Траекторию жизни рисует Господь

Рубрика «Обычный необычный человек»

Мы привычно восхищаемся прославленными людьми – учеными, полководцами, художниками – называем их необычными. Но ведь каждого человека Господь творит уникальным, надо только уметь эту уникальность увидеть. А потому «Прихожанин» начинает рубрику «Обычный необычный человек». И первый наш собеседник – Владимир Малягин, лауреат Патриаршей литературной премии, главный редактор издательства Данилова монастыря, преподаватель Литературного института, драматург, прозаик, публицист.

– Владимир Юрьевич, хотели бы узнать ваше мнение о новой рубрике – «Обычный необычный человек». В СМИ популяризируют людей, которые и так уже прославлены. А нам хочется говорить о том, что есть истинное содержание человеческой жизни – обретение своего места среди людей, реализация таланта, данного Богом…

– Совершенно насущная рубрика, ее тема давно уже созрела. У Евтушенко есть замечательные строчки, которые я периодически вспоминаю: «Людей неинтересных в мире нет, Их судьбы – как истории планет…» Не так давно я писал про одного человека и в очередной раз осознал: писать можно и нужно буквально про каждого. И то, что каждый из нас особый мир, а каждая жизнь уникальна – это истина! Но где взять столько времени и сил? Где наконец столько писателей взять?! Поневоле впадешь в уныние от непосильности этой ноши.

– Во времена СССР тоже ведь любили рассказывать о простых людях, о рабочих и колхозницах, но получалось скучно, уныло… Как сделать, чтобы у нас не получилось скучно?

– Не стоит, я думаю, следовать во всем советским журналистским канонам. Тогдашний рассказ о человеке сводился к его производственным успехам. А сложность человеческой личности оставалась «за кадром». И получались вместо живых людей плоские схемы, которые неинтересно рассматривать. И нормальные люди все эти скучнейшие «репортажи» действительно читать не могли.

А самое главное – никогда и ничто не говорилось о вере и душе человека, о его глубинных убеждениях и переживаниях. Это было следствием атеистической государственной политики – «отменить» Бога, забыть веру. Но ведь это для нормального человека  главный вопрос. На Руси исторически как сложилось? Незнакомца спрашивали прежде всего не откуда он пришел, не кто он по крови, а какой он веры! Просто для того, чтобы знать, как с ним общаться, о чем можно говорить, о чем бессмысленно, а о чем просто не стоит. И нам сейчас надо с этого вопроса к себе и другим начинать: как мы веруем? Во что? В кого? И тогда эти портреты обычных необычных людей сразу станут правдивыми и многогранными. И тогда человек сразу станет полнокровным и живым.

И нельзя забывать нашу родную историю. А то сегодня наблюдается очень печальная картина: молодые люди даже не представляют себе, как и чем жил Советский Союз, а точнее – человек в СССР. Они верят каким-то среднестатистическим телевизионным бредням, штампам (неважно, положительным или отрицательным), которых полно ходит на просторах сети. А что было на самом деле? Ведь мы же были живыми людьми, как и нынешняя молодежь.

Вот только один пример из той жизни: 1964 год, лето. Мне 12 лет. И ребятишки с бабушками часами стоят под палящим солнцем посреди широкого поля возле зеленого киоска, в который должны привезти хлеб. Хлеб!.. Мы ждем по 6-8 часов, а когда его привозят – начинается страшная давка, свалка. В удачном варианте всем стоящим достается по две буханки в руки. Может кто-то из нынешних подростков представить это?

Но ведь буквально у каждого человека десятки и сотни подобных историй. Надо только уметь его разговорить, уметь затронуть те струны, которые звучат в самой глубине души. Уверен, что у вас это замечательно получится. А идея сама по себе прекрасна и человечна.

– Спасибо за поддержку! И еще вопрос: а вы счастливы?

