Из Сайднайского дневника

Мария Мономенова

Серия очерков о жизни православных христиан в Сирии. Часть третья

Продолжение. См. начало

Не найдя более подходящего способа рассказать о жизни Сайднайской обители, я решила сохранить последовательность дневника, который вела на тот момент и который лежит сейчас передо мною как вещественное доказательство происходивших со мной невероятных событий.

Зная свою любовь к деталям, могу предположить, что мое пребывание в Сайднае вполне тянет на многотомную эпопею. Каждый из крошечных сюжетов, которые день за днем открывались пытливому взору, мог бы стать отдельной главой – столь глубок и назидателен оказывался их смысл. Но, мой дорогой читатель, не спешите пугаться. Премудро учитывая особенности нашего времени, где всё, увы, слишком скоротечно, поверхностно и, как неизбежность, много дилетантов, постараемся, избежав участии последних, обратиться за помощью к некоей короткой метафоричной форме, в которой бы за малым скрывалось значимое, за словом стояло бы многоточие, а роль читателя была бы столь же важна и созидательна, как роль самого повествователя.

Притчевый лаконичный язык Христа. Какая бездна Божественного смысла сокрыта в небольших по объему Его евангельских поучениях. Вероятно, и тогда Христос говорил для спешащих, и мир неизменен. А есть еще и прекрасные псалмы, есть проистекающая от них поэзия…

Уважение к читателю, смирение перед всякой одухотворенной душой, в которой Бога предполагается изначально больше, чем в самом писателе, – таков «почерк души» нашего великого классика Федора Достоевского, совсем неслучайно названного оптинским старцем Амвросием «человеком кающимся», то есть обладающим главной христианской добродетелью – смирением. 

Не станем же и мы бороться с духом времени, смиримся с тем, что все куда-то спешат, боятся остановиться, не имеют возможности вздохнуть полной грудью. Что каждая вынужденная остановка представляется людям катастрофой, угрожающей им потерей статусов и положений, заработанных столь многими жертвами и приобретенных неизбежными компромиссами с совестью.

О чем говорить, если среднестатистический россиянин поставлен сегодня в такие условия, что жизнь его превращена в сущее выживание и у него просто нет этой жизненно важной возможности перевести дыхание и мирным духом помолиться Богу. Ради детей, ради семьи – работа на износ, постоянное безденежье, стрессы, нескончаемые долги, непропорционально возрастающие налоги и абсолютная социальная незащищенность. Воистину терпелив русский народ! Но, как бы ни затягивали удавку на шее, у каждого из нас всегда остается возможность последнего вздоха, вымоленная ради нас нашими могучими предками. Сквозь хрип, сквозь боль… И, Боже мой, как часто именно последний вздох оказывался для русской души первым!  

Велико испытание, неподъемен крест. И всё чаще «русский человек» бывает «некрасив»: каких только гоголевских «харь», «рыл» и «поросячьих образин» не встретишь сегодня в российской глубинке, безвестном тупике, необустроенной подворотне, серьезном учреждении, за красными стенами Московского Кремля –  неодухотворен, бездыханен, варвар. И всё чаще до боли в сердце, до спазма в горле бывает стыдно за русского человека. Некогда славная история, смелые победы, лихой национальный нрав, благородство и широта души, легко узнаваемые в каждом русском мальчонке, каждой русоволосой девчонке, теперь, увы, мертвый лубок.    

Конечно же, дорогой читатель, мы побежим, мы поспешим вместе с вами. Мы устремимся в это печально мерцающее «куда-то» догонять вечно ускользающий мир потребительского счастья, где затраты ради достижения обманчивых целей всегда – слышите ли Вы это слово-приговор «всегда»? – оказываются несоизмеримыми коэффициенту полезного действия, а на выходе, на том самом выходе в жизнь вечную, по чьему-то дьявольски умному сценарию мы, точно пушкинская старуха, всего-то и удостаиваемся иметь, что одно лишь разбитое корыто.

Да-да, как есенинский герой, «задрав штаны», мы побежим кто за чем: кто за гражданскими правами и свободами, кто за благами цивилизации, успехом, карьерой, комфортом, побежим и за последней моделью гаджета, лайками в соцсетях, трендами и брендами – но при одном самом пустяковом условии: пусть на бегу и вприпрыжку, пусть отрывочно и задыхаясь от учащенного сердцебиения, но мы всё же будем говорить о вечном.

