Пасха таинственная

Священник Николай Толстиков

Молодой таксист, подъезжая к концу маршрута – маленькому, скрытому под сенью вековых деревьев городку – все чаще, делая вид, что слепнет от света фар встречных машин, искоса поглядывал на своего пассажира – сухонького, сутуловатого старичка, не по сезону одетого в теплое пальто, в толстом шарфе, замотанном вокруг шеи, надвинутой на самые глаза большой коричневой кепке «под фуражку».

Выехав из Вологды, старик весь как-то напрягся и всю дорогу не проронил ни единого слова, а все смотрел вперед, будто эти километры до городка хотел одолеть одним махом. Привыкнув к обычно болтливым пассажирам, водитель удивлялся этому молчанию. Увидев окраинные «пятиэтажки», парень устало зевнул:

–  Приехали…
–  Да, да!.. – поспешно пробормотал старик и провел платочком по глазам, будто смахнул выступившие слезы. Водителю почему-то запомнилось его лицо с бледными впалыми щеками и внимательный взгляд добрых глаз.

В сумрачном городке было тихо и пустынно в ночной час: ни гуляющая парочка, ни торопливый прохожий не попадались навстречу.

Свежий ветер  отогнал тучу (старик плотнее закутался подбородком в теплый шарф), и  месяц осветил мокрую асфальтовую поверхность дороги, лунные отблески замерцали в окнах бывших купеческих особняков с железными воротами магазинов внизу по фасаду. От воздуха с терпким запахом сосновой смолы, близости запущенного парка кругом зашлась голова.

Сюда, на свою родину, он приезжал каждой весной.

Перекресток напротив городского сада. Старик, переводя дух и чувствуя, как неистово колотится в груди сердце, направился к зданию, белеющему стенами, в глубине парка. При тусклом свете уличного фонаря здание выглядело несуразно: плоская крыша, высокие, арками, окна. Все равно, узнавался Божий храм. Лишенный куполов, колокольни, и с вывеской огромными буквами над входом – Дом культуры.

Отец когда-то поведал ему, что дед служил последним священником в этом храме и закончил дни свои в безвестном расстрельном рву. Отец  тщательно скрывал прошлое семьи, и только перед тем, как предстать перед Господом, сознался сыну – из какого они рода-племени. Каялся, что боялся об этом раньше сказать.

Теперь вот и сын дожил до старческих седин, за плечами оставалась жизнь со своими печалями, радостями и испытаниями и даже с уверенностью, что перед партийным билетом отворятся любые двери. Ан нет, оказалось!

В одинокой старости неудержимо потянуло к этому храму, и каждую Пасху он бывал здесь. В полной тишине, прикасаясь пальцами к стенам, старик обходил собор  кругом, шепча пасхальный тропарь.

Было и с кем похристосоваться. Сторож, ему ровесник, выходил из темноты парка и приветствовал:

–  Христос Воскресе!
–  Воистину Воскресе!

Со старинным фонарем – «летучей мышью» старики устраивали свой крестный ход…

Но нагрянули  и искушения: в соседнем селе в нескольких километрах в чудом сохранившемся храме-музее правили священники пасхальную службу  и, чтобы не сбегала «несознательная» молодежь на ночной крестных ход, в этом бывшем городском соборе «работники культуры» с позволения властей устраивали до четырех утра танцульки. Малолетки бурно резвились под «буги-вуги», никакие дружинники с красными повязками на рукавах к ним не привязывались, зато неукоснительно отлавливался непослушный молодняк возле храма в соседнем селе.

Старику было горько и больно, притулившись на лавочке в дальнем углу парка, слышать и пережидать дикий ор и грохот музыки, доносившиеся из окон храма.

Уже вовсю занимался солнечный восход, когда сторож, наконец, запирал опустевшую «танцплощадку» и говорил:

–  Обойдем крестным ходом храм, похристосуемся!  Верить надо, что и здесь то время настанет…

Старик и ехал сюда на каждую Пасху с трепетом и с надеждой в душе. И с верой  в то, что откроются врата собора, и зазвучат в нем пасхальные песнопения…

РУКА ДАЮЩЕГО НЕ ОСКУДЕВАЕТ!