– Вопрос не простой, конечно. Прежде всего, мне кажется, что постоянно рефлексировать по поводу своего счастливого или несчастного состояния – довольно бессмысленно. Другое дело, что после семидесяти наступает (хочешь ты или не хочешь) пора подведения итогов. Итогов пройденной тобой жизни. И чем больше за спиной прожитых лет, тем больше ощущается такая необходимость. И ты понимаешь, что в конечном счете ощущение счастья имеет довольно простую основу – хорошая жена, хорошие дети, любимые внуки…

Недавно на даче собрались мы с сыном Василием и внуком Святославом, которому сейчас восемь лет. И после обеда мы втроем совершенно на равных обсуждали вопросы сегодняшней геополитики. И это был для меня настоящий момент счастья, когда с восьмилетним внуком ты можешь говорить о самых серьезных предметах, и он понимает все вопросы не хуже тебя, да еще и имеет свои идеи на этот счет. Поэтому в общении с близкими, любимыми людьми заключена немалая доля того, что мы называем счастьем.

Но может ли быть на земле, в этой жизни полное счастье? Наверное, это ощущение полноты больше подходит для жизни иной, той, которая ждет нас за чертой смерти. Вот только будем ли мы достойны того полного небесного счастья? Даст ли нам его Бог? Это тайна…

Земное счастье может быть разным. Кому-то хватает семейной гармонии, кто-то стремится к каким-то иным успехам – социальным, профессиональным, материальным наконец – счастье у каждого свое. Но что важно помнить? Что в этом земном существовании нам необходимо временами и ощущение несчастья, драматизма нашей жизни. Мало того, если бы мы не знали несчастий – как бы мы могли узнать счастье? Нам просто не с чем было бы сравнить свои состояния.

Недавно я стал писать нечто вроде воспоминаний о своем детстве. И вот вспомнилось, как жарким летом я выходил на железную дорогу (а мы жили в Тюмени буквально в двухстах метрах от железнодорожных путей) и смотрел в ту сторону, где находилась Москва. Туда, за горизонт уходили рельсы. И я с самого детства знал, что буду, должен быть именно там, в столице нашей великой страны.

Но лето – это особенное удивительное время. Стоишь на насыпи возле рельсов, а вокруг тебя всё буквально пронизано каким-то удивительным звоном: звенят провода, звенят рельсы, звенят какие-то букашки и жучки, звенят растения вокруг – и даже само небо звенит каким-то особым небесным гулом…

Удивительный парадокс: лето в нашем суровом сибирском краю продолжалось ровно один месяц – июль. В июне могли быть дожди и холод, в августе – прохладно и заморозки по утрам. Итак, всё наше лето – июль! А в памяти почему-то осталось из детства только это безбрежное и жаркое лето, как будто жили мы где-нибудь в Крыму, где полгода натуральное лето.

К концу школы все мы так или иначе выбирали, что будем делать дальше. Кто-то из моих друзей поступал в индустриальный, кто-то – в педагогический институты. Большинство ребят планировали оставаться в родном городе, но я в родительском доме оставаться не собирался. Помню моего соседа и приятеля Анатолия, который учился в железнодорожном училище на помощника машиниста. Мы сидим с ним вечером на лавочке вдвоем и курим, в то время как весь остальной двор в очередной раз смотрит «Семнадцать мгновений весны». И вдруг Толя говорит: «Скорей бы на пенсию…» От этой фразы у меня мороз по спине пробежал. Только представьте: человек еще и училище не закончил, а уже о пенсии думает! А мне, студенту театрального,  в то время казалось, что у меня впереди вся жизнь…

К чему я это рассказал? К тому, что нет двух одинаковых людей и одинаковых судеб. Каждому из нас Господь вкладывает в душу свою программу жизни, рисует ему свою траекторию судьбы. И счастье, наверное, зависит от соответствия твоего жизненного пути той задаче, которую именно перед тобой, только перед тобой поставил Бог. И нет двух одинаковых ощущений счастья, как нет двух одинаковых жизней.

– А как вы считаете: Господь ведет человека, побуждая выбрать какую-то профессию, жизненный путь или же поддерживает его в случае правильного выбора и удерживает от неправильного пути?

– Мне кажется, Господь всегда человека ведет. Причем, не всегда прямыми и простыми путями. Взять хоть меня. В юности мечтал стать певцом (кумиром был приобретший популярность в конце 60-х годов Муслим Магомаев), потом перенацелился на театр. Но когда мы закончили школу в 1969 году, набора в студию при Тюменском драматическом театре не было. Поступил на дирижерско-хоровое отделение в музыкальное училище, проучился год, а через год – снова подал документы в студию. Был уверен, что поступлю и… благополучно провалился. И тогда, не поступив в Тюмени, поехал в Свердловск (нынешний Екатеринбург) и очень легко и даже с блеском поступил.