Ненавязчиво, по касательной, легкими прикосновениями, но о чем-то воистину существенном, исцеляющем, о том неосязаемом и далеком, что в один прекрасный час власть имеющей силой вдруг встанет перед Вами сущей неизбежностью и наконец заставит, принудит, прикажет остановиться – потому что в изумлении вы узрите Христа. Дай вам Бог, мой дорогой читатель, хоть раз в жизни столь благодатно «остолбенеть»… Карета, конечно же, превратится в тыкву, платье от «Прада» – в рубище, а десятый «Айфон» – в бесполезный кусок пластика, но Вам до этого уже не будет никакого дела, ничто уже не сможет властвовать над Вами и ничто не сравнится с тем, чему вы «вдруг» сделались причастны, ибо ваш Отец – Царь царствующих, а вы Его сын или дочь – сын Отца Небесного и дочь Владыки светов, царственные наследники вечного Престола…  

28 апреля

Откровение за порогом таинственного придела

Ночью долго не могла заснуть. Никак не привыкну к этому монастырскому «Биг Бену». Огромные площадные часы находятся прямо напротив моего окна и каждый час возвещают о том, что жизнь скоротечна. Они бьют настолько часто, словно отсчитывают не часы, а минуты. Только заснула, как зазвонили монастырские колокола. Правда, звоном этот «набат» никак не назовешь. Да и колокола тут совсем иные. Дергая за веревку, привязанную к стержню, на который могут быть прикреплены один, два или даже три колокола, их постепенно раскачивают, заставляя весело кувыркаться и издавать этот громкий, но, увы, совсем немелодичный звук.

Было семь утра, укутанная розовой рассветной дымкой Сайдная еще мирно спала. Здесь вообще поздно встают и столь же поздно ложатся. Иное дело монахини. Каждая в своей келии, они начинают свою молитву в пять утра. У некоторых благословение на бдения, но таковых немного. Среди бдящих – мать Феврония.

Выглянув в окошко, выходящее во внутренний дворик монастыря, я заметила ее затворяющей дверь своей келии. В одной руке «мамер» держала палку, в другой – золотую кадильницу, из которой, как из трубы несущегося на всём ходу паровоза, валил густой дым благовоний. Еле-еле передвигая ноги, матушка двигалась к часовне Пресвятой Девы. Именно так обычно и начинался ее день – она шла на поклон к Хозяйке.

Молниеносно облачившись, я выбежала на улицу. Произведя головокружительный спуск по старинным каменным лестницам, одним мгновением оказалась у колоннады, ведущей в часовню Шагуры – за матушкой едва затворилась дверь: шаг, другой, и вот я уже внутри. В часовне было точно в подземелье: низкие потолки, прохладный полумрак. Множество теплившихся лампад освещали лики Пречистой на стенах. От быстрого бега громко стучало сердце – мне казалось, что оно грохочет на всю часовенку. На полу один на другой были настелены ковры, так что идти было мягко, тепло и негулко. В конце притвора, ведущего в комнату, где покоилась святыня, мерцал свет от свечей. Матушка была уже внутри. Смело устремившись на свет, я хотела поприветствовать старушку по-арабски «сабах аль хейр, мамер», а потом, возможно, даже блеснуть чем-то типа «шлёнак» или чисто сайднайским «кифек» – тем, чему забавы ради добрые сестрички в первые пару дней уже успели меня обучить… Но стоило мне переступить порог таинственного придела, как я онемела.

Это было совсем крошечное помещение – шагов пять вдоль и столько же поперек. Полукруглая стена с нишей посредине от потолка и почти до самого пола завешена старинными иконами, многие из которых были мироточивые и представляли собой подарки русских царей знаменитому монастырю. Посредине на толстой каменной ноге стоял огромный подсвечник с гигантской прозрачной лампадой на несколько литров елея.

