Мальчики и девочки
Говоря о крестьянских детях, нельзя не сказать и о тех особенностях, которые отличают мужской и женский пол.
Давно известно: женская душа – более чутка и трепетна. Мужская – более основательна и сильна. В деревне это естественное различие полов виднее и ощутимее. Хозяйственные обязанности распределяются традиционно: уход за скотиной, дойка, кормление коз и коров, посадка и прополка огородных грядок – это занятия женские. Но тяжелый физический труд, работа с техникой (которая в деревне является настоящим помощником, а трактор так уже почти заменил незаменимого коня), а главное – вечное добывание денег на пропитание семейства – мужской долг. Есть, конечно, дела, на которые наваливаются всей семьей – такие как сенокос или стройка.
Но это что касается хозяйственно-материальной стороны жизни.
В душевной и духовной сферах всё обстоит не так просто и однозначно. Мужчина ведь и в вередолжен быть старшим, отцом семейства, ведущим в церковь всех своих домочадцев.
Но этого нет. И неизвестно еще, когда будет, и будет ли вообще. Отношение к вере у молодежи отцовское (а отнюдь не дедовское и не прадедовское): вера – занятие и обязанность исключительно бабушек и женщин. И если в наших городах лед уже довольно давно тронулся, то в бескрайних весях, кажется, только чуть-чуть начинает потрескивать.
Организуется, например, воскресная школа при местном, недавно открытом храме. Ее ученики – девчонки (двое-трое мальчишек на огромное село!). Почему? Более дисциплинированные или более любопытные? Но ведь и в обычной общеобразовательной школе более прилежно, ответственно, даже честолюбиво – учатся девочки.
Надо заметить, мужчина в советское время всегда сознательно чурался официознойобщественной жизни (жизни красных уголков, политинформаций и газет). Может, и сегодняшнюю церковную жизнь, на словах пропагандируемую некоторыми нынешними газетами, деревенский житель воспринимает так же? Но горький факт от этого не становится слаще: многомиллионная крестьянская Россия застыла в понятиях православной веры (а вернее, в почти полном отсутствии таких понятий!) где-то на уровне нескольких десятилетий назад.
И все же есть один день в году, который как будто мановением волшебной палочки меняет самые заскорузлые привычки и обычаи.
День этот –
Пасха
Даже в самые атеистические годы и десятилетия Пасха в России оставалась Пасхой. Конечно, ни о каком подлинном духовном содержании праздника очень многие люди не подозревали; конечно, большинство вместо храма Божьего пасхальным утром отправлялось прямиком на кладбище, чтобы водочкой помянуть на могилках своих покойников; конечно, никогда Пасха не обходилась в народе без пьянок и драк (малый верующий остаток не в счет!) – но все же, все же…
Пышные куличи, крашеные яйца, творожная пасха (у самых верующих, знающих и бесстрашных всё это даже освященное в церкви), какое-то более доброе, чем в обычные дни, отношение людей друг к другу, а главное – этоожидание накануне, ожидание чего-то необыкновенного, выходящего из рамок бытия… Ожидание слепой души, не ведающей, не понимающей,Кого она ждет – и все же ждущей Его.
Никогда никакие Первомаи и Октябри-Ноябри не могли сравниться с Пасхой – Первомаи и Октябри были только пьянкой и загулом; Пасха тоже в конце концов превращалась для большинства в пьянку и загул, но было еще иожидание. И за это-то ожидание, может быть,там многим простилось многое…
В 1966 году Солженицын написал рассказ «Пасхальный крестный ход». О том, как пьяные в дымпрогрессивные комсомольцы(а говоря серьезно – отпетое хулиганское быдло) курят, плюются и матерятся на церковном дворе в преддверии Пасхальной заутрени. Да не в простой приходской церкви, а на самом Патриаршем подворье! Как в этом мученическом крестном ходе идет со священниками жалкий десяток женщин, чьё мужество проистекает из безграничного русского терпения.
И вот прошло тридцать лет…
На Пасхальной службе в одном сельском храме Подольского района нынче нам пришлось поучаствовать в качестве певчих (за неимением пока в приходе настоящих). Когда к 11 вечера мы подъехали к церкви – она со всех сторон уже была окружена множеством машин и десятками людей. В основном, это была молодежь; может, даже парней было больше ввиду позднего часа. Они входили в храм, покупали свечи, ставили, выходили… Пьяных было изрядно, но пьяных не из наглости, не из презрения к Празднику, а из обычного стеснения (и это явственно ощущалось). Трезвый он, пожалуй, и в храм бы войти не осмелился, а вот принял слегка – и ничего, и побывал, не оробел. Ведь это где-нибудь в гараже, или в столовке, или в клубесреди своих не страшно – а здесь боязно все-таки…
Ровно в двенадцать двинулся крестный ход. Первыми шли мы, певчие. Голоса четверых человек на улице звучали совсем по-иному, чем в храме – слабея, теряясь, пропадая в бездонном темно-звездном пространстве. Было ясное и полное ощущение, что мы идем в одиночестве, и что за нами – никого. Хотелось оглянуться и убедиться в этой горькой правде, но про себя я решил: пусть за нами хотя бы и ни одного человека, но оглянусь только когда дойдем до угла храма. А это метров тридцать. И вот, уже заворачивая за угол, обернулся. И что же? Свечи, свечи, свечи в темноте, десятки людей идут за нами, окончание крестного хода еще и из храма не вышло…
Конечно, к часу ночи на службе остались только свои церковные, но это везде едино, что в деревне, что в Москве.