А потом была армия, а потом – возвращение в театральное уже на другой курс. Но заканчивая училище, я вдруг ощутил, что совсем не хочу быть артистом, что это подневольное существование мне не потянуть. Душа лежит, по крайней мере, к режиссуре, к творческой организации, к руководству процессом. Ушел из пермского ТЮЗа, где мы с женой работали, на телестудию, стоял за телекамерой, получил профессию телеоператора – и это тоже стало хорошей школой композиции кадра, например.

Но надо было двигаться дальше. Не в Пермь, не в Свердловск – только в Москву. А тут Литературный институт объявил о приеме на семинар драматургии Виктора Розова и Инны Вишневской. Надо было срочно прислать два или три текста. Я сел и срочно написал. Отправил, стал ждать, а ответа долго не было. Уехал из Перми к родителям в Тюмень – и тут телеграмма от соседей о том, что мне пришел вызов на экзамены в Литературный.

Виктор Сергеевич Розов отнесся внимательно, поставил отлично и сказал, что этого парня обязательно надо брать. А потом все экзамены на всех пяти курсах сдавал на пятерки, да и институт окончил с Золотой медалью – такая установилась привычка…

– Итак, Господь привел вас в драматургию непростым путем. Но ведь сразу и большая удача? Первая ваша полнометражная пьеса «НЛО» была принята в театре «Современник»!

– Да, в этом смысле мои сомнения закончились, я понял, что выбрал правильный путь, по которому стоит идти. Но в драматургии для театрального успеха очень важно, есть ли у тебя свои театральные деятели, люди, в твоем творчестве заинтересованные. У меня в ту пору таким человеком была только Галина Волчек. Но вот наладить крепкие отношения с ней я не сумел, по молодости сильно ее обидев.

– Как так? Расскажите подробней!

– Вы можете представить, что такое для студента 2-го курса премьера в одном из главных московских театров. Но и для театра это был почти невероятный факт – поставить пьесу молодого студента…

Вскоре после премьеры руководство театра, постановщиков, главных артистов и меня пригласили на телевидение. Все выступают по очереди. Дошла очередь до меня, спросили про мои впечатления от совместной работы с режиссером и актерами. И вместо того, чтобы просто всех поблагодарить, я сказал, что в следующей постановке хотел бы, чтобы мой текст никто не правил, чтобы всё осталось в первозданном виде. Но надо знать, сколько сил вложили в эту совместную работу и артисты, и, главное, Галина Волчек. А ей, как художественному руководителю театра, пришлось еще и «пробивать» пьесу через цензурно-редакторские рогатки, и на это ушло много сил. Тогда Волчек сильно на меня обиделась и очень долго от этой обиды отходила…

С моей стороны это была, конечно, юношеская дурь, незрелость. Эту историю я иногда рассказываю своим студентам, чтобы они учились на чужом примере правильно вести себя в профессиональной среде. А весь мой затянувшийся ответ можно выразить и несколькими словами: я точно знаю, что Господь все время ведет человека. На своем примере я это чувствовал всегда. И даже когда я еще не пришел к вере в Бога, я уже верил в свое предназначение. А мне кажется, две эти веры не противоречат друг другу.

– А может, вы на себя наговариваете, рассказывая про конфликт с режиссером? Сложные отношения между драматургом и театром всегда были. Можно вспомнить о конфликтах Чехова или Михаила Булгакова с руководством и труппой МХАТа…

– В каком-то смысле это действительно извечный конфликт…

– А вы когда-нибудь жалели, что выбрали драматургию?

– Нет, никогда. Создание пьесы – это очень таинственный и необычный процесс. Мне иногда на студентов больно смотреть: они 3-4 года одну пьесу вымучивают. А я в год писал по 3-4 больших пьесы.

– Любое творчество – это все-таки некая со-работа с Богом. Вам приходилось чувствовать, что пишите не Вы сами, а Вас направляют свыше?

– Конечно! Когда ты пишешь, то к эпилогу приходишь порой совсем не так, как планировал. И нередко где-то на последних страницах у тебя вдруг наворачиваются слезы. Но ты же не можешь сам вызвать эти слезы. Получается, что кто-то побуждает тебя писать так, как ты пишешь.

