Владимир Малягин. Призвание
Спустя примерно пять лет после своего переезда из столицы Свечкины потихоньку начали осознавать, что их новая рогожинская жизнь состоялась. И, мало того, даже, кажется, как-то устоялась. Работа в Москве была и приносила деньги пусть для скромного, но все же отнюдь не нищенского житья; старшая из детей, Санечка, жила на отданной Бейкерами квартире и училась в одном из столичных экстернатов (в конце 90-х расплодились в Москве такие странноватые учебные заведения, в которых за год можно было пройти сразу два класса, десятый и одиннадцатый – качество обучения в те годы, видимо, роли почти не играло); к тому же недавно Свечкины даже купили новую «Волгу» (был в России такой солидный автомобиль в советское и даже постсоветское время), и семья наслаждалась теперь просторной и удобной машиной. В общем, живи, как говорится, да радуйся.
А еще за последние примерно пять лет один из центральных театров поставил два спектакля по пьесам Петра Петровича – один спектакль был про русского духовного бунтаря Аввакума, а другой – про вечно живого в России Наполеона. Особых денег спектакли своему автору не приносили, но моральное и профессиональное удовлетворение, конечно, давали немалое.
В общем, это был один из тех весьма редких периодов в жизни Петра Петровича (почти у каждого из нас бывают в жизни такие периоды, хоть и нечасто), когда при наших встречах он говорил, довольно потирая то руки, то живот (наши разговоры, естественно, происходили обычно после того, как мы с ним немножко выпивали и закусывали): «Ну вот, вроде наконец как-то всё более-менее утрясается и устраивается…» Еще очень важно было, что свечкинская жизнь наладилась именно в режиме свободного посещения: не надо (да и невозможно!) было каждый день ездить на работу в Москву, а дела, тем не менее, идут. Идут и приносят плоды.
Я искренне радовался за него в ту пору: как-никак в последние годы Свечкины хлебнули нелегкой жизни, причем хлебали они эту нелегкую жизнь полной ложкой, а то и настоящим столовским половником. (Об этом мало кто знал даже из их ближайших родственников, поскольку о трудностях своих Свечкины, как люди от природы достаточно скромные, а может, и достаточно гордые, распространяться не очень любили.) Нет, что ни говори, приятно, когда твой друг хоть на какое-то время ощущает гармоничность и благоустроенность своего бытия.
Но!..
Но у нас, у русских, среди тысяч пословиц и поговорок, есть одна удивительная по глубине и противоречивости смыслов пословица. Звучит она как-то так: «На тихоньких Бог наведет, а резвонький – сам набежит». То есть, другими, более привычными, словами: чему быть – того не миновать. И то самое, чему не миновать, все равно случится с тобой, будешь ты лежать в кровати, бродить по опасному дремучему лесу, сидеть в запертом чулане, или, например, плыть по бурному морю. (И хотя это мое логическое объяснение не исчерпывает полностью смысла пословицы, как построения образного и метафорического, а значит, художественно-многозначного, но, по крайней мере, хоть как-то к этому смыслу приближается.)
Могу засвидетельствовать в любом уважаемом собрании, что поведение господина (или гражданина?) Свечкина было в этот период вполне осмотрительным и отнюдь не вызывающим: он не плавал по бурному морю, не бродил по дремучим лесам, полным диких кровожадных зверей – но и в кровати тоже не залеживался. Нет, он честно трудился, получал за свои труды достаточные для сносной жизни деньги, ничего лишнего себе не позволял и только очень хотел, чтобы окружающая действительность поменьше цепляла его своими крючковатыми железными пальцами. Желание, вполне понятное каждому из нас, проживших на этом свете хотя бы лет по сорок-пятьдесят.
