Приходинки

Священник Николай Толстиков

Предлагаем вниманию читателей короткие и живые истории священника Николая Толстикова.

Отец Николай окончил Литературный институт им. А.М. Горького (семинар Владимира Орлова) и Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет. Член Союза писателей России. «За сохранение традиций и чистоты русского языка в прозе» награжден медалью Василия Шукшина, учрежденной СП России. Автор книг «Лазарева суббота», «Пожинатели плодов», «Без креста», «Приходские повести». В номинации «проза» стал победителем международного литературного фестиваля «Дрезден – 2007», лауреат «Литературной Вены – 2008 и 2010». В настоящее время служит настоятелем возрождаемого храма Священномученика Власия, епископа Севастийского.

Смиренный человек

Смотритель при храме – должность, в общем-то, женская. Дел и делишек всяких – уйма! Надо подсвечники после службы протереть, воду для крещенской купели нагреть и принести, за порядком в храме следить. Хоть за чистотой, хоть за лихими людишками, норовящими что-нибудь спереть.

Времена менялись...

Храм наш стоял возле городского рынка и, бывало, подвергался набегам разных чудаков. Один прямо на середине вытряхнул полный ящик румяных яблок, видать, для пущей своей торговли. Другой чудачина бутылки с пивом по деревянному полу с грохотом кататься запустил, не иначе от алкоголизма надеясь отшатнуться. Третий – произносящего на солее ектению  диакона по плечу хлопнул и пьяно поинтересовался: «А в ухо хошь?!» Но диакон был не робкого десятка и с достоинством ответствовал: «Отдачей не замучаешься?»  Бузотера незамедлительно и ловко «упаковал» наш новый смотритель Ваня –вытащил проветриться на улицу...

Ваня, крепкий мужичок за пятьдесят, прибился к храму на радость прочим бабушкам-смотрительницам, поселился бобылем в сторожке. Обходительный и вежливый с коллегами, он не чурался всякой работенки – только седая его голова то тут, то там в храме мелькала. Лихоимцам с улицы надежный заслон был поставлен. Одного даже Ваня поймал с поличным – вывернул из-под полы сворованную икону. Огрел «экспроприатора» несильно по загривку и вытолкнул восвояси.

Допытывались у Вани – чей он да откуда? Только молчал упорно  в ответ смотритель, лишь хмыкал  в лохматые свои усы.

– Вот смиренный какой человек... – шамкали старушонки.

Тайна разрешилась в День Победы.

Ваня пришел на службу в парадной офицерской форме с орденами и медалями на груди. Прихожане взирали на сие «явление» с раскрытыми ртами, кто-то из старушонок робко поинтересовался:

– Где ты, Ваня, успел повоевать? Вроде еще и не старый...

Ваня, как всегда, немногословен:

– В Афгане. Дворец Амина брал.

После праздника Ваня вдруг пропал – никто из наших прихожан не повстречал  его больше. Уехал, видно, куда-то. Туда, где его не знают.

Жертва

Отец Василий – из протоиереев прежних, жизнью вдоволь «тертых», в советскую пору уполномоченными по делам религий вдосталь «обласканный», насмешек от атеистов разных мастей в свое время натерпевшийся...

В ельцинскую эпоху народ валом повалил в восстанавливаемые храмы. Стоят такие люди на службе, переминаются с ноги на ногу, пялятся по сторонам недоумевающе, не ведая,  что надо делать.

Отец Василий и вразумляет таких с амвона:

– Не умеете молиться – кладите деньги! Всё посильная жертва ваша Господу будет...

Деловое предложение

Одолели бомжи. С холодами порядочной компанией обосновались в притворе храма: хватают за рукава прихожан, «трясут» милостыню. Настоятель, бедный, не знает, как отбиться от них: иной здоровенный дядя, одетый в шмотки с чужого плеча, куда как «круче» многодетного молодого батюшки, гнусавит протяжно, заступая дорогу:

– Я кушать хочу! Дай!..

