О нашем времени, войне и христианстве в отделении гнойной хирургии
Елена Кучеренко
Странное сейчас время...
Льется кровь, гибнут люди, семьи остаются без крова, да и вообще без всего. И бегут, едут, куда глаза глядят. Слезы, стоны... Но тут же, совсем рядом, другие живут так, как будто бы ничего не происходит. На одной улице жена оплакивает погибшего мобилизованного мужа, мать – сына, дочь – отца... На другой пожимают плечами: «Это ваш выбор. Можно было уехать. Нас это не касается. Мы – пацифисты». У них муж/сын/отец айтишник. Ему не грозит.
* * *
Раньше эти семьи дружили. Погибший и живой на рыбалку вместе ходили, в баню, пиво пили... А сегодня айтишник-пацифист даже на похороны не пришел. «Ваш выбор»... Пил в то утро какой-нибудь свой тыквенный латте (гадость редкая, но модно) и гордился тем, что он за мир во всем мире.
Как сказала мне однажды очень православная женщина:
– Это не моя война! Не я ее начинала, не мне о ней и думать... – А рядом – почерневшая от горя вдова и дочь-сирота. Они что ли начинали? Хотели? Думали? Они что – не за мир? Вот эта маленькая девочка и ее мать? Но очень православная женщина гордо от них отвернулась. Она – пацифистка. И все они из одного храма. Из одной Чаши причащаются.
А другая, не пацифистка, а русская «патриотка», пишет в соцсетях о погибшей маленькой украинской девочке: «И что? Мне не жалко! Дети Донбасса гибли восемь лет». И вообще, «а был ли мальчик, или все это хохляцкая пропаганда? А вы, Елена, методичек ципсо начитались»... Она всем, кто не захлебывается от ненависти к «укропам», пишет, что они их начитались.
Но и там – черные от горя родители той девочки. И «русской патриотке», верующей, кстати, иконки пишет, их не жалко... Хотя, с другой стороны, она и о наших погибших пацанах знать не хочет. «Это подрывает боевой дух»...
Другие пишут, что нет и не было никаких убитых детей Донбасса, а были и есть сепаратисты. И их не жалко. «Это их внутренние дела, они никого не касаются», – пожимает плечами очень православная писательница с большим количеством высокодуховных книг за плечами. И вообще – все это фейки и русская уже пропаганда. Так что тоже некого жалеть. И шутят у неё на странице подписчики про «Дамбить бамбас»...
Одним не жалко погибших и покалеченных мобилизованных пацанов с одной стороны, потому что «они убийцы». Другим не жалко тех, кто с другой, ведь «они фашисты». И вроде бы все, кому никого не жалко – нормальными были людьми. Да... Странно, страшно.
Но, знаете, если попытаться найти в этом всем что-то хорошее, то это как раз такая вот проявившаяся правда о людях. Это время, когда спадают маски и открывается всё. Слетает вся шелуха из хороших манер и положенных приличий, и проступает нутро. Человек становится настоящим. Таким, какой он есть на самом деле. И очевидна эта правда не только Богу и тебе, но и всем окружающим.
Это время, когда не выйдет уже притворяться и казаться. Не получится больше прятаться за псевдоправославностью, мнимой благопристойностью, патриотичностью или белым либеральным пальто. Все гнилое и все светлое в тебе – как на ладони.
Очень интересно смотреть сейчас на людей и заново их для себя открывать. И удивляться: «Вот ты, оказывается, какой...». И радоваться... Или ужасаться. От одних, с кем вроде бы дружил, в ком не сомневался, хочется бежать. Спала маска приличного гражданина, а за ней – нечеловеческая гримаса. А других, совсем, казалось бы, чужих, хочется обнять. И понимаешь, что ближний – это не всегда тот, кто близко.
Да я и себя заново открываю. И часто меня это совсем не радует.
Я много думаю сейчас об этом. У меня, как и у всех, много вопросов. И к Богу, в том числе. Зачем Ему это все? Наши стоны и слезы? Не понятно.
Но чем дальше, тем больше мне кажется, что если сейчас Он возьмется нас «сортировать» и судить, то точно не по политическим взглядам и отношению к известным событиям. А по тому, где было наше сердце. Чувствовало ли оно чужую боль? Сострадало ли? Не только своим... Любило ли? Или хотя бы пыталось... Не по тому – либералы мы или монархисты. Пацифисты или милитаристы. А по тому – накормили ли мы голодных, напоили ли жаждущих, посетили больных или во тюрьмах сущих. По тому – остались ли мы людьми во время, когда сделать это и очень легко, и одновременно очень трудно.