Поэтому, когда однажды Петру Петровичу позвонил знакомый эконом одного московского монастыря и позвал для разговора, он не придал этому особого значения – мало ли что, ну поговорят и поговорят. Сколько в жизни между людьми бывает всяких разговоров! Сколько таких разговоров уже было между ним, Свечкиным, и этим самым экономом, которого мы для краткости назовем здесь отец Андрей.
…Да, но тут все же надо пояснить, что это был за эконом и что за монастырь.
А был это один из центральных монастырей Москвы и наместником в нем был батюшка (назовем его отец Александр), духовно окормлявший в свое время отца Геннадия, покойного теперь духовника Свечкиных (а у всех наших духовников, как известно, тоже есть свои духовники, в этой непрерывности и заключен смысл настоящего духовничества). И к отцу Александру, после смерти отца Геннадия, вся семья Свечкиных перешла под духовное руководство, что называется, по наследству. И время от времени они ездили к отцу Александру на исповедь. (А поскольку исповедь начиналась в половине седьмого, а желающих исповедаться, особенно Великим постом, были десятки если не сотни, Свечкиным в своем Рогожине приходилось вставать в этот день часа в четыре утра, перетаскивать полуживых-полуспящих детей в машину и ехать часа полтора-два по ночным загородным дорогам, стараясь не заснуть.)
Да и отец Андрей, эконом, тоже был для Свечкиных совсем не чужим: они тесно и тепло общались, как чада отца Геннадия, еще тогда, когда отец Андрей вовсе не был монахом и потому имел совсем другое имя, которое мы здесь за ненадобностью упоминать не будем. Надо еще сказать, что отец Александр вместе с отцом Андреем раза два навещали Свечкиных в их Рогожине, ездили по окрестностям и даже купались в Васюткинском пруду. А когда Свечкины собрались покупать «Волгу», отец Александр даже давал им недостающую сумму в долг. И вообще (Свечкины в это верили!) относились к ним в монастыре как к родным.
В общем, это были свои люди, и монастырь был свой. И ясно, что взаимоотношения, связывающие Свечкиных и обитель, были и глубже, и тоньше, и сердечнее, и многограннее, и невыразимее обычных приятельских человеческих взаимоотношений.
Когда Петр Петрович приехал к отцу Андрею, в кабинет эконома был подан чай с конфетами и печеньем. Что ни говори, а разговор за чаем – это совсем иной, основательный разговор, нежели пустая болтовня без чая, печенья и конфет. Поговорили о том и о сем. Отец Андрей расспросил Свечкина, как ему сейчас живется, работается – ну и вообще... Свечкин с удовольствием ответствовал, что вот сейчас как раз-таки наступил тот замечательный период в его жизни, когда всё в его делах потихоньку устроилось и обустроилось, когда желать больше особо и нечего, поскольку – чего еще желать?.. Ну и так далее (см. выше).
Отец Андрей внимательно слушал и кивал, всем своим видом выражая сочувствие рассказу Петра Петровича – ему, видать, тоже было приятно, что наконец-то в делах Свечкина наступило некоторое, пусть и относительное, благоденствие.
Но когда всё было рассказано и обсуждено, пришла-таки пора приступить к главной теме. Ведь для чего-то же вызывал отец Андрей Свечкина! Не только же для того, чтобы расспросить его о теперешней жизни!
И отец Андрей приступил. Собственно, предложение было простым: Петру Петровичу предлагалось занять пустующее на сегодня место главного редактора монастырского издательства (достаточно известного в православном мире издательства), чтобы, так сказать, поработать немножко на пользу обители, да и всей нашей русской Церкви.
…После секундной паузы Петр Петрович даже рассмеялся. Да что там рассмеялся – расхохотался! Потому что это предложение было настолько неуместным и даже нелепым после всего им рассказанного, что (подумал он) просто диву даешься, как иногда люди не понимают и не чувствуют, насколько подобные предложения нелепы и неуместны! Зачем ему, Петру Свечкину, у которого только-только устроилась его профессиональная писательская жизнь, только-только найдена точка равнодействия всяких противоположных сил, разрушать эту с таким трудом обретенную гармонию?! Зачем ему впрягаться в незнакомую лямку, которая вполне может затянуться на его шее настоящей петлей? Зачем ему, наконец, терять свой такой желанный свободный режим, которого он в писательской жизни искал и добивался долгие годы?..