Выручает казначей – тетка бывалая, «тертая» жизнью. Храм хоть и в центре города, но верующим возвращен недавно, обустраиваться в нем только-только начали. Чтоб не застынуть в мороз, поставили печки-времянки, привезли и свалили на улице возле стены храма воз дров.

Казначея и обращается к бомжам с деловым предложением:

– Берите рукавицы, топоры, и – дрова колоть! Всех потом накормим!.. Ну, кто первый, самый смелый? Ты?

Бомж в ответ мнется, бормочет себе под нос: «Да я работать-то и отвык…» – и бочком, бочком – на улицу!

Следом – остальные. Как ветром всех сдуло!

Советское воспитание

Из трапезной храма подкармливают бомжей. Повариха выносит им на улицу кастрюлю с супом.

Минута – суп проглочен. С пустой посудиной в руках стучится в двери пьяненькая пожилая бомжиха, говорит деловито:

– «Второе», пожалуйста!.. И десерт!

Тридцать сребреников

Писатель служил диаконом в храме. Дожил и дослужил он до седой бороды; писателем его никто не считал, а если так и называли, то за глаза, ухмыляясь и покручивая пальчиком возле виска.

Мало кто знал, что на дне старинного сундука в отцовском доме лежала толстая стопка исписанных бумажных листов, «семейная сага» – история рода, над которой он в молодости за столом корпел ночами. Все встряхивающие в прошлом веке «родову» события, образы дедов и бабок, дядек и теток, удачливых в жизни или бесшабашных до одури, укладывались помаленьку в главы книги.

Тогда же он, с радостным трепетом поставив последнюю точку, послал рукопись в один из журналов, и оттуда ему ответили, что, дескать, ваши герои серы и никчемны и что от жизни такой проще взять им лопату и самозакопаться. А где образ передового молодого рабочего? Нету?! Ату!!!

Обескураженный автор спрятал рукопись в тот злополучный сундук, втайне всё же надеясь, что еще придет ее время…

О своей «саге» диакон, видимо, обмолвился кому-то из иереев, тот – еще кому-то, узнала о ней и одна интеллигентная бабушка-прихожанка, решила помочь. Схватила диакона-писателя за рукав подрясника и потащила к спонсору. Куда ж ныне без них, сердечных, денешься, тем более среди прихожан таковые имелись. А этот, по слухам, еще и из поповичей выходец.

В назначенный час диакон и тетка топтались у подъезда особняка-новодела в центре города. Хозяин его, глава фирмы по продаже чистой воды за рубеж, лихо подрулил на иномарке. Ладный такой старичок, спортивного вида, в отутюженном костюмчике; глаза из-под стеколышек-очочков – буравчики. Рукопожатие крепкое.

– Преображенский! – представился он и сказал диакону: – Вы давайте сюда свою рукопись, я ознакомлюсь и решу. Вас, когда понадобитесь мне, найдут…

Переживал, конечно, писатель несколько томительных дней и ночей, мало ел, плохо спал. Наконец позвонили прямо в храм за свечной «ящик»: Преображенский приглашает.

Он ждал диакона на том же крылечке, вежливо открыл перед ним дверь в офис; охранник-детина, завидев за писателем шефа, вскочил и вытянулся в струнку.

Преображенский провел гостя в свой большущий просторный кабинет с развешанными на стенах полотнами-подлинниками местных художников.

– Вас, наверное, предупредили… – начал он разговор. – А, может, и нет. Я был начальником отдела контрразведки одного известного учреждения. Впрочем, ладно, не в этом суть.

«Вот влип!» – подумал про себя диакон и слегка вспотел.

– Откуда Вы для своей книги сведения черпали? Героев своих расписывали? Из рассказов родственников, соседей? Да? Но всегда ли эти байки объективны были; не обиду или злобу затаив, сочинял иной гражданин разные «страшилки» про коллективизацию или работу «органов»? Вас-то в это время еще не было на свете!.. У меня самого прадед-священник в двадцатом году во дворе тюрьмы от сердечного приступа преставился, когда на допрос чекисты выкликнули. Но мне это родство потом в жизни помехой не стало…

Преображенский говорил и говорил, не давая бедному писателю и слова втиснуть. Оставалось только тому согласно мычать да глаза пучить.

