На улицах Дамаска

Мария Мономенова

Дамасский калейдоскоп.

Серия очерков о жизни православных христиан в Сирии. Часть девятая

Продолжение См. начало

«Главное, не потеряться, только бы не потеряться…» – повторял мой верный провожатый, уже знакомый читателю доктор Мамдух, остро чувствуя свою ответственность за меня. В тот день в городе, и правда, было слишком многолюдно. Испуганные рыночной суетой, еще вчера оживленно щебетавшие канарейки, повесив клювы, сидели в своих клеточках и тихо созерцали. Прямая улица предстала передо мной совсем в ином облике – в будничном.

Возле знаменитой мечети Омейядов профессор указал на ворота. Не без иронии он сообщил, что через них, по местному преданию, должен пройти Христос во время Второго Пришествия. Я долго вглядывалась в то, что профессор называл «воротами», и никак не могла понять, про что он говорит: передо мной возвышалась глухая стена с встроенной в нее небольшой электростанцией. Как выяснилось, именно здесь когда-то и находился юго-восточный вход в мечеть, ведший к минарету пророка Исы бен Мариам (в исламской традиции Иисус Христос считается пророком). Почему-то городские власти не нашли для электростанции лучшего места. Впрочем, ирония профессора стала прозрачной… 

Здесь же к нам подошел чумазый мальчонка – видимо, бездомный. Протягивая профессору набор шариковых ручек «Bic», он мастерски принялся рекламировать свой товар, рассказывая, что это «лучшие ручки во всем Дамаске». Сентиментальный Мамдух терпеливо и с любовью выслушал мальчика, погладил его по нечесаной голове и протянул бумажную купюру, которую нашел в кармане своих стареньких брюк. Мальчик был очень рад и торжественно вручил профессору только что приобретенные им ручки.

– Спасибо, мой дорогой, – поблагодарил тот, – но оставь их у себя – может быть, их еще кто-то купит. 

На глазах детская радость мальчика сменилась далеко не детской гримасой негодования. Крепко выругавшись, он яростно скомкал только что полученную купюру и, кинув ее под ноги доктора, как вихрь унесся в ближайшую подворотню.

– Какой прекрасный парень! – с восторгом воскликнул нисколько не удивленный поведением мальчика Мамдух. – Теперь Вы понимаете, Мария, что такое подлинная Сирия?!

– Если честно, то не очень. Что произошло?

– Мальчуган сказал, что он не попрошайка и что честно зарабатывает себе на хлеб. Видите, какой мы честный и гордый народ. Прекрасная притча! Обязательно напишите об этом происшествии в своей книге, – попросил доктор, и я обещала исполнить его просьбу.

Находясь под впечатлением от поступка юного сирийца, доктор еще долго размышлял о коррупции, которая безжалостно душит экономику страны. Он уповал исключительно на то, что Господь не отступит от Сирии именно благодаря таким чистым душам, как у этого маленького торговца.

…А потом мы ели арабское мороженое. Какая роскошь! Знаменитое на весь Ближний Восток кафе-мороженое с названием «Бакдаши» располагалось в самом центре города на рынке Хамидие. Над входом в заведение красовалась табличка: «Год основания – 1885». Густое и эластичное лакомство здесь до сих пор изготавливали по старинному рецепту из порошка высушенных клубней орхидеи и смол мастикового дерева. На глазах у посетителей мороженщики непрестанно вымешивали его специальными пестами, синхронно отбивая ритм. На вкус оно оказалось бесподобным – ничего общего с жалким московским мороженым из порошкового молока. Вот только есть его было совершенно невозможно: из-за угла на нас пристально смотрели голодные детские глаза – бродяжки мал мала меньше. Нет, не попрошайничали – просто смотрели. Хоть доктор потом и ругался, но я отдала свою порцию одному, самому маленькому, из них.   

Но вот в дамасском калейдоскопе смещаются цветные стекляшки, и мы уже находимся в мастерской старого башмачника. Дело в том, что за последние пару месяцев из-за болезни и плохого питания профессор сильно похудел, а поэтому стало необходимо сделать новую дырку в его ремне, иначе не долог час, когда мог произойти конфуз.