Да... Многих я открыла для себя заново. Анну, например. А в ее лице целый «пласт», о котором раньше имела весьма смутное представление.
* * *
На самом деле Аню (имя героини изменено) я «заприметила» еще раньше, в мирное, так сказать, время. Тогда моя Маша, у которой синдром Дауна, пошла в детский сад. В самый обычный детский сад, в котором до нее особых детей не было.
Я волновалась. Воспитатели, подозреваю, тоже волновались. И на этой волне всеобщего волнения было решено, что как только появится родительский чат, я сама напишу туда сообщение, мол: «Дорогие друзья, у меня для вас прекрасная новость. В нашу с вами группу пошла моя особая дочь. Просьба сохранять спокойствие. Если есть вопросы, я на них с удовольствием отвечу. Уверена, все у нас с вами будет хорошо». В ответ на это мое сообщение я получила массу прекрасных, поддерживающих комментариев:
– Добро пожаловать!
– Я буду рада, если моя дочь подружится с вашей девочкой!
– Я уверен, мой сын и ваша Маша прекрасно поладят.
Ну и так далее. Море тепла и любви. Сейчас у нас, и правда, все очень хорошо. Дочку прекрасно приняли все – от детей до охранников. О воспитателях и родителях я даже не говорю. Но тогда из всех комментариев мне очень запомнился один. Дословно, правда, не воспроизведу, но суть такова:
– Я – стилист и визажист, работаю в салоне красоты. Если будет нужно, готова бесплатно делать вашей девочке прически.
Это писала Анна – мама одного мальчика. Я ни разу еще не воспользовалась ее прекрасным предложением, но оно мне до сих пор как-то очень греет душу. Мы иногда пересекались в саду, «задружились» в соцсетях и читали посты друг друга, иногда комментировали. А потом началась СВО...
* * *
Если честно, я никогда не смотрела на Аню сквозь призму этих событий. Хотя сквозь эту призму я смотрю на многих. Не смотрела, наверное, потому, что – где, собственно, салон красоты, и где СВО? Где все эти выщипанные брови, филлеры, маникюры-педикюры, колористика, и где раненые и погибшие?.. Не в том смысле, что все стилисты – равнодушные аполитичные люди, эдакие стилисты-пофигисты, а в том, что, видимо, в моей собственной голове эти две реальности (именно реальности, а не люди) – красота и кровь, макияж и окоп никах не пересекались.
А потом меня благословили в храме организовать закупку подарков к Рождеству нашим военным. Туда, на передний край. Почему меня – до сих пор загадка. Более безответственного человека сложно найти. Однако, с Божией помощью и помощью хороших людей я с этой задачей, вроде, справилась.
Тогда меня поразила одна вещь. Те, на кого я рассчитывала, в ком была уверена, плечами как раз и пожали. Не все, конечно, но...
– Мы – пацифисты! – обозначили они.
– Но там же родные и наших прихожан тоже! И мы не оружие им отправляем, а трусы с носками. Это акт христианского милосердия.
– Пацифисты...
А потом ко мне подошла одна мама ребенка из воскресной школы.
– Я рассказала об этих подарках в салоне красоты, где прическу делала, и девочки-мастера тоже хотят принять участие.
Я даже сначала не поняла, при чем тут прическа. Но в итоге эти девочки из салона собрали мне несколько коробок всякого-разного. И вместе с нашими подарками все эти поехало за ленточку. Тогда для меня это стало настоящим откровением. Особенно в свете того, что, повторю, те, в ком я была уверена, такие крепкие православные люди, попросту «отморозились»... И я даже написала в соцсетях пост об этом моем личном разрыве шаблона.
Комментариев было много – очень разных. Но, как и в случае с детским садом, очень запомнился мне Анин. Она писала о том, что нет ничего удивительного в том, что стилисты, визажисты и прочие «феи красоты» не остаются в стороне. Она сама с коллегами ездит в госпиталь к раненым и делает им бесплатно стрижки.