– Зачем еще одна такая книга, где о советском прошлом так плохо и ужасно?.. Денег на издание ее я Вам не дам… Но не спешите откланиваться! – остановил диакона несостоявшийся спонсор. – У меня есть к Вам деловое предложение. А что если Вы напишите такую книгу, где коллективизация, «чистки» и всё другое были только во благо, во имя высшей цели?! Вот это Вас сразу выделит из прочего мутного потока! А я готов платить Вам жалование каждый месяц, такое же, как у Вас в храме. Подумайте!

Диакон вышел на крыльцо, нашел взглядом маковки церковных куполов невдалеке и, прошептав молитву, перекрестился. 
Ничего не стал он писать. А рукопись свою опять спрятал на дно сундука.

Власть без пола

В самом древнем соборе в городе власти разрешили отслужить пасхальную вечерню.

Собор – музей, в гулком его нутре холодно, сыро. За толстыми стенами вовсю бушует весна, а здесь впору в зимнюю одежку упаковываться.

В алтаре священнослужители терпеливо ждут архиерея, разглядывают старинные фрески на стенах.

Вдруг в алтарь бесцеремонно влетает немолодая дама, затянутая в джинсовый костюм с блестящими заклепками, на голове – взлохмаченная кудель рыжих крашеных волос.

– Вы куда? Женщинам же сюда нельзя! – с тихим ужасом восклицает кто-то из молодых батюшек.

– Я не женщина! – нисколько не смущаясь, ответствует «джинсовая» дама. – Я главный инженер!

И неторопливо бродит по алтарю, смотрит на датчики на стенах, фиксирующие процент влажности, записывает что-то в блокнотик.

Сделала свое дело и – как ни здрасьте, так и ни до свидания!

Все оторопели. Немая сцена…

По времени

Местный юродивый Толя Рыков сидит на паперти храма, как обычно, лопочет что-то взахлеб. Нет-нет да и проскочит в его речах крепкое словцо.

Солидная дама, выходя из храма и все-таки, видать, собирающаяся пожертвовать Толе копеечку, сожалеющее-брезгливо поджимает подкрашенные губы:

– Какой он у вас блаженный? Вон как матом ругается!

Опрятная старушка рядом отвечает:

– Так это он по топеришному времени…

Без греха

Благообразного вида старушонка священнику:

– Ой, батюшко, хотела бы причаститься, да всё никак не получается!

– Иди на исповедь! – отвечает ей молодой батюшка. – Знаешь, что в Чаше-то находится?

Старушонка хитро поглядывает, почти шепчет заговорщически:

– Знаю… Да только не скажу.

– Евангелие читаешь? – продолжает допытываться священник.

– На столе всегда лежит, – ответствует бабулька.

– Так читаешь?

– Так на столе-то оно ведь лежит!

– Много грехов накопила?

– Ох, батюшко, много-много! – сокрушенно всплескивает ручками старушка.

– Перечисляй тогда!

Бабулька задумывается, вздыхает вроде б как с огорчением:

– Да какие у меня грехи? Нету…

И всего-то делов!

В верхнее окно алтаря нашего храма виден флаг, развевающийся над зданием городского суда.

– Посмотрите! Вон как полотнище повылиняло, истрепалось ветром! Заменили бы хоть! – посетовал однажды настоятель.

И – как-то смотрим – полотнище флага новехонькое, реет гордо.

– Вот дело другое! – доволен настоятель.

В это время к Престолу, держа кадило, осторожно приближается наш пономарь Алексей, Божий человек, колеблемый после поста даже сквозняком и смиренный душою и сердцем.

– Каюсь, батюшка, это я... – лепечет он еле слышно. – Благословения у Вас забыл испросить. Стекло в верхнем окне перед службой протер. И вот...

