Народный артист на грядках
У Свечкиных был один знакомый народный артист. Нет, конечно, у них были и другие знакомые народные артисты, учитывая, что Петр Петрович иногда писал для театра пьесы и эти самые театры иногда ставили их на сцене. Как тут обойдешься без театральных знакомств?
Но если те народные артисты действительно были только знакомыми, то этот народный артист был своим. Родным. Поскольку он не только играл однажды в пьесе Петра Петровича (и играл не кого-нибудь, а священника!), но и был прихожанином и духовным чадом отца Геннадия, как и вся семья Свечкиных. Звали его Владимир Петрович.
Владимир Петрович был замечательным человеком. Честным, скромным, правдивым, терпеливым, старающимся никогда и никого не обидеть, не нанести никому никакого урона. Такие люди и вообще-то редки среди нас, а уж в театральной сфере – сами понимаете…
Но он был, несмотря на свою скромность, и известным, даже знаменитым артистом и снялся в десятках фильмов. Пик его славы пришелся на семидесятые годы, но и в девяностые люди знали его и помнили. Помнили его прозрачные, как будто выцветшие, голубые глаза, ясный внимательный взгляд и неторопливость и убедительность каждого жеста.
Да еще бы этим глазам не быть внимательными, а этим жестам – убедительными! Биография этого человека была настолько нестандартной, что… Впрочем, поясню. У нас ведь как? Или мужчина был фронтовиком и героем, или прожил жизнь преступника и заключенного. Владимир Петрович умудрился в одной судьбе соединить эти две, не самые простые. Сначала фронт, героизм и мужество, ордена и медали, а сразу после войны (спустя несколько месяцев всего!) – арест и четыре года лагеря. И то четыре только потому, что был освобожден досрочно. Какие там были статьи и в чем его обвиняли – он вспоминать не любил и только всегда смиренно говорил, что сидел за дело…
В общем, Свечкины очень любили Владимира Петровича, а он ответно любил всю их семью. А особенно – их маленьких детей. Наверное, потому, что своих детей у него с женой не случилось. Когда глаза Владимира Петровича глядели на младшее поколение Свечкиных, они всегда теплели и наполнялись чем-то неизбывно детским. Поэтому не было ничего удивительного в том, что однажды и Владимир Петрович выразил желание навестить их в их Рогожине.
Определили срок, и в очередное воскресенье Свечкины забрали Владимира Петровича с собой. Отдельная комната в доме ему нашлась, так что устроили его со всеми возможными удобствами. Владимир Петрович ходил по дому, по участку, здоровался с Гулей, пытался погладить Мусю, вздыхал о чем-то, – в общем, вел себя как настоящий заправский московский гость, которым он, в сущности, и являлся.
Были первые числа мая. С одной стороны – майские праздники, которые у нас, как известно, традиционно-масштабны (от 1 мая до 9-го!). С другой стороны – эти праздники так подходят для тех самых огородно-полевых работ, о которых в связи со Свечкиными я уже писал не раз! Ну когда еще и обихаживать весеннюю прогревшуюся под солнцем земельку, как не в эти дни, которые будто специально предназначены для того, чтобы посадить морковь, лук и свеклу…
Нет, разумеется, Свечкины были людьми нормальными и вовсе не собирались выгонять Владимира Петровича, такого уважаемого и знаменитого гостя, с лопатой на грядки! Но… Но с его обостренным чувством справедливости разве мог он остаться в стороне, когда вся семья, включая детей, возится на огороде? Не мог, конечно.
Он и не остался. Выпросив у Анны Ивановны лопату, он присоединился к Свечкиным в один из вечеров. Подходящей одежды у него не было, и потому ему выдали какие-то застиранные тренировочные штаны из гардероба Петра Петровича.
Было тепло, мягко и сыро. Над огородами и садами белели цветущие во всю силу вишни и яблони, а это, кто бы что ни говорил, красиво!..
Копали грядки не торопясь. Не потому, что спешить было некуда, а потому, что быстрее просто не получалось – земля на участке Свечкиных всегда была тяжелой. Этакий подмосковный классический суглинок с вкраплениями чистейшей глины. Время от времени останавливались и устраивали передышку. Во время передышки с удовольствием разговаривали обо всем на свете.
Мимо огорода ходили соседи, смотрели внимательно, узнавали знаменитого артиста, улыбались, здоровались. Свечкины и Владимир Петрович тоже улыбались в ответ и отвечали на приветствия. В общем, атмосфера была благодушной и праздничной, несмотря на лопаты и грабли в руках населения. Глухих высоких заборов в Рогожине тогда еще почти не было, и один участок от другого отделяли лишь низенькие заборчики из штакетника…
Вечером, после трудов праведных, семья собиралась за столом на ужин. Ужин в связи с праздниками и гостем был непременно праздничным, с обязательными пирогами Анны Ивановны (Свечкины в эти годы выходили из трудного материального положения, в основном, с помощью пирогов Анны Ивановны, печь которые она была большая мастерица и которые, как традиция, уже почти выветрились к тому времени из московской жизни…).
