Бесполезный человек

Есаулова Елена

«Воззовет ко Мне, и услышу eго: с ним есмь в скорби»
Пс. 15:90

Кондукторша вытолкнула его из теплого автобуса в сорокаградусный мороз. Холод – не повод «зайцев» катать. Он поскользнулся на ступеньке, но удержался и не упал. Близилась ночь, народу на остановке не было. Втянув голову в плечи, натянул пониже драную шапчонку, он побрел по безлюдной улице.

* * *

Бледный он был, несуразный, малорослый. Всегда в одежде мешковатой и грязной. Ходил, шаркая, говорил, чуть слышно, глаза всегда отводил. Спросишь у него что-то, он вздрогнет и сопит. Сколько ему лет? Поди догадайся. Будто бы и школьник, а может и постарше.

Непонятность его нервировала жительниц пятиэтажки, собравшихся на лавочке в теплый осенний вечер.

– Чей это парень всё время во дворе и в подъезде околачивается? – спросила Лидия Поликарповна из 34-й квартиры у соседок. – Дурачок какой-то. Кто, откуда, чей?

Бывший торговый работник, пенсионерка Клава будто ждала вопроса.

 – А я всё разузнала, – затараторила она. – Можно сказать, ничей. То есть, родители есть, но им дела до него нет. Это из третьего подъезда мальчишка. Помните, там двушку сдавали-сдавали и продали, наконец. Продали Блиновым. А Блиновы эти переехали к нам из соседней области, там на стройке работали. Мать-Танька зовут ее, говорила, когда за солью ко мне приходила, что сын их, Пашка, всегда жил с бабкой, теткой ей что ли, в какой-то деревне. Ходил там в школу, 9 лет отучился. Как попало учился, ума небольшого. Она так сказала. А бабка возьми, да и помри. Пришлось им забирать сына.

– А дом бабкин остался? – поинтересовалась Клавдия.

– А дом выкупил сосед ради участка. Коттедж строит. Не поскупился, да. Вот у Блиновых деньги-то и появились. Решили в городе у нас осесть. Вроде даже работу нашли, ну, Танька эта так говорила. Квартиру-то купили, хватило на двух-комнатную. А работать не пошли. Остатки они на радостях пропивают. Вроде парня не обижают, называют Блинчик, но не занимаются, конечно. Вот и болтается.

– И сразу видно, что он не вполне полноценный, – брезгливо заметила Альбина Ивановна, гинеколог с большим стажем. – Я, как медик, ответственно заявляю, именно так выглядят дети с ЗПР, зачатые в состоянии алкогольного опьянения.  Зачем родили? Когда можно было на ранней стадии вопрос закрыть.

Аккуратная, прямая, как палка, она говорила отрывисто, тряся седыми, с голубым отливом, кудрями. Дорогие камни в ее серьгах вспыхивали, когда на них попадали лучики вечернего солнца.

– Вы, Альбина, думайте, что говорите, – возразила библиотекарь Надежда, хмурясь и прикрывая рукой глаза от бликов.  – Аборт – это же убийство.

– Чушь! На ранней стадии – плод не личность! Вот этот, как его там, Павел... Кому он нужен? Бесполезный же человек. Не сложно предположить, что с ним будет в дальнейшем. Учеба, работа? Нет! Начнет пить, как родители. Воровать станет. Или сопьется или сядет в тюрьму, третьего не дано. На наши налоги будут его содержать.

– Он виноват что ли? – не уступала библиотекарша. – Пьют родители, ему и не хочется возвращаться в квартиру. Может, сообщим куда-то, соседки? Пусть государство вмешается.

– Вот придумала ты, Надька! – повысила голос бывшая продавщица. – Заберут в приют, а там хуже будет. А тут – какие-никакие, но родные родители.

– Да пусть сами разбираются, зачем лезть, – вставила свои пять копеек молчавшая доселе одинокая бухгалтерша Ирина.

– Работать путь идет, подрабатывать, – высокомерно заметила Альбина. Хотя кто его возьмет...

– Не берут, конечно, – согласилась Лидия. – Курьером – здоровья нет, еще куда – ума не очень. Не нужен такой никому, верно Альбинка сказала. Пойду, девки, однако, «След» начинается.

За ней заторопились по домам остальные женщины – к телевизору, рассаде, детям и внукам. У всех были свои, большие и малые, дела и заботы.

