало ясно в 1888 г., когда на Улановой горе открылся первый в России завод растительных консервов. Амвросий Прохоров приспособил под сушку яблок… паровозную топку! Четыре траншеи шагов в двадцать длиною заканчивались огромной печью: в траншеи закладывались деревья (целиком!), и концы их горели в печи. Жар от топки сушил яблоки. Такого «ноу-хау» не было ни в одной стране мира! Изобретение держали в секрете…

На своем заводе Прохоров делал не только яблочную пастилу – он сушили и фрукты, и грибы, первым придумал сухие кисели и сухие супы, производил даже первый в мире пакетированный чай. Всё это в качестве «сухпайка» в больших количествах поставлялось в армию. 

Вот на высоком берегу Оки показался и сам Белев... Печальный. Измученный. А поэтому уж лучше снова о славной старине… о дивном крае наших предков.

г.Белев

Когда-то цветущий Белев был пограничным городом-крепостью: с одной стороны – дикое поле, с другой – Литовское княжество. Здесь проходила крестьянская война Болотникова. Здесь воевода Пожарский гнал поляков. Здесь родился Василий Андреевич Жуковский. Через Белев проходил почтовый тракт, так что в городе бывали и Чехов, и Гоголь.

После загадочной смерти своего супруга Александра I императрица Елизавета Алексеевна, будучи проездом в Белеве, внезапно заболела и в доме белевских купцов Дорофеевых скончалась, в саду их имения императрицу и похоронили. А потом разнеслось по русской земле, что венценосные супруги на самом деле не скончались, а приняли монашеский постриг и жили потом еще долгое время: Александр под именем старца Федора Кузьмича, а Елизавета под именем Веры-молчальницы.

Известно, что Пушкин, проезжая мимо Белева на Кавказ, поклонился могиле императрицы, переночевал в местной гостинице и поехал дальше.

Дальше ехали и мы…

За доброй беседой с милыми сердцу спутниками мы наконец добрались и до самого Болхова.

«На Одерской площади понурые одры, понурые лари и понурые крестьяне. Вкруг Одерской площади груды пестрой рвани: номера, лабазы и постоялые дворы. Воняет кожей, рыбой и клеем, машина в трактире хрипло сипит. Пыль кружит по улице и забивает рот, въедается в глаза, клеймит лицо и ворот. Средь нищенских домов упорно и бесцельно угрюмо-пьяный чуйка воюет со скамьей. Сквозь мутные стекла мерцают божницы. Два стражника мчатся куда-то в карьер. Двадцать пять церквей пестрят со всех сторон: лиловые и желтые и белые в полоску. Заборы-заборы-заборы-заборы. Мостки, пустыри и пыльный репей…». Нет, и это не «настоящее» – так поэт Саша Черный белым стихом описывал Болхов в 1911 году: еще не грянула революция, еще не пришел в эти края фашист, не забрезжил обманчивый свет капиталистического «рая», и тонкий вкус поэта оскорбляют лишь пыль да репей…

В старину город был богатым и процветающим. По берегам реки Нугри стояло множество кожевенных заводов, где в петровское время делали знаменитые ботфорты. Болховские кожевники по указу Петра на выгодных условиях снабжали правильными «цельнотянутыми» сапогами новую российскую армию. Таким образом, к существовавшим на тот момент Пушкарской, Стрелецкой, Казацкой, Ямской,  Пахотной и Гончарной слободам добавилась еще и ставшая знаменитой на всю Россию  Кожевенная.

Размах жизни в Болхове был внушительным: строились роскошные особняки, на поддержание церквей и монастырей выделялись огромные суммы. Для относительно небольшого города здесь было два  монастыря и аж двадцать пять церквей! Средства на устроение  главного городского Спасо-Преображенского собора жертвовали сама царевна Софья и сам царь Федор Алексеевич, дети Марии Ильиничны Милославской и царя Алексея Михайловича Тишайшего, а позже цари Иоанн V и  Петр I.

До наших дней сохранились шесть церквей и зафиксированные историками воспоминания старых болховичей о здешних колокольных перезвонах: начиная с монастырской горки, где раньше иных начинали служить Литургию, словно переговариваясь друг с другом, по нарастающей начинали звонить колокола всех остальных церквей – весь городок погружался в малиновый перезвон казавшейся на тот момент бесконечной русской Пасхи.

Пестря неестественных цветов полимерными крышами, наскоро «пришпиленными» к стенам некогда шикарных, но уже полуистлевших и с замазанными штукатуркой глубокими «морщинами» старинных особняков, Болхов предстал перед нами в образе молодящейся и потерявшей всякий вкус старушки. Удивительно, но то ли из-за какой-то национальной стыдливости или приобретенного лишь в наши годы рокового безразличия, несвойственного, чуждого  русскому человеку, почему-то мы стали бояться правды, не решаемся даже самим себе признаться в том, что сильно «сдали» и что на самом деле нам невыносимо стыдно перед бодрыми духом нашими предками, – предпочитаем активной позиции унылую «жизнь на руинах»… С болью об Отечестве вспоминались цветущие и сохраняющие молодость европейские города, будь то итальянский Манарола, баварский Гармиш-Партенкирхен или шотландский Портри…         

Болховский музей тепло принял выставку Ильи. На открытии присутствовали преподаватели и ученики двух местных художественных школ, общеобразовательной и православной. Дети выгодно отличались от своих московских сверстников. Тихие и одухотворенные, они впитывали каждое слово художника, тактично задавали вопросы.