– У Вас, если можно так выразиться, три ипостаси. С одной стороны – писатель, драматург, посвятивший свою жизнь книгам, творчеству. С другой – преподаватель, который учит студентов. И с третьей стороны, вы нашли себя в качестве главного редактора издательства Данилова монастыря. Вы взвалили на себя три служения…

– …Я не взваливал – это получилось само собой, по Божиему изволению. В марте будет 24 года, как я пришел в издательство Данилова монастыря. Потом добавился Литинститут. И это мне очень дорого, потому что на самом деле весьма важно для писателя – преподавать в Литинституте.

– …И все же. По одному служению – писатель-драматург, и Господь не случайно дал вам этот талант и побуждает к творчеству. Второе служение – Литинститут….

– …Нет, второе, а возможно, и первое мое дело – здесь, в Даниловом монастыре. И по значимости, и по количеству часов работы, и по исторически сложившейся традиции.

– Хорошо, пусть так. Литинститут – третье служение. А какое доставляет большую радость?

– Каждое по-своему доставляет и радость, и огорчения. Взять, к примеру, наше издательство. Я считаю, мы собрали здесь совершенно уникальную семью из сотрудников. Я специально подчеркиваю: не коллектив, а семью. Это такая редкость и такое счастье, что это нельзя потерять.

– А как вы стали главным редактором одного из главных монастырских издательств?

– В 1999 году меня позвал к себе наш эконом отец Иннокентий. Я приехал к нему в обитель из загорода, где мы тогда жили. Он говорит: «Мы хотим предложить тебе стать главным редактором нашего издательства». Я засомневался. «Зачем, – думаю, – мне это? Я только-только всё в своей жизни устроил. Работаю на полставки, что-то где-то получаю, могу спокойно писать. А тут новые хлопоты». Поделился своими сомнениями с отцом Иннокентием, он, честно говоря, не ожидал, что я откажусь. Но спорить не стал. Попили чайку, пообщались, и я отправился в обратный путь. Сел в свою «Волгу» и поехал в поселок Рогово. Всё ехал и дорогой про себя посмеивался: «Ну не понимают монахи ничего про писательскую жизнь. А в ней главное – возможность писать, а не заниматься администрированием». И вот еду я, сам с собой рассуждаю и, уже подъезжая к своему поселку, вдруг понимаю, что я что-то сделал не так. Мне предложили стать главным редактором монастырского издательства. И кто предложил? Мой нынешний духовник – отец Алексий, ныне епископ Солнечногорский (отец Иннокентий говорил со мной по его поручению). А я взял и отказался от этого, по сути, послушания свыше.

Мобильников тогда еще не было. И я, едва перешагнув порог дома,  позвонил отцу Иннокентию и сказал, что согласен. И вот уже 24 года я здесь тружусь. И понимаю, что Господь привел меня на это служению. И Он дает мне силы исполнять его.

– А Литинститут?

– Там другое: общение с молодыми людьми, которых ты пытаешься воспитать в профессиональном плане. Я в разговоре с ними не касаюсь духовных вещей. Не касаюсь, потому что считаю, что умный человек сам должен дойти до каких-то важных вопросов, без подсказок.

Во время моего обучения Виктор Розов на своих лекциях не преподавал нам теорию драмы. Он просто рассказывал о жизни. Они с Вишневской много ездили, и рассказывали нам про Америку, Италию, Англию. Это тоже был мудрый подход, который раздвигал наши горизонты. Но теории драмы мы не знали и не понимали, и потому какие-то вещи я потом проходил сложным путем проб и ошибок. Поэтому сейчас я стараюсь своим студентам дать теоретические основы написания драмы. Я даже написал для них специальную книжку-пособие – «Драма и ее автор». Так вот это общение с молодыми людьми мне тоже многое дает.

– А раздражение не испытываете от общения с современной молодежью?

– Мне часто приходится слышать жалобы на студентов: что они мало читают и поэтому безграмотные. Но у нас ситуация по-своему уникальная: у нас же институт литературный, и наши студенты читают много, иногда они читают книги, которые даже я не читал. Мы ведь учим их литературе. Как говорит наш проректор, «никакой политики, у нас партия одна – партия великой русской литературы». Эту мысль я поддерживаю обеими руками.