* * *

Через месяц случилась беда. Блиновы отравились палёной водкой и умерли. «Скорая» лишь констатировала смерть. После быстрых похорон, организованных внезапно появившимся дальними родственниками, оказалось, что незадолго до смерти, Пашкины родители продали этим самым родственникам квартиру. А он никогда не был там прописан и собственником не числился. Новые хозяева быстро наладили парня на выход. Он не спорил, не противился, собрал в рюкзак нехитрые своих пожитки и ушел жить на улицу. Сердобольные соседки поначалу его подкармливали, а потом забыли, закрутившись, каждая, в своей жизненной карусели.

Наступил ноябрь. Противный дождик сбивал с тополей листья, их носил холодный ветер. Пашка переселился с лавочки в подвал. Днем скитался по дворам, банки да бутылки искал, сдавал, покупал немудреную еду. Спиртное он не пил, оно вызывало у него отвращение.

Иногда продавщица дворового ларька Нина звала его разгрузить ящики, совала две-три сотки, кормила домашней едой и даже, втайне от хозяина, разрешала переночевать в подсобке с обогревателем. Ночами случались заморозки.

– Только не трогай товар! – строжила она. – На подотчете всё.

А он и не думал красть. Но внезапно ларек одним днем снесли, Нина устроилась куда-то в соседнем районе. В других торговых точках в подработке ему отказывали, а собирать тару стало сложно. Несколько раз он нарывался на таких же неприкаянных охотников за бутылками, которые прогоняли его с «их территории» и даже однажды побили. После этого он долго хромал и отходить далеко от своего квартала боялся. Ел остатки пищи из пакетов, которые выносили к помойке, днем отсиживался в подвале, а ночью бродил по двору, то и дело бросая взгляды на окна бывшей квартиры.

Почему-то грусть подкрадывалась именно в темноте. И тогда он изо всех сил вспоминал хорошее, что было в его жизни – маленькую деревеньку, где прошло детство, речку, где купался каждый летний день, старый дом с печкой, тихую бабу Катю, которая гладила его волосы морщинистой рукой. На самом деле соседки были правы. Пашка Блинов не был особо умным. Но так же, как и все люди, он чувствовал боль и хотел, чтобы она прошла.

* * *

В конце ноября резко похолодало. Блинчик почти не вылезал из подвала. В сыром полумраке возились крысы, но было не так морозно, как на воздухе. В один из дней он выполз на свет и отправился к бачкам, в надежде добыть что-то из еды. Но ему не повезло дважды. Мусорная машина уже опустошила баки и уехала, а вернувшись в свое обиталище, он увидел на двери замок.

Он стал греться по предбанникам супермаркетов, где дули тепловые пушки, пока не прогоняла охрана. Несколько раз ночевал в теплых остановочных павильонах, но двери туда вскоре заблокировали. Пришлось идти к теплотрассе, чтобы хоть как-то выдержать мороз.

Однажды он столкнулся со старым знакомым. Парень из его деревенской школы  Лёнька Солодков носил кличку Солидол. Он постоянно изводил Пашку, когда они учились.

– Блин, ты? – удивился  Лёнька.  В теплом кожаном пальто с норковым воротом, в перчатках на меху, рослый, полный, он вполне соответствовал своему прозвищу. – Бомжуешь что ли?

Пашка, молча, кивнул, вспоминая тычки и пинки, которыми награждал его толстяк когда-то. Солидол, скользнув по нему презрительным взглядом, направился было прочь, но вдруг вернулся.

– Слышь, Блинчик, тут надо помочь в одном деле. Есть хата лысая. То есть, никто не живет. Это тетушки моей квартира. Похоронил недавно.

Он неумело перекрестился, то ли хрюкнул, то ли всхлипнул.

– Тетя любила меня, добрая женщина была. И всё завещала. Надо бы имущество вывезти, один не справлюсь. Заплачу, не сомневайся. И с жильем решим.  Только помоги барахло собрать, погрузить! Тут недалеко, на Достоевского.

Переборов гадкое предчувствие, Пашка кивнул.

– Только есть охота, – едва слышно проговорил он.
Солидол картинно расхохотался.

– Не вопрос, братиш! Сча всё будет.

Они дошли до вагончика, где продавали дешевую еду. Петька, озираясь по сторонам, купил две шаурмы и два пластиковых стаканчика с чаем. Блинчик, стараясь не спешить, торопливо ел мясо в лаваше, обжигаясь горячим, сладким напитком.

Потом Солидол повел его к ближней пятиэтажке.

– Можно я еще это, ну, помоюсь, – тихо попросил Блинчик, когда они поднимались по лестнице.