– Дорогие, востребованные мастера, хозяйки салонов, приезжают к нашим бойцам, устраивают дни красоты, – рассказывала она.
«Военный госпиталь и хозяйки дорогих салонов... Раненые и дни красоты», – «коротило» у меня в голове. Я начала внимательнее читать Анины страницы в соцсетях. Вот она делает какой-то сбор на шлепанцы раненым. Вот – на спортивные костюмы... А вот она говорит об очередной своей поездке в госпиталь и рассказывает историю одного командира без обеих ног.
Тогда я решила поговорить с ней и сделать материал. Она согласилась. Только получилось немного не то, что я задумывала. Мне хотелось услышать героические истории наших бойцов о том, как они вытаскивали кого-то из огня, совершали подвиг за подвигом. О смертельных ранениях и все равно – подвиге... А Аня говорила совсем о другом:
– Они не любят об этом рассказывать. Один боец мне даже сказал: «А почему все хотят узнать, как в фильмах о Великой Отечественной войне – про какой-то великий подвиг? Про ранение, как нас спасали, как мы спасали... Почему никому не интересно, как и на что нам жить сейчас? Как мы разучились ходить после года лежания в больнице... И где нам теперь работать? Почему никому не интересна простая рутина ежедневного восстановления?»...
Из этого «противостояния» моих вопросов и Аниных ответов и получился этот текст. Который, мне кажется, не только о ней. Ей вообще не понравилось, что ей «посвятили столько букв». Он – о госпитале, о людях, о нашем времени, о нашем обществе... И о христианском милосердии.
* * *
Впервые в подмосковный госпиталь, куда привозят наших раненых, она попала еще в декабре 2022 года в команде парикмахеров-стилистов.
– Была цель сделать бьюти-день для мам раненых бойцов. Нас было не очень много, но те парикмахеры, которые все же поехали, стригли парней. Девчонки-визажисты делали их мамам макияж, укладку. Лично я туда тогда поехала ради интереса и желания помочь. Но уже на месте увидела реальные потребности этих людей. Конечно, это не макияж и не укладки.
Очень скоро Аня начала ездить в госпиталь самостоятельно – от волонтерского проекта «Руки помощи», который организовала Международная Ассоциация ветеранов подразделения антитеррора «Альфа». Она – официальный волонтер. Ездит в свободное от работы время. И жалеет, что сейчас сил хватает только на один день в неделю. При этом у нее семья и трое детей...
Анну направили в отделении гнойной хирургии.
– Я не выбирала. Куда сказали, туда я и пошла. Оказалось, что это – одно из самых сложных отделений. Раненых очень много, их размещают в урологии, гинекологии, кардиологии, травматологии. Если койки заняты у нас, значит, там самые тяжелые ребята. Еще не зажили раны. Или если человек долго лежит – пошли осложнения. В случае, если это нога, например, врачи тянут человека, вытягивают изо всех сил. Не понятно – ампутируют или нет. За каждый миллиметр этой ноги борются. И иногда все равно отрезают. А не то, что ребята здесь выздоравливают и ждут выписки.... Ну, и из других отделений на перевязки привозят.
Мне интересно, что там делает Анна. Что вообще может делать в военном госпитале современная, красивая, ухоженная женщина очень мирной профессии. Не только же прически. Что вообще делают там такие вот волонтеры.
– В первые мои приезды я еще плохо понимала, что делать с ранеными, и мне их, конечно, никто не доверял, – признаётся Анна. – Работала больше, как санитарка. Или как помощница санитарки. Что-то убрать, застелить кровать, поменять пеленки, вынести судно, мочеприемник... Мусор выбросить, пол протереть. Какие-то мелкие поручения выполняла – сбегать, принести что-то. Кофе приготовить. Потом уже – помыть ребятам головы, их самих. Ну и, конечно, стрижки сделать, маникюр-педикюр, если нужно. Ногти бывают вообще в жутком виде.
Я слушаю Аню, потом «лезу» смотреть ее соцсети. Вот пост о педикюре, кстати: «В прошлую мою поездку в госпиталь я подстригала ногти на ногах ребятам, которые или лежачие, или без руки, или пока что не могут дотянуться до пальцев на ногах. Выяснилось, что их бытовые инструменты непригодны. Там обычно такие ножнички, как для кутикулы. Пришлось повозиться. Поэтому я решила закупить им комплект пилок и книпсеры, насколько хватило средств. Мелочь, а приятно»...