К пирогам, естественно, для взрослых полагалось сколько-то грамм фронтовых (тем более что за столом находился самый настоящий фронтовик!). Величина дозы зависела от многих факторов, но в доме Свечкиных всегда была достаточной.
В общем, было хорошо и как-то душевно. После ужина можно было выйти и пройтись по поселку, показывая Владимиру Петровичу, как в Рогожине живут люди. А заодно и познакомить его с соседями, которые тоже расцветали улыбками в ответ на его приветствие.
Так проходили праздничные дни – в трудах, но и в радостях.
Спустя несколько дней Владимир Петрович уезжал от Свечкиных в самом лучшем расположении духа. Ему понравилось все: их дом, их сад и огород, их собака и кошка, да и само место, в котором все это богатство обреталось. Ну да, дом надо было слегка подремонтировать, а участок немножко облагородить – но это ведь уже детали. А кто из русских людей смотрит в таких глобальных вещах на незначительные детали?..
В общем, все прошло хорошо (все и правда прошло хорошо!). И лишь некоторые коррективы внес постскриптум этой истории.
Праздники закончились, и дети снова пошли в школу. Ну пошли и пошли, ничего необычного. Но однажды старшая, Санечка, пришла домой в каком-то странном состоянии. Как будто у нее в школе что-то случилось. Что-то такое, не очень приятное, вроде двойки по математике.
На все расспросы Санечка поначалу отмалчивалась. Но тут надо знать ее характер. Будучи девочкой очень чувствительной и переживательной, она в то же время очень не любила расстраивать других и потому обычно вела себя в подобных случаях как партизан в известной ситуации.
Но ребенок-то был расстроен, и потому Анна Ивановна была настойчивой. Наконец ей удалось выяснить причину, испортившую настроение Санечке. И надо сказать, причина эта была не совсем обычна.
Оказывается, одна из учительниц (Петр Петрович не помнил, что это была за учительница, какой предмет она вела и т.д.) во время своего урока сумела как-то так навести разговор на прошедшие праздники, что дело от праздников вообще дошло и до Свечкиных конкретно. И до их народного артиста, который копал им грядки в старом тренировочном костюме Петра Петровича.
Смысл выступления этой учительницы был примерно таков: как могут люди, которые вроде бы выглядят нормальными и даже культурными (речь, вы понимаете, шла о Свечкиных), позволить своему гостю, народному артисту, знаменитому человеку да к тому же еще и фронтовику, настоящему герою, позволить взять в руки лопату как простому человеку и копать грядки на их огороде да к тому же в самые праздничные, самые военные дни?!. И это в то время, когда мы должны беречь, холить и лелеять подобных замечательных и удивительных людей, приглашать их в школу на встречи с учениками и вообще окружить их заботой, вниманием и почтением…
Оказывается, она тоже проходила мимо огорода Свечкиных и тоже видела Владимира Петровича, копающим грядки. Здоровалась она или нет, я не знаю, но то, что она при этом не улыбалась, – это почти наверняка…
===========
В обществе любят артистов. Это идеализм, – сказал когда-то умный и язвительный Чехов. Петр Петрович, будучи по своей профессии коллегой Чехова, хотя и не знаменитым, любил в этой фразе менять последнее слово идеализм на идиотизм. Так ему казалось точнее. Но это вопрос далеко не однозначный.
Санечку, конечно, успокоили и утешили. Тем более что реакция ее учительницы была в своей основе совсем незлой. Даже, если вдуматься поглубже, доброй. Это было желание защитить выдающегося человека от грязи и тяжести повседневной сельской жизни. Той тяжести и грязи, которые ей-то самой были знакомы не понаслышке, ведь у каждой учительницы в селе есть точно такие же огороды, грядки, картошка, лопаты, пыльные мешки и ведра. В общем, та же грязь и тяжесть. (Впрочем, и те же цветущие вишни и яблони каждой весной – об этом тоже нельзя забывать хотя бы ради справедливости.)
Просто это желание было немножко наивным. И слегка детским. Грязь и тяжесть этой жизни она почему-то в этом конкретном случае накрепко связала со Свечкиными и возложила на них всю ответственность за эту тяжесть. А разве они сами от этой тяжести мало страдали? Но тут уж как случилось…
Все равно цвели вишни и яблони. А народный артист был всем доволен. И все было хорошо.
