О влиянии католицизма на Православие
В своей книге «Спор с самим собой. Духовная брань в современном мире» (издательство «Даниловский благовестник» Данилова ставропигиального мужского монастыря Москвы) иерей Владимир Соколов одну главу посвятил специальному исследованию о влиянии католицизма на русские духовные школы. В данном отрывке мы предлагаем читателю «Прихожанина» ознакомиться с историей вопроса.
Как возмущаемся мы, узнав о том, что на нашей канонической территории ведет проповедь Католическая Церковь. У нас существует какое-то бессознательное отвержение католицизма. Оно, по-видимому, унаследовано нами от предков. В нем можно видеть инстинктивную реакцию здорового духовного организма на нечто чужеродное, способное довести до омертвения. Но, неосознанно отвергаясь католицизма, мы даже и не подозреваем, что мы уже давно находимся под его влиянием, ведь его проповедь началась у нас не сегодня. Поэтому необходимо, отбросив весь эмоциональный груз, который был накоплен за столетия неоднозначных отношений католичества и православия, трезво разобраться: в чем принципиальные вероисповедные отличия двух конфессий?
Дело в том, что мы не очень хорошо знаем православие и плохо знаем католичество – во всяком случае, недостаточно для того, чтобы уметь отличить одно от другого. И это несмотря на то, что у нас есть пастыри, обученные в семинарии, и миряне, прошедшие катехизаторские курсы.
Вначале духовное образование на Руси было очень органичным: оно входило составной частью в духовно-нравственное становление христианина и в его аскетическую работу над своей душой. Само слово образование свидетельствует о том, что этот процесс понимался как подражание образу Богочеловека, как преображение человека. Изучалось только то, что являлось насущной духовной потребностью, что необходимо было для спасения, что помогало исправить падшего человека. Обращались, в основном, к Священному Писанию, трудам святых отцов, проповедям и аскетическим рекомендациям подвижников, которые сами прошли этот путь.
Центрами такого образования, так сказать, духовными университетами, были на Руси монастыри, где получали подобные знания не только монахи, но и благочестивые миряне. Но, конечно, в монастыре не было широкого университетского образования – там невозможно было получить даже полноценное религиозное. Чего стоит один тот факт, что на Руси до XV века не существовало полного перевода Библии. Монастырское образование было направлено на спасение – именно этой цели и подчинялось приобретение знаний.
Органичная традиция была жива фактически до ХVI века, когда в споре «стяжателей» с «нестяжателями» победа оказалась на стороне тех, кто сделал акцент на внешнем усвоении церковного предания и на социальном аспекте церковного служения. Развитие самобытной традиции образования (внутреннего делания), которую осваивали на Руси «заволжские старцы», после этой победы фактически надолго замерло. В богословии и благочестии наблюдается в это время борьба двух влияний: греческого и польско-латинского. Пожалуй, именно с этого момента в отношении к духовному образованию намечаются две противоположные, но одинаково губительные тенденции.
Согласно первой из них, наиболее распространенной, считалось необходимым соблюдать внешние формы благочестия и усваивать основные катехизические азы веры. Характерная особенность этого направления – сосредоточенность на уставных формах поведения, приверженность букве, а не духу Православия, магическое отношение к Церковным Таинствам и полное равнодушие к духовно-практическому усвоению богословия. Знатоки богословия были, но использовали они свои знания начетнически, для того лишь, чтобы искусно подобранной цитатой оправдать свою уверенность в собственной непогрешимости. Отсюда – недоверчивое отношение к разуму как таковому, отрицание свободы, значения личностного начала в деле спасения.
Второе направление характеризуется, наоборот, сугубо рационалистическим подходом к образованию, которое сводилось лишь к расширению суммы знаний и чисто теоретическому, а не духовно-опытному их усвоению. Задачей такого образования было не преображение и изменение человека, не обретение святости, а собирание различных сведений о том, как можно спастись и как стать святым.
Первое направление получило возможность закрепиться в России, в основном, под влиянием католицизма, а второе оказалось родственным протестантизму. Однако такое деление условно, потому что воздействия обеих западных форм религиозности причудливо переплетались и порождали уродливые формы духовного образования и русской церковной жизни.
В то же время эти две тенденции соперничали друг с другом. И это соперничество многими русскими иерархами использовалось для борьбы с католичеством методами протестантскими, а с протестантизмом католическими, потому что не были еще вполне осознаны самобытные православные методы и не выработался наш собственный путь развития. От недостатка своего брали то, что давали католики и протестанты. Но многое из католического и протестантского наследия «перетерлось» на нашей почве, «обрусело» и получило вполне православное направление. Мы учились у Запада, приобщались к великой христианской культуре, потому что корни нашей культуры были общими. В этом смысле даже столкновение с ересью всегда было поучительным и полезным. Мы с жадностью впитывали все, что мог дать Запад, – происходило наше собственное духовное становление. Но это становление было мучительным и противоречивым.
Первое духовное высшее учебное заведение было создано у нас в 1685 году. Первоначально это была школа при московских Богоявленском, затем Заиконоспасском монастырях, где преподавали на греческом языке братья Лихуды. Они пытались привить ученикам вкус к святоотеческому преданию, но богословские классы устроить не успели. Уже в 1694 году по требованию Иерусалимского Патриарха Досифея братьев удалили из академии. Таким образом, традиционное православное богословие в академии фактически не изучали. Немногочисленных студентов обучали риторике и философии, да и то всего несколько лет.
