Чудо
Есть две вещи, которые тем сильнее смущают беспорядочный ум, чем дольше он задерживается на них: это чудо и тайна. Здесь легко потерять равновесие и велик риск соскользнуть в крайность.
Некоторые любители «тайного и неизведанного» способны с поразительным мастерством «наводить тень на плетень» и буквально на ровном месте склонны подозревать чудеса. Показательна история о том, как некий монах, протиравший елеем хранящиеся в обители мощи святого, на несколько минут отлучился в ризницу за новой склянкой ароматического масла. В это время кто-то из паломников заглянул в раку и ахнул: мощи мироточат! Вернувшись, монах застал уже внушительную толпу, благоговейно взирающую на «чудо». При попытке объяснить, что душистые капельки на мощах имеют вполне рукотворное происхождение, чернец был обвинен в маловерии. Людям очень не хотелось лишаться чуда.
Другим, напротив, настолько нестерпимо всякое недоумение, что они готовы отрицать очевидное или предложить любое, даже самое нелепое объяснение, лишь бы успокоить самолюбие, раздраженное неразрешимой загадкой. Однажды философ Евбулид Мегарский предложил подумать над ситуацией, которая позже приобрела широкую известность под названием «парадокс лжеца». Некто говорит: «Я всегда лгу». Если это высказывание истинно, то оно оказывается ложным. Этот вызов здравому смыслу настолько взволновал другого философа, Филита Косского, что тот покончил с собой. Логик Диодор Кронос дал обет, что не будет есть, пока не разрешит «парадокс лжеца», и через некоторое время умер от истощения. Впрочем, это исключительные случаи. Гораздо чаще люди, сталкиваясь с явлением, не укладывающимся в рамки разумного, пытаются уничтожить не себя, а само чудо.
Так, перечитывая евангельские рассказы о чудесах, сотворенных Христом, Лев Толстой «объяснял» их очень просто. «Спаситель шел по воде» – это следует понимать не буквально, но так, что Он шел по берегу Генисаретского озера вдоль кромки воды. «Иисус накормил пять тысяч человек пятью хлебами и двумя рыбами»? Не следует думать, будто Он чудесным образом их умножил. Просто у иных из пришедших все же была при себе кое-какая провизия. И Христос «подал пример» эффективного социального распределения материальных благ: рассадив людей рядами, апостолы сначала собрали имеющуюся у запасливых людей пищу, а затем раздали ее всем понемногу и поровну. Великого писателя не смутило даже то обстоятельство, что сами евангелисты рассказывают об этих событиях именно как о чуде.
Между тем для образованного, дисциплинированного ума и тайна, и чудо стоят в ряду обычных явлений. Хороший ученый всегда помнит строки Шекспира: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось вашим мудрецам». Мир гораздо сложнее нашей способности его познать, и потому, столкнувшись с явлением, не укладывающимся в рамки разумного объяснения, не стоит переживать это как личную драму.
Так было принято у древних мудрецов еще со времен Зенона Элейского. Этот ученик Парменида рассказал любопытнейшую историю про Ахиллеса и черепаху.
Быстроногий Ахиллес пытается догнать медлительную черепаху. С какой бы скоростью он ни бежал, мгновенно преодолеть расстояние, отделяющее его от черепахи, невозможно. За это время, не равное нулю, черепаха проделает небольшой путь от места своего старта. И потому прибывающий сюда Ахиллес ее не застанет. Расстояние между Ахиллесом и черепахой сократилось, но оно все же осталось. И потому снова потребуется некоторое время, чтобы преодолеть его. Проблема в том, что за это сколь угодно малое время черепаха вновь уйдет с заветной точки. Так что погоня продолжится: Ахиллес будет бесконечно приближаться к черепахе, но так и не сможет поравняться с ней.
Забавно наблюдать, как математики теряют голову с досады. Они начинают торопливо говорить о сумме бесконечной геометрической прогрессии, которую, дескать, во времена Зенона не умели еще вычислять, о том, что бесконечное количество бесконечно малых отрезков дает конечную величину, и так далее. Это весьма странный ход: доказывать то, что всем и так очевидно. Ведь едва ли отыщется тот, кто всерьез усомнится в том, что Ахиллес все же догонит злосчастную черепаху. Дело в другом: противоречия в рассуждении Зенона нет. Эта загадка наглядно демонстрирует границы нашей познавательной способности. Движение существует. Но понять его в наших категориях скорости, времени и пространства невозможно. То, что не укладывается в рамки рациональности, обычно называют чудом. Выходит, движение – чудо. Оно не вызывает изумления только потому, что наблюдается каждый день и давно стало привычным.
Чудеса, описанные евангелистами, уникальны. Психологически принять их труднее. Но, если разобраться, не все ли равно – ходить по воде или ходить по земле, если и то, и другое равным образом принципиально необъяснимо?
В научной методологии есть инструмент, называемый «доказательством от противного». Для того чтобы принять какое-то положение, нужно продемонстрировать логическую противоречивость или фактическую невозможность обратного. Но странное дело: теории познания известны противоречащие друг другу положения, которые доказываются с равным успехом. Имманиул Кант называл их «антиномиями чистого разума», которые свидетельствуют все о той же простой истине: мир гораздо сложнее любых возможных рациональных объяснений.
И потому воспитанному уму, отчетливо представляющему границы своих возможностей, не претит присутствие в мире чуда. То, что вообще можно мыслить, он мыслит ясно. И молчит о том, о чем нельзя говорить.
Однажды митрополита Филарета спросили: «Как такой образованный человек, как Вы, может верить Библии? Ветхий Завет рассказывает о том, как пророк Иона был проглочен китом. Но ведь научно доказано, что это невозможно: у кита очень узкое горло». Святитель ответил: «Если бы в Священном Писании было написано, что не кит проглотил Иону, а Иона – кита, я бы и этому поверил». И в этом нет никакой «слепой веры». Всякий подлинный мудрец оставляет миру шанс быть чуть-чуть не таким, каким он отобразился в его собственной голове. Вот и философ Иммануил Кант, немец и педант, всю жизнь исследовавший вещи исключительно в пределах разума, в конце концов признался: «Есть две вещи, наполняющие душу все новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – это звездное небо над моей головой и моральный закон во мне».