– Кстати, если посчитать, то у вас даже не три служения, а четыре. Вы же еще регулярно ездите от Издательского совета с выступлениями по разным городам…

– Когда в мае 2021 года я стал лауреатом Патриаршей премии, ко мне подошел отец Макарий, заместитель митрополита Калужского и Боровского Климента, председателя Издательского совета Русской Православной Церкви и сказал: «Ну, Владимир Юрьевич, теперь мы вас в покое не оставим». И уже через несколько дней я летел в Томск, потом в Тобольск, Тюмень. В последнее время беру в эти поездки и свою жену. Она проводит мастер-классы для детей по живописи (Ольга Николаевна Малягина – педагог и театральный художник). У нее своя интересная программа, которая и учит живописи, и в то же время рассказывает о том, что главный художник в мире – это Бог.

– А на творчество время остается?

– К сожалению, немного. Пишу урывками… Недавно писал небольшую пьесу о Пушкине – о периоде его влюбленности, сватовства, женитьбы. Свои биографические пьесы я считаю работой исторической. Неважно, о ком я пишу – о Пушкине или Наполеоне, о Сталине или Жукове, – но я всегда опираюсь на исторические материалы и отвечаю за каждое написанное слово. И что интересно: я обнаружил, что Пушкин последние семь лет своей жизни – от женитьбы до смерти – писал урывками. И даже жаловался на это своей жене Наталье Николаевне.  Но где я и где Пушкин? Если даже Александр Сергеевич из-за нехватки времени писал урывками, то на что мне жаловаться?! Я всю жизнь пишу урывками.

– Вы всего себя отдаете работе, своим обязанностям. А хватает времени и сил на семью, на детей и внуков?

– Кажется парадоксальным, но у меня всегда на первом месте была семья. Вынырнуть из семьи для меня просто невозможно. Я порой завидовал людям, которые могли погрузиться в творчество с головой и забыть про всё вокруг. Про них домочадцы говорили: «Он уехал писать новый роман. Недоступен. Никто его не может беспокоить». Уехал человек и пишет себе новый роман, а как там его жена и дети, его, видимо, не сильно тревожит. В советские времена были даже разные дома творчества, куда писатели уезжали, чтобы творить вдалеке от родных и близких. Я в таком доме творчества был в жизни всего лишь раз – в 1989 году. Вырвался на недельку, написал за неделю пьесу – и обратно домой.

Расскажу такой случай. Я ни разу не был в Почаевской Лавре… А очень хотелось. И вот в 1990 году (я тогда работал в издательстве «Столица») с несколькими сотрудниками я оказался в Киеве. А от него до Почаева рукой подать. Я и говорю друзьям: «Ребята, я поеду в Лавру». Мой близкий друг  меня поддержал: «И я с тобой!». А тут и все остальные захотели в Лавру попасть. В общем, собрались, билеты купили. И уже перед самой поездкой я пошел на вокзал позвонить домой (год, как вы помните, был 1990-й, никаких мобильников). Звоню, а жена говорит: «У нас дети болеют коклюшем. Да так страшно, что не знаю, выживут или нет». Я  возвращаюсь к друзьям и говорю: «Простите, ребята, но я в Лавру не еду – уезжаю в Москву». Обрисовал ситуацию. После этого и всем остальным ехать расхотелось. И мы вернулись в Москву. Помню, когда я приехал в деревню, где жили тогда жена с детьми, и ко мне вышла старшая дочка Машенька, я чуть не заплакал, – она превратилась в какой-то «скелетик из Освенцима». Так тяжело они болели… Духовная и творческая жизнь – это хорошо, но она не может идти впереди твоих детей, твоей семьи, за которую ты отвечаешь.

– Владимир Юрьевич, а вы о чем-нибудь жалеете? Кроме ситуации с Галиной Волчек, конечно. Чего-то, возможно, не сделали из того, что хотелось бы? Или, напротив, сделали, но не так? Возможно, Господь  направлял и наставлял, а вы Его не услышали?

– Каких-то мелких отступлений было, наверное, предостаточно, но если брать генеральную линию, я не могу себе представить, чтобы она сложилась как-то иначе. На восьмом десятке мне это очевидно. Мне понятно, что жизнь развивалась не случайно. Одному человеку Господь определил оставить дом и ехать в дальние края, а другому говорит: «Тебе лучше оставаться дома. Женись, заведи детей, работай всю жизнь».