Профессор и башмачник были давнишние приятели. Лишь завидев нас на пороге, энергичный старик расплылся в широкой усатой улыбке и распростер свои грязные от трудов руки для объятий. Оба защебетали приветствиями на ласковом арабском. Заохали и зачмокали! Я почти сразу удалилась в темный угол, чтобы не мешать встрече. По истечении доброго часа, когда на каких-то невероятных станках эпохи неолита двое приятелей самым основательным образом «ваяли» дырку в ремне профессора, у меня заболела спина, и я жалобно вздохнула. Тут про меня и вспомнили. Извиняясь, старики, как могли, ускорили осуществление ответственного «прокола». После чего еще около получаса решали вопрос оплаты и чуть не разругались самым жестоким образом. Сначала профессор явно переплачивал за оказанную услугу, а потом никак не соглашался принять сдачу от башмачника, которую тот настойчиво впихивал ему то в карман, то за шиворот. Противостояние было настолько принципиальным, будто дело касалось каких-то существенных денег, наследства или годовых банковских выплат. В итоге доктор сдался. Но сделал это лишь потому, что увидел мое изможденное нескончаемым ожиданием лицо. Прощаясь, приятели снова лобызались. И вот мы наконец ушли.  

По сути, ничего особенного не произошло, но старый башмачник не выходил у меня из головы. Да, я могла с уверенностью сказать, что он был абсолютно счастливым человеком. И это при том, что в действительности жизнь старика оказалась крайне драматичной. Война забрала у него двух сыновей, лишила крова, он был болен и жил на жалкие гроши в своей мастерской. Еще в начале войны, разбирая завалы соседского дома, в который попал снаряд, под кроватью он нашел Валентину, полуторагодовалую дочку его племянника. После роковой бомбардировки девочка осталась сиротой. С тех самых пор малышка жила вместе с башмачником, который считал ее Божиим благословением и не чаял в ней души. Поэтому-то профессор и хотел отблагодарить старика за «дырку», чтобы тот смог хотя бы конфет купить Валентине, но не вышло.

После происшествия в мастерской я, признаться, серьезно задумалась о том, что такое «счастье» и от чего оно зависит. Вот живет одинокий старик в самой настоящей «дыре». Кругом безнадега, разруха, погибают близкие. А на его лице нет ни тени уныния: он не ропщет, преисполнен деятельной энергией и полон любви к ближним. В повороте его головы – величие персидского шейха. В его гостеприимстве – щедрость нации. В его работе – апломб инженера. В его принципиальности – замашки аристократа. Он на своем месте, и, да, он счастлив. Не знаю, возможно, причиной служило то, что был он из простых – обычный ремесленник – и не имел привычки рефлексировать. Или же всё определяла вера? Подлинная, животворящая, духоносная. Вера, от которой делается светло человеку и всем людям, окружающим его. Ведь по воскресеньям на протяжении полувека (шутка ли!) старый башмачник пел в церковном хоре. Вот и думайте…

Приближался полдень. Солнце палило в самом зените, и стало очень жарко. По пути мы встретили очередного знакомого, который, видя наши изнуренные непогодой лица, любезно предложил воспользоваться его автомобилем. В салоне работал кондиционер, играла приятная арабская музыка. По узким улицам старого города мы медленно пробирались к Патриархии. Теперь, удобно устроившись в кресле автомобиля, я могла продолжить свои наблюдения. За окном проплывала суетная жизнь осажденного и измученного долгой войной старинного города.

Яркие витрины завлекают покупателей. Как и положено на Востоке, а-ля «бутики» сверкают одеждой с блестками – в основном, это ширпотреб из Китая. Здесь же клиентов приглашают всевозможные кафе, мини-пекарни, кальянные, фалафельные. Лавки с сувенирами спросом не пользуются – оно и понятно. А вот свадебных салонов, на удивление, много, и они востребованы: в войну жениться стали чаще – люди спешат жить... На улицах Дамаска всё вперемешку и всё с избытком. Вот чинят газовые плиты, рядом продают фрукты, дальше мигают неоновой подсветкой витрины с айфонами, потом со специями, еще что-то… А вот и книжная лавка, на витрине которой невозможно не разглядеть большую подарочную книгу с перечеркнутой звездой Давида на обложке.