Уже в 1701 году произошло резкое изменение курса преподавания – Петр I своим указом повелел «завесть в академии учения латинские». Теперь обучение здесь было устроено в точности по образцу Киевской академии, из Киева были вызваны и преподаватели. Но все это было полностью скопировано с учебного процесса католической школы. Ярким свидетельством тому было то, что вновь заведенные порядки получили одобрение от московских иезуитов, которые в то время содержали в Москве свою школу для московской знати.
Протоиерей Георгий Флоровский отмечает, что «от славянского языка почти что отвыкали в этой латинской школе – ведь даже тексты Писания на уроках чаще приводились по-латыни». Но это вовсе не курьез, над которым можно было бы просто посмеяться (вот, мол, до чего дошли в своем слепом подражании Западу), потому что вместе с языком усваивалось католическое мышление, а это способствовало восприятию католического богословия. Проповеди учились составлять по латинским пособиям – такие проповеди не только по форме напоминали католические, но в них чувствовалось и религиозно-психологическое влияние католицизма.
Очень показателен для понимания того, что тогда происходило, один малозначительный исторический эпизод: во время посещения Парижа Петром I в 1717 г. «католические богословы парижской Сорбонны предложили царю соединение церквей», а так как католики не признают никакого другого соединения, как только присоединения к ним, то они предложили Православной Церкви присоединиться к католичеству. Их предложение после стольких безуспешных попыток выглядело бы просто несерьезным, если б не неоспоримый факт: отличий в богословии, действительно, оставалось слишком мало, чтобы жить раздельно.
С приходом Феофана Прокоповича начался уклон в преподавании в сторону протестантизма. Протестантский дух на долгое время был удержан в духовных школах. Даже спустя столетие (в 1825 году) комиссией духовных училищ предписывалось: «Чтобы никто собственных уроков не преподавал… чтобы богословия преподаваема была исключительно на латинском, чтобы классическою книгою была богословия Феофилакта, выписанная из лютеранской богословии Буддея». Святоотеческое же богословие на этом фоне казалось странным, нелепым.
«Перенесение латинской школы на русскую почву, – рассуждает о духовных последствиях католического влияния протоиерей Георгий Флоровский, – означало разрыв в церковном сознании. Разрыв между богословскою “ученостию” и церковным опытом. И это чувствовалось тем очевиднее, что молились ведь еще по-славянски, а богословствовали уже по-латыни. …Вот этот болезненный разрыв в самом церковном сознании есть, быть может, самый трагический из итогов Петровской эпохи».
Духовные школы неоднократно пытались реформировать. Но эти реформы не уничтожили зависимости преподавания от католических и протестантских методов. Только со второй половины ХIХ века, когда стали целенаправленно переводить святоотеческую литературу, пробудился настоящий интерес к подлинной православной традиции. И здесь многим открылось коренное отличие этой традиции от того, что долгие годы насаждалось в духовных школах. Характерно, что переводческая работа совершалась в тиши монастырской и скитской жизни. Переводы выполнялись теми, кто занимался аскетическим деланием с практической целью приобщения к древнеправославным методам духовного возрастания. Важно отметить, что восстановление традиции началось с подвижничества, а не с научной работы. Невозможно переоценить здесь роль Оптинских старцев. Их влияние на обновление не только духовной, но и культурной жизни России, на русскую литературу и философию огромно.
Долгое влияние на отечественную духовную школу традиций католического обучения создало и особое отношение к самому богословию – оно существовало как отдельный научный предмет, в котором происходило лишь накопление знаний. Поэтому и после открытия трудов святых отцов богословие по своему характеру осталось таким же схоластическим и отвлеченным от духовной жизни, каким было и прежде, – изменился лишь объект изучения. Тогда как святые отцы считали, что богословие помогает человеку вести правильную духовную жизнь, в которой он обретает подлинное боговедение и спасение.
Святоотеческое богословие усваивалось с трудом; семена, посеянные оптинскими старцами, взошли не сразу: прошло почти семьдесят лет, прежде чем появилось самобытное богословие в лице таких русских богословов, как Несмелов, Лосский, Новоселов, Булгаков, Флоренский. А две тенденции в духовном образовании фактически сохранились у нас до начала ХХ века. В крайних проявлениях они порождали уродливые явления. Рационалистическое направление привело, например, к тому, что из стен духовных учебных заведений выходили самые отъявленные атеисты, а антирациональное – к тому, что всякий умный человек, как замечает по этому поводу митрополит Вениамин (Федченков), считался неверующим. Само же образование по духу оставалось в значительной степени католическим.
Сложившаяся «традиция» изживалась с трудом: реорганизация духовной школы – это дело не одного столетия. Осложнено оно было еще и тем, что духовные учебные заведения были закрыты во времена гонений на Церковь при советской власти. Когда же духовное образование возобновилось, то встал вопрос о воспитании новых преподавателей. Таким образом, процесс реорганизации духовной школы в духе святоотеческой традиции растянулся больше чем на полтора столетия, поэтому триста лет мы духовно окормлялись тем, что было написано в католических и протестантских катехизисах.