– Да, накадили мы, братие!

Свой срок

Отец Аввакумий страдал от одной своей особенности – ляпнет что-нибудь второпях, ни к селу ни к городу, не подумавши толком, а потом испуганно охватывается.

Однажды вылетели напрочь у него из головы слова заготовленной накануне проповеди о пользе труда. Бывает же такое – рот открыл сказать, а мысль куда-то внезапно ускочила.

Но батюшка не растерялся:

– Некоторые несознательные прихожанки спрашивают меня: можно ли в воскресенье стирать белье? Не грех ли это? Отвечаю: Бог труд любит! Стирайте на здоровье, но после обеда! Аминь!.. Что стоите и ждете?

За праздничным застольем опять казус: снова батюшке хотелось сказать как лучше, а получилось как всегда. С торжественностью разгладил он бороду, вознес бокал с вином и, поблескивая капельками пота на лысине, с чувством пожелал присутствующим:

– Скорейшего вам Царствия Небесного!

И не мог понять, почему это у всех дружно, как по команде, вытянулись лица.

Что ни говори, а всякому – свой срок и подготовиться к этому время нужно, и каждому желалось бы подольше.

Как я стал дедом

Всему свой срок. И мне пришло времечко дедушкой становиться...

Дочь в роддоме мучится; брожу потерянно по улице. Зашел «на огонек» в старинный особнячок в центре города, где контора местного отделения Союза писателей России квартируется. Братья-писатели посочувствовали, кручину мою по-своему истолковали: достали из ухоронки добрый остатчик – на, успокой нервишки! И ушли в соседнюю комнату какое-то совещание проводить.

Сижу-посиживаю: «мобильник» в ожидании на столе, возле посудины закинутые салфеткой пустые рюмашки.

Из коридора в дверь прошмыгнул невеликого ростика плотный, прилично одетый старикан со старомодным «дипломатом» в руке, стрельнул испытующе в мою сторону колючими глазками и уселся за соседним, донельзя заваленным рукописями секретарским столом, приняв выжидательно-скучающую позу.

Немало тут старикашек всяких разных шастает с толстенными тетрадками мемуаров лишь для того, чтобы  кто-то хотя бы вид сделал, что их творения прочитать собирается.

Старичок не мешает мне, сижу дальше.

Трель «мобильника»: зять звонит! Всё – ты дед!

Шумно общаемся с зятем по телефону и не скоро умолкаем.

Глядь: старичок уже сидит напротив меня и с нарочито деланной улыбочкой мне руку через стол тянет:

– Уважаемый товарищ, поздравляю Вас со знаменательным в Вашей жизни событием!

От предложенной рюмки он воротит нос, морщится, но потом с явно притворным тягостным вздохом опрокидывает залпом ее содержимое в себя: ну только если ради Вас...

– А Вы тоже писатель?! – занюхав хлебной коркой, деловито вопрошает он меня.

Получив утвердительный кивок, спрашивает у меня фамилию.

Вижу, особого впечатления мой ответ на него не производит.

Интересуется старичок только, не родственником ли мне приходится такой-то председатель колхоза.

– Нет. А что?

Старикан приосанивается, в голосе его даже металл бряцает:

– Я работал в том районе первым секретарем райкома КПСС !

Я с места не подпрыгнул, под козырек не взял, подобострастную мину себе на лицо не нацепил. Сижу себе, хлеб жую.

«Партайгеноссе», видя к себе такое почтение,  немного скуксился и вдруг воткнул мне в грудь палец:

– А Вы где работаете, товарищ?

– В церкви служу.

Старичка мой ответ явно огорошил, бедный даже поперхнулся, но со стула прытко вскочил.

– Бывайте... – процедил он сквозь фальшивые зубы и сам бывал таков! Впрямь черт от ладана рванул – видал, может, кто?

Вот так в компании за рюмкой с «партайгеноссе» и стал я дедом. Никогда бы не подумал...