После книжного – какая-то столярная мастерская. Дальше обжаривают и мелют кофе, рядом продают велосипеды, следом эротическое белье… Мы едем по дороге, но точно плывем по людской реке. Перед машиной, озираясь по сторонам, не спеша идут обвешанные пакетами с покупками довольные горожане. Оказывается, у людей в Дамаске есть деньги. Впрочем, много и просто праздно шатающихся зевак. Рынок очень оживленный. На домах развеваются национальные флаги, на стенах приклеены плакаты то с портретами погибших солдат, то с улыбающимся Башаром Асадом.

На дверях встречаются аккуратно повязанные белые ленты: профессор объясняет, что это в знак траура. На столбах и заборах то там, то тут висят типичные, в черной раме, объявления о предстоящих поминках. А люди, веселые, беззаботные, идут, бегут, пьют кофе, эмоционально беседуют, курят кальян. На улицах много военных в форме, причем форма у всех разная, стандарта нет, и одеты кто во что горазд. У витрин стайками вьются девушки, яркие и броские, но на вкус – зачем-то почти все они тут очень сильно накрашены. Мне это непонятно, поскольку арабки сами по себе красивые и «боевой раскрас» на их благородных лицах кажется излишним.

А кроме того, все девушки тут в брюках, многие курят и, подражая европейкам, ведут себя нарочито развязно… все, за исключением ортодоксальных мусульманок, которые, напротив, иной раз так усердны в исполнении предписанных исламом канонов, что в сорокаградусную жару, кроме черного глухого плаща, традиционного никаба (особый вид хиджаба, когда оставляются одни глаза), надевают еще и перчатки. Словом, контрасты как в Нью-Йорке.

Но жители Дамаска не только люди. Это и худые рыжие кошки с огромными и раскосыми, как у рыси, глазами, голуби, совсем не такие, как у нас: небольшие, изящные, с длинной шеей, но чудовищно грязные. Да и вообще на улицах грязно и нечем дышать. 

Мы вынужденно останавливаемся. Перед машиной перебегают дорогу прохожие. Сильным порывом ветра вместе с поднявшимся столбом пыли взметаются длинные смоляные волосы красавицы в джинсах и опускаются на плечи идущей вслед за ней укутанной по самые глаза мусульманке.

Мужчина в национальных штанах «ширваль» ведет за руку абсолютно европейского вида мальчишку, а колоритный старик, идя в противоток, несет у себя на голове кипу арабского свежего лаваша и закрывает рукой глаза от песчаного колючего вихря. Так и хочется сказать: «Остановись, мгновенье!» Какая-то фантасмагория, и я точно выпадаю из реальности… мне кажется, что за окном кино. Вдруг остро захотелось домой, в Россию!   

Но тут взгляд мой падает на обыкновенное дамасское чудо. Прямо на проезжей части, подняв горкой асфальт и прорвав его, явно не первый год героически растет уже достигшая почти метрового размера пальма. Она, конечно, весьма облезла и местами побита. Но это пальма, и она растет! Каким ветром ее сюда надуло? И как при таком невероятном городском ритме она здесь выживает? Милое Божие творение поразило и тронуло меня до глубины души. Вот так характер!

С пригородов Дамаска то и дело доносятся выстрелы и глухие хлопки. По радио сирийский Левитан объяснил, что это «наши» осуществляют очередную попытку освободить Джобар. «Очередную, – бурчит профессор. – Когда это всё только закончится, шайтан их раздери…» Вдали на горизонте из-за жаркого смога еле различимы очертания горы Касьюн, напоминающей летучий голландец. Пейзаж, конечно, красивый, но до жути тревожный. Машина трогается с места, и я провожаю глазами героическую пальму: «…Нет, и как же она тут всё-таки выросла? Чудеса!»

См.: Продолжение