– Канешн! – великодушно согласился Солидол. – Только вещи перетаскаешь и мойся-замойся. Сейчас зайдем, там короба, соберешь, а я за машинкой метнусь.

* * *

Блинчик тщательно вытер о коврик разношенные сапоги, робко шагнул в гостиную, задев плечом, и едва не уронив старинный телефонный аппарат на этажерке у входа.

– Осторожно, – поморщился Солидол. – Тут дорого всё, не рассчитаешься.

Небольшой зал квартиры был похож на какой-то музей или дворец. Почти всё пространство занимала резная мебель. В шкафчиках за стеклянными дверцами стояли ряды хрустальных стопок, бокалов и рюмок. В буфете – расписанная изящная посуда, на диване – картины в золоченых рамах, повернутые «лицом» к спинке.

Он, скинув куртку на пол в прихожей и прошел дальше по залу. Солидол сморщился от запаха Пашкиной одежды. 

– Хрупкое – в пупырку и в коробки, – скомандовал Лёнька, протягиваю земляку рулон пленки. – Картины – заверни и обвязывай шпагатом. Всё, я погнал.

Только тут, в зале, ходи. По комнатам не шарься!  Закройся изнутри, я постучу три раза, откроешь.

Его глаза стали неожиданно колючими:

– Если что не так сделаешь, порву!

Пашка запер двери и вернулся. Он долго упаковывал громоздкие вазы и тарелки. Руки, опухшие, в ссадинах, не слушались. Прежде чем связать картины веревкой, он решил посмотреть, что на них. Изображения завораживали: дамы в платьях и шляпках на лошадях, кудрявые собачки, фрукты и цветы на холстах были как живые. Он с трудом оторвался от созерцания и взял очередную картину небольшого размера. Повернул к себе и отпрянул – это была икона.

Он узнал образ. Похожий, только меньше и темнее, висел в углу, почти у потолка в избе бабушки. Она как-то рассказывала малышу Пашке, что на иконе – Божия Матерь, что Она добрая, слышит и помогает, если просить. Только просить надо на добро. И как он забыл?

Сейчас  Богородица смотрела на Блинчика так, будто укоряла и жалела одновременно. Ему захотелось плакать, но слезы не шли. Тогда, сев на стул, он произнес, не отводя взгляд от иконы: «Помогите, пожалуйста, Матерь Божия. Мне очень плохо живется»... Казалось, время застыло. Пропали звуки. Плотная тишина накрыла пространство комнаты. Сквозь шторы пробился тонкий луч света, в нем плясали и прыгали пылинки. В этот момент Пашке стало хорошо, почти как в детстве. Он попытался продлить это ощущения. Но тут до  его ушей донесся то ли плач, то ли стон.

Не вспомнив предупреждений Солидола, он пошел за звук. Прислушиваясь, добрел до дальней комнаты и толкнул дверь. На огромной кровати лежала худая, седовласая женщина в атласном халате. Она металась, стонала, не открывая глаз. Тонкие запястья и щиколотки ее были крепко стянуты пластиковыми ремнями. Рядом, на тумбочке, валялась вскрытая ампула и шприц.

Пашка попятился, бросился по коридору, вбежал на кухню, схватил нож, вернулся, робея, подошел к старушке и дрожащими руками разрезал стяжки.

Женщина открыла глаза, жалобно глянула на парня, и опять впала в беспамятство.  Он метнулся в прихожую, к телефону, уже почти снял трубку, и в этот момент трижды постучали в дверь. Пашка сделал шаг, хотел отодвинуть защелку, но что-то удержало его руку.

– Открывай, – гневно шипел, приникнув к скважине, стараясь не привлекая внимания соседей, Лёнька. – Открывай, дурак проклятый.

Потом он достал смартфон.

Б-з-з-з-з – зазвенел аппарат на этажерке.

Пашка, помедлив, взял трубку.

– Ты чё, кинуть меня решил, падла? Ты знаешь, какие люди тут завязаны? – яростным шепотом верещал Солидол. – Открывай, гад. Мы тебя найдем и головенку оторвем!

– Ты сказал, в квартире никого, а тут женщина, – громким шепотом же отвечал Блинчик. – Сказал, тетя умерла, а это тогда кто?

– Твое какое дело! Ты зачем полез по хате вынюхивать! Твое дело – вещи паковать! Открывай или сдохнешь! Или ментам сдадим, везде твои отпечатки. Скажем, это ты грохнул старуху.