– А если вспомнить вашего друга детства, который в юности мечтал поскорее выйти на пенсию, и вас, будущего драматурга, который  стремился в Москву, чтобы здесь найти себя. Как вам кажется, не обидно ли ему, что Господь не направил его на другую стезю, не определил ему другое предназначение?

– Сложно ответить на этот вопрос. Вспоминается разговор двух знаменитых: Георгия Буркова и Василия Шукшина. «Жора, – спросил Буркова однажды Василий Шукшин, – ты знал, что когда-нибудь будешь в Москве?» «Нет, – ответил Бурков, – все как-то само собой получилось. А ты  знал?» «Да, я сразу знал», – признался Василий Шукшин. Вот вам и ответ: кто-то в душе предчувствует, а у кого-то само собой случайно – или не случайно – получается. Понятно, что это не совсем корректное сравнение. Был мой выбор и выбор моего друга Толика. Господь определяет человеку траекторию его жизни, его выбор. Но у Господа нет людей первого, второго или третьего сорта. Просто каждый человек хорош именно на своем месте. Выдерни его с этого места и дай прожить чужую жизнь, – я думаю, ему будет неуютно и страшно. Человек ведь часто не задумывается о том, что его жизнью управляет Господь.

– А вы сами когда пришли к Богу? Наверное, когда стали писать, были еще атеистом?

–  Нет, когда я начинал писать, я уже не был атеистом. А пришел я к Богу, когда в моей первой семье случились определенные смертельные потрясения. Они так по мне ударили, что мне жить не хотелось. В прямом смысле. Я тогда из Свердловска приехал в Москву. Все еще были на каникулах, а я лежу один в своей общежитской комнате (вольготно мы тогда жили, по двое) и понимаю, что жить дальше не хочу. Не хочу и не могу. И в то же время что-то во мне говорит, что я не имею права взять и сам прервать свою жизнь. Для меня тот момент был очень и очень серьезный. Я понимал, что сам с этим не справлюсь. И тогда я стал молиться. Лежу на кровати и, глядя в стенку, непрерывно молюсь. И меня отпустило. Вот тогда я впервые ощутил невероятную силу молитвы. И кое-что главное еще: я понял, что обращаюсь к Личности, и эта Личность существует. Это был мой первый шаг к Богу.

– Владимир Юрьевич, спасибо вам за откровенное интервью. Но позвольте последний вопрос или замечание. Кто-нибудь, прочитав нашу с вами беседу, скажет: «Понятное дело, писатель! Высота! Занимается творчеством, работает в монастыре. А я вот, скажем, водитель трамвая. Где мой талант? Где мое счастье?». Что вы могли бы сказать на это?

– Тут есть два момента. Первый – ответ на ваш вопрос можно найти в «Миссионерских письмах» святителя Николая Сербского (архиерей Сербской Православной Церкви, епископ Жичский – Ред.). Вы знаете, что он написал одному машинисту паровоза, который говорил о том же, что и вы сказали? Он написал примерно следующее: «Ты пишешь, мне дорогой, что считаешь свою жизнь бессмысленной и неудавшейся, потому что день за днем видишь вокруг себя одно и то же. Но как же ты не понимаешь, что ты исполняешь функцию Бога. У тебя в вагонах несколько сотен живых людей, и все они надеются, что ты довезешь их до станции назначения живыми и невредимыми. Пойми, от тебя зависит их жизнь. И эту функцию Бога ты выполняешь каждый день».

Очень мудрые слова. Это – первый момент.

И второй: еще раз скажу, что вы очень правильную рубрику решили начать. Каждый человек по-своему уникален, каждый человек – это отдельный роман. Надо только открыть его, надо людей разговорить. К сожалению, многие люди у нас забиты, они не привыкли чувствовать свою значимость. Мы все время пишем только о разных звездах кино и телевидения. Хватит рассказывать про звезд. Придите в храме, выберите любого человека, расспросите его о том, как он пришел к вере, и уверяю вас, в каждом человеке вы найдете удивительный роман о жизни.

Екатерина Орлова,
Петр Селинов

РУКА ДАЮЩЕГО НЕ ОСКУДЕВАЕТ!