Надо же... Я никогда не задумывалась о том, что раненым в госпитале нужно стричь ногти. И кто-то должен это делать. А ведь это жизнь...
* * *
Я пытаюсь представить себя на месте Ани и других волонтеров. А могла бы я вот так поехать и подстричь покалеченному бойцу ногти на ногах? Или вынести за ним утку? Или помыть его?
– После окопов непросто бывает человека отмыть, – рассказывает она. – Если он полтора месяца не мылся.
Не знаю... Я спрашиваю, а не брезгует ли она всем этим? Я с трудом произношу это слово. Понимаю, что здесь оно неуместно, но другого не нахожу.
– Брезгую? – переспрашивает она меня. – Нет, не брезгую. Я вообще-то в салоне красоты работаю.
Тут у меня в очередной раз «коротит» в голове. Потому что в моем понимании салон – это чистота, гламур и пахнет дорогими духами. Как это можно сравнивать с гнойной хирургией?
– Я не вижу в этом ничего такого. Я работаю в сфере услуг. Я, например, мою людям головы. А они не всегда приходят с идеально-чистыми волосами. Я макияж делаю, выщипываю волоски на бровях, постоянно работаю в тесном контакте с кожей. А стрижки?! Вот эта вся мелкая волосня... Маникюр... Ты же потом вся в этих ногтях, волосах. Так что в госпитале я очень спокойно к этому отношусь. Помыть, ногти подстричь – нормально. Но я, кстати, в перчатках все делаю.
Тем не менее, не все ее коллеги-мастера оказались готовы вот так волонтерить. Даже несмотря на то, что поначалу большая часть выразила желание помогать.
– Тех, кто был категорически против, – единицы, – рассказывала Аня. – Но они тоже не от злости отказывались. Люди просто боятся больниц, боятся ранений. Тем более, что, повторю, наша волонтерская организация работает в отделении гнойной хирургии. Да и многие из тех, кто согласился, потом отсеялись. «Мы бы с радостью поехали, но боимся этого всего. Боимся вида ран, боимся заразу подцепить», – говорили они. Потому что в больнице очень много инфекции. Инструменты и «в миру» надо хорошо обрабатывать. А тут вообще – с утроенной силой. В итоге, из всех, кого я знаю, приезжает только одна девочка. У нее муж, трое пацанов, и супер-плотный график работы. Бывает, что она неделями пашет вообще без выходных. При этом она как-то умудряется выкроить время для ребят. Работает с ними, как с вип-персонами... Правда, знаю еще одну девочку. Она приезжает три раза в неделю. Делает маникюр-педикюр. Но у нее парень погиб в самом начале СВО. За это время она вышла замуж. Муж – офицер, который уже полгода воюет.
* * *
Я спрашиваю Аню про эти самые раны. Это, конечно, дико глупо и даже отчасти жестоко по отношению к парням, но мне любопытно. И понимаю, что она не очень хочет об этом говорить. В отличие от меня, она видит глаза ребят и их боль.
– Я не работаю в перевязочной, поэтому раны я, конечно, не вижу. Я вижу просто забинтованные конечности, культи. Страшно, когда не хватает костей черепа. Полголовы нет, глаза, еще чего-то... Но в неврологии я почти не бываю, поэтому ничего такого по большей части и не вижу. А так – руки, ноги, ожоги... Для меня самая страшная рана, которую я видела – сильные ожоги. Когда человек без рук, без ног. Он весь забинтован, как мумия. Даже голова. Это все болит, долго заживает... Это очень тяжелая тема. И очень хочется им помочь, как-то поддержать, отвлечь, а не снова и снова говорить с ними о войне. Но они и сами немного рассказывают. Возможно, кому-то больно вспоминать, больно возвращаться туда мысленно. Это очень и очень травмирующий опыт. Они почти не делятся со мной, что и как на фронте. Но я и не психолог, чтобы мне все это «вываливать». Пока я им судно выношу или мою их. Хотя одна из моих задач – как раз говорить, общаться. Но не расспрашивать о войне, а наоборот – отвлекать. Больничный клоун, как я себя называю. Если они и любят поболтать, то на какие-то отвлеченные темы. Про мирную жизнь, про текущие дела. Так что любителям трэша, крови и хайпа – не ко мне, а в какие-нибудь телеграмм-каналы.