Пашка молчал. Потом тихо положил трубку, вновь снял, набрал три цифры.

Солидол несколько раз пнул дверь, спустился по ступенькам и выбежал из подъезда. Прыгнул в грузовичок, нажал на газ и резко тронулся. 

Тем временем Пашка увидел из окна кухни, как к дому подъехала «скорая», из нее вышли двое медиков с рыжими чемоданчиками и заспешили к подъезду. Быстро накинув засаленный пуховик, он выскользнул на площадку, вышел, оставил дверь открытой и поднялся этажом выше. Он дождался врачей, отследил, как они, переговариваясь, вошли в квартиру. Когда через полчаса к дому подъехала полиция, Пашка уже ехал в маршрутном автобусе, затаившись на заднем сидении и стараясь не привлекать внимания.

* * *

– Ну, Альбина Ивановна, рассказывайте, – дознаватель с усталым лицом щелкнул авторучкой. Он всё время боялся задеть что-то на небольшой кухне, заставленной диковинными кувшинчиками и вазочками.

Бледная, растерянная гинеколог на пенсии, растерянно прихлебывала чай из золоченой кружки.

– Понимаете, я наняла бригаду в ванную...То есть для ремонта ванны, – сбивчиво поясняла она. – Простите, голова что-то болит. Там такой представительный, приятный молодой человек. Внушает доверие. Комплименты делал. И на племянника моего похож. Он в Москве живет.

– Да уж, – вздохнул майор. – Этот Леонид Солодков выглядит, на самом деле прилично. Извините, продолжайте, пожалуйста.

– Вежливый, обходительный. Думала, в людях хорошо разбираюсь, – сокрушенно продолжила старушка. – Столкнулись с ним случайно в магазине стройматериалов, я присматривала кафель, он помог выбрать, довезти на своей машине, сказал, бригадир отделочников, я и обрадовалась. В назначенный день пришел, наметили фронт работ, выпили кофе. И – темнота.

– На счету Леонида и его банды уже два трупа, – нахмурился полицейский. – Высматривают одиноких людей с деньгами, ценностями, входят в доверие и... Он вам в чашку добавил сильнодействующий препарат. А потом ещё и вколол что-то для верности. Если бы кто-то не вызвал «скорую». В общем, повезло вам. Вы помните, кто это сделал?

Альбина Николаевна охнула и прикрыла рот ладонью. Она вспомнила. Перед глазами у нее всплыла картинка – грязные руки, ножик, разрезающий пластиковые стяжки, впившиеся в ее тонкую кожу. И чумазое лицо Блинчика. Лишнего, ненужного, бесполезного человека, который не имел право на рождение.

Кондукторша толкнула его из теплого салона автобуса прямо в пасть сорокаградусному морозу. Ну и что, что холод? Холод – не повод «зайцев» катать. Он поскользнулся на ступеньке, но удержался и не упал. Близилась ночь, народу на остановке не было. Втянув голову в плечи, натянул пониже драную шапчонку, ёжась, он брел по безлюдной улице к огням железнодорожного вокзала. Он и сам не знал, зачем шел именно туда. Лютый хиус жег его щеки, кисти. Но внутри у Пашки было тепло и спокойно.

P.S.

В полумраке полупустого зала ожидания Блинчика разморило. Он устроился, скрючившись, на скамейке, потрясенный событиями дня, быстро уснул. Проснулся от громкого стука. За большими окнами вокзала брезжил рассвет, зал ожидания заполнялся людьми. Рядом с ним маленькая, укутанная в шаль, одетая в драповое пальто не по росту, старушка, пыталась закинуть за спину, коробку с надписью «обогреватель». Обвязанная веревками коробка не слушалась и падала. Рядом стояли две клетчатые сумки.

– Язви тя, – тихо ругалась она.

Увидев, что Блинчик не спит, она обрадовалась.

– Милок, помог бы.

– Баба Нюся, Антиповна, ты? – Пашка узнал в старушке соседку и подружку своей бабы Кати.

Она подслеповато сощурилась, а потом еще шире  улыбнулась.

– Павлик!  Ой, хорошо, что встренулись. Хоть поможешь дотащщить эту холеру. Ты ж в Марьевку? Как не к кому? А ко мне, гостевать?! И пособишь и весельше вдвоем.  Доча-то моя в Москву умотала, взамуж. Лектричка скоро. Пойдем, милок.

РУКА ДАЮЩЕГО НЕ ОСКУДЕВАЕТ!