В общем, ответ Петра Петровича Свечкина был краток и решителен: Нет!
…Надо сказать, отец Андрей был несколько удивлен такой реакцией, это было видно. Да что там удивлен – он был даже несколько ошеломлен. Он, видимо, ожидал, что Петр Петрович с благодарностью примет предложение, желая послужить своими малыми силами родному монастырю, да и всей русской Церкви.
Но Петр Петрович не хотел делать этого даже своими малыми силами, и имел на это, как мы видим, свои обоснованные человеческие резоны.
…Посидели, выпили еще по глоточку-другому чая, уже не притрагиваясь к печенью и конфетам. Всё было ясно, и продолжать бесплодный разговор не имело смысла. Вид у отца Андрея был несколько расстроенным, но тут уж Свечкин ничего не мог поделать – настроение настроением, а жизненные вопросы все равно приходится решать основательно и принципиально. По-мужски, что называется.
Распрощались, и Петр Петрович, сев в свою «Волгу», отправился в любимое Рогожино (а оно для него к этому времени, пожалуй, и впрямь стало любимым).
Дорога долгая, занимает полтора-два, а то и два с половиной часа в зависимости от количества пробок.
…Первые полчаса дороги Свечкин время от времени усмехался, вспоминая недавний разговор: нелепость и даже несообразность предложения отца Андрея его искренне забавляла, хотя само предложение, как выражение доверия к его профессиональным способностям, было приятно.
Но постепенно усмешка сошла с его лица и, как писали в старинных романах, тяжелая задумчивость опустилась на его светлое чело. Странное беспокойство постепенно овладело им. А так ли уж однозначна вся эта ситуация, как ему сейчас кажется? Так ли он прав и так ли не прав отец Андрей? А вдруг это предложение было тем новым, открытым именно для него окном, в которое должна вылететь его душа (опять же говоря высоким стилем), чтобы взмыть в небо?..
Ну да, эта новая работа создает гораздо больше проблем и трудностей, чем удобств и удовольствий – но разве он, христианин, не понимает, что совсем не для удовольствий и удобств мы приходим в этот мир?
Свечкин ощутил вдруг, что этот вопрос, который он вот только что считал для себя решенным и закрытым, вовсе не закрыт и не решен. Да, будет труднее, сильно труднее – ну и что? А если то, что недавно прозвучало, было его новым призванием, которое он так легкомысленно и играючи отверг?.. И это слово, прозвучавшее в его сознании, но как будто независимо от его сознания, окончательно поставило всё на свои места. Ведь призвание – это то, от чего мы просто не можем, не имеем права отказываться. Да что там отказываться – отрекаться…
Последние полчаса дороги он гнал машину что есть мочи. Хотелось поскорее доехать до дома – и позвонить. Позвонить отцу Андрею, чтобы сказать, что согласен. (В то время мы еще не знали мобильных телефонов. Хорошо это или плохо – до сих пор не могу решить.)
…Так закончилась короткая (и какая-то куцая) история Петра Свечкина как свободного художника, живущего не то чтобы в свое удовольствие, но хотя бы по своему графику и в свободном режиме. И началась жизнь Петра Петровича как главного редактора одного из православных издательств. И сейчас, по прошествии многих лет, уже видно, что это было именно его место. Что он закатился в него, как (используя пошловатое сравнение) бильярдный шар в предназначенную лузу. И хотя первые полгода на этом новом месте для Свечкина действительно были похожи на прорубь с ледяной водой, он все же смог, одолел, справился. И послужил-таки своими малыми силами родному монастырю и русской Церкви.
Видимо, это и было его призвание…