Но иногда до Ани все же долетают истории «оттуда».
– Я познакомилась с парнем, который уже год находится в нашем отделении гнойной хирургии. Там большая текучка, стало чуть лучше – переводят дальше. А его никуда не переводят. Значит, у него очень тяжелое ранение. Год жить на одной койке, там, где людей держат по несколько дней, максимум неделю, это о многом говорит. Он получил свое тяжелейшее ранение, спасая товарища. Рассказывал, как ждал помощи после ранения, эвакуации, как его спасали. Что уже попрощался с жизнью. Действительно, непонятно, как он не умер. У него были все предпосылки, чтобы скончаться, не дождавшись этой помощи. А ранение... Парню просто оторвало задницу. У него полностью раздроблен таз. В хлам! Переломаны ноги. Массивная кровопотеря. Каким-то чудом главные артерии на ногах у него остались не задеты. И ему перелили три литра крови. Какие-то растворы с микроэлементами. Можно сказать – кровь ему обновили почти полностью. Вот такая история.
* * *
Спасая товарища... Мне хочется узнать еще что-то такое. И тогда я опять начинаю читать Анины соцсети. «Вчера познакомилась с одним командиром. Настоящим командиром. Травматическая ампутация обеих ног ниже колена. Через полгода он намерен вернуться в строй на протезах. Только привезли и прооперировали. Еще даже раны не зарубцевались. Там – за ленточкой остались его ребята».
Мне она рассказывала, что командиры больше переживают не за себя, а за бойцов, которые остались за ленточкой. Протезы-не протезы, они рвутся обратно. Поэтому они и к ранениями своим относятся проще, не унывают. Хотя, конечно, когда бойцы только поступают в госпиталь, психологическое состояние их оставляет желать лучшего. Просто потому, что люди испытывают сильную боль.
– Но я заметила, что тех, кто подавлен, у кого, например, депрессия – их меньше. Если кто-то и унывает, то не кадровые военные, которые осознанно выбирали эту сферу деятельности, а мобилизованные. Обычно это представители мирных профессий. Они, конечно, волнуются, особенно если появляются какие-то угрозы, связанные со здоровьем.
Я слушаю все это. В перерывах смотрю, что она пишет у себя на странице:
«Каждый раз в госпитале оставляю частичку своей души и все больше хочу снова вернуться туда, к ребятам. Приятно видеть старых знакомых, и в то же время очень хочется, чтобы они скорее восстановились, вернулись кто домой, а кто в строй». «Один боец узнал меня, говорит, помнит еще по филиалу с прошлого года. А ведь я успела поменять цвет волос и прошло много времени! Так неожиданно. К некоторым людям реально успеваю привязаться. Наверное, это неправильно»...
* * *
Я спрашиваю, почему все же Аня ездит в этот госпиталь? Что заставляет ее это делать?
– Многие люди в принципе не понимают, зачем мне все это надо, – отвечает она. – Какова моя настоящая цель. Часто спрашивают, сколько я здесь получаю? Я отвечаю: «Нисколько». Недавно парень раненый пытался сунуть мне 500 рублей за стрижку. Я всячески отказывалась, но он настаивал. «Я безвозмездный волонтер, – говорю, – у меня договор. Я не имею права даже рубля взять. Если хотите – от шоколадки вот не откажусь». Да, парни многие пытаются всучить какие-то вкусняшки, фрукты, конфеты... В общем, люди недоумевают: «Если нет денег – зачем тогда?»... Тратить свой выходной, копаться во всем этом? Даже раненые бойцы не всегда это понимают. Сестры милосердия – да. Старушки какие-то – да. А вот мне зачем? А я даже себе не могу до конца ответить на этот вопрос. Но я вижу, что там нужна помощь, которую я могу оказать. Я понимаю, что много где может быть нужна моя помощь. Где-то, возможно, больше, чем в этом госпитале. Но я почему-то приезжаю сюда.
Одной из причин своей такой любви к отделению гнойной хирургии (звучит-то как!) Аня считает коллектив. Она говорит, что там работают совершенно потрясающие люди – и врачи, и медсестры, и санитары, и солдаты, которые тоже несут там службу.