– А Вы к нам откуда приехали? – после официальной части спросил меня худенький и бледный мальчонка, с живым любопытством заглядывая в глаза.
– Я из Москвы.
– Из Москвы-ы-ы? – значительно произнес он нараспев, будто бы я прилетела к ним в Болхов с самого Марса.

Отчего-то до боли сжималось сердце. Деточки, милые, что же вас ждет? Нет, как же всё-таки хорошо, что мы сюда приехали… 

***

Если вы имеете хоть малый опыт молитвы, то знаете, что молящийся молитву чувствует на расстоянии… и нас в нашем путешествии ждал неожиданный сюрприз. 

Хрустя сочными белевскими яблоками и пока еще ни о чем не подозревая, мы ехали дальше. Наша «бричка» плавно повернула к Рождества Богородицы женскому Оптину монастырю, что стоит на высокой горке в нескольких километрах от Болхова. Незримым облаком на сердце опустилась благодать. Я отложила яблоко и включила внутренний «навигатор».

Рождества Пресвятой Богородицы женский Болховский Оптин монастырь

Вдали показались могучие монастырские стены, увенчанные башенками странной формы. Машина дальше ехать не могла – мы рисковали увязнуть в весенней топи. След в след, шагая по каемочке талого снега, наша «художественная артель» наконец добралась до врат обители. Заглянув вовнутрь, мы увидели молчаливый пустырь, в глубине которого на обрыве возвышался брезжащий сквозь нависавшее серебряное облако великолепный белый храм. Нарядный, легкий, светящийся, он точно парил в поднебесье, и мгла непогоды лишь только выгодно оттеняла его красоту. Художники замерли!  

Укутанные то ли туманом, то ли самой Божественной благодатью, мы мирно поплыли навстречу единственному уцелевшему храму некогда славной и гремевшей на всю Россию обители. Маленькая монахиня, шурша длинными как у царевны-лебедь рукавами, указывала по сторонам молчаливого пустыря, торопливо повествуя о том, как здесь «было». Вот здесь «было» то, а чуть поодаль «было» это, и так оно всё «было» по-русски широко и благоговейно – словом, «было» здесь целое православное царство.

– Храм наш близ обрыва стоит, – объясняла матушка, – с каждым годом земля всё больше уходит. Спасать собор надо! Укреплять берега. Не оставляет Господь нас скорбями.
– Прямо какая-то роковая символика. Точно саму Россию эта всё ближе и ближе  подступающая пропасть поглотить хочет… – сказал кто-то из наших.  

По новеньким лесенкам спустились в родовой склеп-усыпальницу Милославских. На белоснежных стенах дремали колонии больших шоколадных бабочек. Останков нет… после великих потрясений они безвозвратно утрачены. Да, это был царский монастырь! Даже на купольных крестах здесь отлиты короны российской империи.

Первая жена царя Алексея Михайловича Мария Ильинична происходила из рода Милославских и была дочерью дворянина, владевшего в том числе деревнями под Болховом. После смерти Марии Ильиничны, памятуя о благочестивом происхождении матери царя Феодора и царевны Софии, Милославские были постоянными вкладчиками Болховского – на тот момент мужского Оптина – монастыря. На средства царя Алексея Михайловича и был построен этот чудом уцелевший белоснежный красавец – каменный Троицкий собор. Всё остальное в монастыре оказалось взорвано, расхищено, уничтожено. И катились, весело гикая и хохоча, с болховских круч детки, усевшись верхом на пречистые лики старинных оптинских икон, точно на салазках. И крутилось колесо самодельного велосипеда, в которое вместо спиц был вставлен намоленный предками родной лик Николы Чудотворца…

Троицкий храм до реставрации	Троицкий храм Оптина Рождества Богородицы монастыря

– Сохранились свидетельства этих и иных кощунств, происходивших в начале прошлого века в нашем краю, – рассказывала мать Евфалия, раздавая каждому гостю по сушеному яблочку…

Наконец, после долгой экскурсии и «глубокого погружения в фактуру» мы добрались до того самого чая, на который нас изначально приглашала игумения. Настал черед для ее повествования…

Но матушка непубличный человек – настоящая монахиня, а поэтому пожелала оставить свою персону под покровом молчания. Не смея нарушить ее пожелания, сообщу лишь о том, о чем было дозволено. Болхов Оптин монастырь ждет своих паломников и трудников. Только сразу предупрежу – «православным туристам» там делать нечего. Как неоднократно повторяла матушка, «у нас всё серьезно».    

Да, вот так и живут они в центральной части России, шесть отважных монахинь Оптина монастыря, точно на необитаемом острове. Живут – не тужат: ни много ни  мало, но исполинскою своею силою поднимают из небытия былую Русь. Диво!

Так кто же молился в монастыре? Была ли это сама мать Евфалия? «Вполне возможно, что и она, – размышляла я уже на обратном пути, вспоминая детали нашей трехчасовой с ней беседы и понимая, что матушка-то – "богатырь", – или, быть может, усердно тянула четку одна из шести?» Но совершенно очевидным было одно, что «молились» там сами руины… священные руины земли Русской! На том и стоим.