Приходинки. Весна 2020 года

Священник Николай Толстиков

Месть атеиста

В нашем городе местные писатели собрались восстанавливать полуразрушенный храм. Создали общину, получили настоятеля.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело подается, тем более доброе. Богатенькие «буратино» – спонсоры толпой не набежали, а у иного писателя сейчас в кармане – вошь на аркане. Но все-таки старались, что могли – делали. Перво-наперво богослужение в изувеченном до неузнаваемости храме было восстановлено; вместо иконостаса алтарь отделила простая занавеска. А снаружи и говорить нечего: стены ощерились карминно-красными выбоинами кирпича, на крыше березки растут. И все-таки народ в окрестностях стал называть храм «писательским», раз там обретались кудесники слова.

Здание храма уцелело каким-то чудом посреди «дворянского гнезда» – обиталища бывших партийных и советских номенклатурщиков. Кто из них взирал на оживающий храм с молчаливым равнодушием, кто – с ехидной усмешечкой. А один – восьмидесятилетний, но еще шустрый старикашка однажды налетел на настоятеля петухом:

– Где виден труд ваших писателей в деле восстановления церкви? Где купола, где «леса» по стенам? Писатели же богатые люди, что это жалеют «отстегнуть» на ремонт?!

– Помилуйте! – возразил настоятель, тоже писатель. – Откуда у них большие деньги? Живут, нищенствуют.

– Враки все! – не унялся старикан и принялся считать деньги в чужих карманах. – Вон, у председателя вашего союза сын – бизнесмен, да и у других щелкоперов – родственнички тоже небедные.

Выяснилось, что старикашка этот был в молодости и в зрелых годах флотским замполитом и наверняка морячкам ахинею о вреде религиозного дурмана истово втюхивал, а сейчас, поди ж ты, о храме Божьем стал радеть. На службах он никогда стоял, а все вот так налетал с набега на настоятеля. И стал кляузы во все инстанции строчить, на что оказался редчайший мастер.

Начальство, от греха подальше, перевело настоятеля на другой приход; община захирела: все точно рассчитал старый атеист – поражу пастыря, и овцы разбредутся. И, похоже, потерял всякий интерес к храму, больше вблизи его и не видывали. Добился вроде своего.

А все дело-то оказалось вот в чем. Как и многие стариканы на склоне лет, вообразил он себя «писателем», стал своими опусами местное отделение союза писателей заваливать. А наши писатели к графоманам жестки и суровы: пожалуйте-ка в «корзину»!

Вот и удумал старикан отомстить, раз не взяли его в свои досточтимые ряды…

Молитвенно!

Отец Василий, настоятель храма, из музыкантов, в прошлом преподавал в консерватории. Любая фальшивая нотка, проскочившая во время совершения службы, вводит его в расстройство.

Недавно рукоположенный во диакона отец Федот – из армейских прапорщиков. Грубоват, голосина ровно труба, и с музыкальным слухом он не в ладах, не иначе медведь на ухо наступил.

Страдальчески морщится от диаконских рулад на утрени отец Василий, но куда денешься – надо новорукоположенного диакона учить.

Возгласив на каноне с солеи перед Богородичной иконой – «Богородицу и Матерь Света в песнех возвеличим!» так, что вздрогнули подвески на паникадиле, возвращает в алтарь Федот, покадивши храм.

– Отец Федот! – трагично вздыхает отец Василий. – Не надо так орать «Богородицу и Матерь Света…», как будто взвод солдат в атаку поднимаете. Благоговейно, молитвенно надо…

Вера

Отец Федот, хотя и в зрелых уже годах, но диакон еще «молодой», всего с неделю. Утомился, видать, с непривычки на службе. И петь с прихожанами «Символ веры» на солею застеснялся еще выйти, притулился передохнуть на табуретке в уголке алтаря. Батюшка служит с ним тоже молодой, ничего не скажет, не попеняет. А так хоть на пару минут гудящие с непривычного долгого стояния ноги ныть престанут.

Но в это время в алтарь заходит настоятель отец Василий:

– Отец диакон, где ваша вера?

– В садике, – отвечая, вскакивает с табуретки смущенный, как провинившийся школьник, Федот.

– Где-где? – не понимает растерянный настоятель.

– В садике. – повторяет отец Федот. – В школу еще младшую дочку не берут, мала.

Примета

Дама – бизнес-вумен: пусть за пятьдесят, но внешность броская, иномарка – шикарная. Приходит в храм исправно по воскресениям; стоит на службе, повязавшись платочком, – скромная овечка.

Говорит:

– Я, батюшка, как истинная христианка, во всякие там приметы не верю. Пусть черная кошка дорогу перебежит или тетка с пустым ведром навстречу попадется или ваш брат-поп рясой где-нибудь на углу зачернеется – все равно еду прямо! И не подумаю трусливо объезжать за квартал, как другие!

Едем как-то с этой дамой за попутье по делам. Навстречу узкий проезд через туннель под железнодорожными путями, по ним неторопливо тянется состав. Дама вдруг отрывает руки от руля, плюет в ладони и оглушительно хлопает ими.

– Это зачем? – удивляюсь. – Чтобы поезд на нас, не дай Бог, не упал?

– Да нет! К деньгам это! К прибытку! – восклицает прихожанка.

Монашкина ходьба

Часто можно видеть где-нибудь в парках бодро шагающих бабулек с лыжными палками в руках. Скандинавская ходьба. Говорят, помогает жизненный тонус удерживать и к долголетию стремиться.

Но почему-то хочется думать, что придумали ее не финны, а наша русская баба Дуня. Сухонькая, всегда в темного цвета одежде, укутанная по самые брови черным платком, жила она в маленьком, переделанном из амбара, домике. Соседки рассказывали про нее: что в юности она на каком-то полустанке спрыгнула с замедляющего ход поезда, и замоталась при этом ее длинная коса за подножку вагона. Так и поволоклась Дуня по насыпи вслед за набирающим скорость составом. Взмолилась: мол, жива останусь – жизнь Богу посвящу! И… отцепилась.

Монастыри в ту богоборческую пору были закрыты, стала Дуня монахиней в миру…

Нам она запомнилась бодрой старушкой с двумя батожками в руках и котомицей за плечами, семенящей по бездорожью в храм за несколько километров от нашего городка. Неизменно – и в непогоду и под палящим солнцем, шепча молитву.

Никто не мог бы сказать: сколько было монахине лет? Пока однажды на избирательном участке – в советское время все обязаны были придти и проголосовать за одного-единственного кандидата – председатель комиссии, сверив Дунин паспорт со своим списком, не произнес во всеуслышание то ли потрясенно, то ли восхищенно:

– Вы знаете сколько этой бабушке лет? Не поверите, сто три!..

Вот вам и ходьба. С молитвой на устах только.