– Да вообще все до одного из персонала, с кем я успела познакомиться, – очень хорошие люди. Хотя я с ними не так, чтобы часто взаимодействую. Здороваюсь, могу у сестры-хозяйки что-то спросить... Совершенно удивительные – военные врачи, которые там работают. Некоторые сами на протезах. Подорвались когда-то. Прошли Кавказ, Приднестровье, было, где на мину наступить. Люди понимающие, и к ребятам у них очень чуткое отношение.
Конечно же, приезжает она туда из-за самих раненых ребят, с которыми познакомилась в госпитале. С кем-то уже подружилась.
– И в какой-то момент понимаешь, что ты с ними одной крови. Что ты – такая же, как они. В обычной жизни мы, конечно же, не из одной тусовки. Здесь все очень разные, госпиталь – это вообще некий срез всего нашего общества. И что-то нас роднит между собой.
* * *
Но главное все равно, наверное, не это. Главное, что Аня чувствует себя в этом госпитале нужной. В первую очередь парням, которые там лежат. И тут она подходит к главному. К тому, о чем ей, правда, хочется говорить.
– Я увидела насущные потребности ребят. У некоторых нет трусов, нет каких-то обычных бытовых вещей. У кого-то нет теплой одежды, а человека выпускают гулять, например. Он может ходить. Но зимой ведь без одежды на улицу не выйдешь, поэтому в декабре я начала вести сбор. Покупали теплые костюмчики. Потом нога с аппаратом Илизарова, например, в берцы не влезает. И в больничные тапки тоже. Они кожаные. Покупали угги, шлепанцы, кеды. Чтобы по больнице ходить. Другие волонтеры перешивали купленную одежду, те же трусы. Потому что нельзя все это в стандартном виде надеть на тело, когда там этот аппарат Илизарова или контрактуры, например. Не гнутся суставы, не гнутся колени, а одеться как-то надо.
И все же главное – это поддержка. Поддержка ребят! Многие же там в полной изоляции. У них погибли все боевые друзья, товарищи. И вот они попали сюда совершенно опустошенными. И не знают, как им жить дальше после всего этого и своих собственных ранений... Не могут выйти на улицу, даже в коридор. А в палате работает телевизор с развлекательными программами. И у них складывается впечатление, что здесь идет какая-то своя жизнь, эдакая параллельная реальность, в которой они никому не нужны, никто о них не помнит. И что зря они там гибнут.
А ты вроде ничего и не сделала, ну, ногти подстригла, поулыбалась, поболтала... Но они говорят, что мы оказываем им этим самым огромную помощь, и всё не зря. «Спасибо, девочки, за то, что вы приходите, – говорят. – Вы – наш крепкий тыл! Без вас – никуда!». Ребятам нужна психологическая поддержка не только от специалистов, врачей, психологов, которые делают все это по работе. Но и от обычных людей, которые приходят помогать не только из чувства профессионального долга, но и просто, руководствуясь желанием помочь. Из чувства благодарности за то, что мы сами живы и здоровы. Из желания хоть что-то сделать для них. Вот об этом надо говорить! О милосердии, о бескорыстном служении! Что мы очень нужны этим ребятам! И мне так хочется, чтобы больше людей к ним приезжало волонтерить. Там очень нужны те же парикмахеры. Да просто очень нужен уход – помыть, покормить. Сейчас там одна санитарка в смене, пока другие в отпуске или на больничном. А мы в нашем фонде обучаем волонтеров, проводим живые встречи.
Вот такую Аню, стилиста-визажиста и многодетную маму я открыла для себя в это странное время. А вместе с ней огромное количество таких же людей. Во время, когда одни живут так, как будто ничего не происходит. И рядом нет всех этих ребят, которым, порой кажется, что все о них забыли. Вообще нет нигде горя и боли, а есть только их маленькая зона комфорта, за которую они хватаются всем, что у них есть, и до остальных им нет дела.
А другие вдруг оказываются в этом отделении гнойной хирургии и раз за разом оставляют там маленькую (или большую) часть своей души. И, возможно, эта часть души поможет кому-то жить дальше, когда все вроде бы рухнуло...
Наверное, это и есть настоящее христианство. Это то, о чем говорил Христос: «Друг друга тяготы носите»... Сейчас как раз время, чтобы носить эти тяготы. Не только в госпитале.
РУКА ДАЮЩЕГО НЕ ОСКУДЕВАЕТ!