На следующий день выяснилось, что вот у этих дети были на крестном ходе с друзьями, и вот у тех… Нет, что ни говори, тридцать лет не прошли даром.
Дыхание каменных джунглей
Сегодня, в самом конце XX века, город наседает на деревню прилипчивостью и привычностью коммерческих ларьков, разнузданностью телевизора, свившего гнездо буквально в каждом доме, всем суетным стилем жизни, который подхватывается в первую очередь самыми неустоявшимися, самыми молодыми. И даже самим воздухом наседает город – воздухом, который грязнее год от года вокруг всех больших городов.
Город агрессивен в своей экспансии, творит кумира из себя самого, чтобы потом поклоняться этому кумиру. Он давит своими интересами, многозаботливостью о деньгах, которые нынчеразрешено добывать любыми способами, своей приверженностью к комфорту.
…Но из города же нынче потихоньку доходит до деревни вера, так же, как несколько десятилетий назад шел из города в селовоинствующий атеизм. Десятилетия потребовались, чтобы этот атеизм победил крестьянскую душу, развратил и разложил ее. Сколько времени нужно, чтобы теперь совершился процесс восстановления? Во всяком случае, тоже десятилетия. Если только не вмешается Сила, Которая сильна совершить любой духовный катаклизмв мгновение ока.
Ну а что крестьянские дети? Дети вырастут и станут взрослыми, когда мы с вами станем стариками. И деревенские дети вырастут более спокойными, уравновешенными, искренними и застенчивыми людьми, чем городские. И их дети тоже будут наследовать эти родительские качества, в этом я вполне убежден.
Да, но много ли их, этих самых крестьянских детей? Если еще в конце 70-х сельские жители составляли едва 15% от общего населения страны, то сейчас, спустя полтора десятилетия, сколько их? 10 процентов? Наверное, так.
Десятая часть народа, разбросанная, к тому же, по бескрайним (до сих пор) ширям и весям российской земли.
И если эта земля вот-вот не провалится в тартарары, если когда-нибудь начнется у нас собирание разбросанных туда и сюда камней – именно эти люди со спокойными и вдумчивыми глазами, именно этиновые старые люди должны стать основой, почвой для возрождения и возрастания трудовой, нравственной элиты нашего народа.
Но как их сохранить?
Отвести для них питомники-резервации и выращивать заботливо, «как растение мимозу в ботаническом саду»? Невозможно, да никто и никогда не станет этим заниматься.
Начать борьбу с городом как рассадником зла и насильственно превратить всех жителей страны в крестьян? Увы, такое уже было. Гениальный камбоджийский практик Пол Пот, реанимировав и воплотив в жизнь мертворожденные идейки рафинированного француза Жан Жака Руссо, показал всему миру, во сколько миллионов жизней может обойтись такая насильственная и последовательная «пасторализация».
Получается, нечего нам сделать хорошего для наших крестьянских детей? Опустим руки и станем равнодушно следить заестественным ходом событий? Но в том-то и дело, что ничего естественного в наших сегодняшних событиях нет. Разве ломка человеческих костей по-живому может называться естественным ходом событий?
Так, может, если мы правда хотим – попробовать сделать что-то полезное, хотя бы запретить пропаганду разврата и порнографии во всех видах? Вот будет благодеяние для всех детей – и крестьянских, и городских! («Как? Запретить нашу свободу? Кто посмел молвить такое ужасное слово? Ату его!..»)
А может, поддержать родителей-крестьян? Поддержать, наконец, русскую деревню, которую вы уже восемьдесят лет сосете как вампиры, господа первые большевики, пост- и необольшевики? Или вам невмочь переступить через свои видовые качества, одним из которых является лютая ненависть к собственному народу? Или вам никогда не стать уже жителями своего Отечества, господа-инфернационалисты?
«Играйте же, дети! Растите на воле! На то вам и красное детство дано, Чтоб вечно любить это скудное поле, Чтоб вечно вам милым казалось оно…»
…Майским ранним утром в деревне тихо пахнет детством. И зеленеющая земля совсем не кажется скудной. И кажется, что всё еще будет, всё еще сбудется. (А вдруг и правда будет, ведь случались же раньше чудеса в русской истории – почему они не могут случиться сейчас?..)
Потом – поднимается солнце, высыхает роса на траве, становятся короткими тени людей и деревьев. Но тихий запах утра,запах детства еще долго стоит в таком ласковом и таком русском воздухе…