Боже, куда же я, глупая, с разбегу ворвалась? Разве так можно? Хотела, было, отступить, скрыться с глаз, но было поздно – оставалось только провалиться сквозь землю. Я стояла в глубоком, совсем неосвещенном углу и, как завороженная, наблюдала тайнодействие. Матушка молилась…  

Можете меня сто раз уличить в экзальтированности, но я ни разу не видела, чтобы ТАК молились. Это было какое-то чудо. Прозрение! Она подходила к иконам и, усердно крестя каждую дымящимся кадилом, начинала свой особый с ними разговор. Нет, это не были заученные тексты молитв в привычном нам смысле – матушка разговаривала с ними как с живыми. То и дело падая на колени, с трудом поднимаясь с больных ног, она медленно продвигалась вдоль священной стены. Дойдя до ниши, обозначенной закрытыми створами серебряных дверец, она достала из кармана гроздь ключей и открыла тайник. За дверями оказалась решетка, за решеткой еле проглядывалось нечто похожее на ларец, в ларце, насколько я понимала, и находилась она… Шагура – икона, написанная апостолом Лукой с лика Самой Пречистой Девы. «Й`Адра», – то и дело произносила мать Феврония хриплым и глухим, точно исходящим из самого сердца голосом. «Й`Адра!» О Матерь Божия! Держась руками за решетку, маленькая монахиня стояла перед Пречистой на коленях и спешно Ей о чем-то рассказывала с подробностями, в деталях, разъясняя и точно вопрошая: «Ну и что же скажешь?» – «Ну и как теперь быть?» Да, в тот момент я, конечно же, более всего сожалела о том, что не знала языка и не могла понять, о чем же именно все-таки шла речь. Матушка замолчала. Она тяжело дышала и будто бы переводила дух. Оказалось, просто плакала – тихо, еле слышно. Достала платок. Высморкалась. И совсем иным голосом, фактически шепотом, о чем-то начала Ее умолять. Боже, сколько же в этом плаче было покаяния! Согнувшись в три погибели, маленькая бабушка в черном разговаривала с Царицей Небесной. И это было такое сокровенное, такое личное, будто бы сама ее живая душа предстала передо мною без оболочки, и я могла видеть мать Февронию насквозь.

Подливая масла в гигантскую лампаду, матушка меня заметила. Я вздрогнула.

– Ну, чего стоишь? – как ни в чем ни бывало произнесла она. – Молись… я хочу послушать, как это будет по-русски.

И вот я пела Богородицу, а мать Феврония расставляла белые толстые свечи вкруг лампады. Бормоча бесконечную вереницу имен, она то и дело зорко на меня поглядывала и почему-то кивала. Потом, прочитав надо мной какую-то длинную арабскую молитву и умастив по принципу Соборования мои лицо и руки елеем от Шагуры, матушка поцеловала меня в лоб и сказала: «Тешраби ахви?», – то есть «ну а теперь за кофе». В одночасье Богородица нас подружила. Мы стали ближе!

Теперь всякий день так же, как и день матери Февронии, начинался для меня с поклона Хозяйке…

30 апреля

О «маленькой Сайднае» и несгибаемых сайднайцах

Сегодня целый день со мной была сестра Сейди. Молоденькая, энергичная, с большими любопытными глазами, глядящими из-под толстой оправы. Она очень любила свое имя и утверждала, что Сейди – это «маленькая Сайдная». В монастыре у нее было послушание гостиничной, а поэтому, как и все гостиничные, Сейди была очень деловая. Закатанные по локоть рукава, кулаки упираются в бедра, на поясе вязка неисчислимых ключей и ни одной минуты на месте. На ее хрупких плечах умещались три этажа гостевых келий, которые в сезон превращались в подобие пчелиного улья. Рой активных паломников носился за неунывающей монахиней в поиске чайников, постельного белья, кальянов и прочих удобств. Арабы в монастырях – это, конечно, особая тема. Сейди была и администратор, и уборщица, и прачка, и начальник над всевозможными малярами, электриками и строителями – одним словом, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Существенным дополнением к ее и без того немаленькому послушанию был еще и сиротский корпус. Надо было только видеть, как лихо она орудовала гигантскими, в половину ее роста, туго набитыми грязным бельем мешками! Стирка – вот что было счастливым коньком, коньком-горбунком, стремглав несущим бессмертную душу маленькой Сайднаи в Царствие Божие к ее Небесному Жениху.

Мы стояли на крыше монастыря. Было пасмурно, поднялся сильный ветер, надвигалась песчаная буря. Пейзаж, открывавшийся перед нами с высокой точки, с каждым мгновением становился всё красивее – от него веяло чем-то трагическим. Сейди свободно говорила по-английски и с любовью рассказывала о Сирии, Сайднае, местных храмах и монастырях:

– Две трети храмов и монастырей из тридцати, находящихся сейчас в Сайднайе, относятся к Православной Церкви Антиохийского Патриархата. Вот виднеются купола церкви св. Софии,

которую считают миниатюрной копией знаменитого храма в Константинополе. Ее отдельный вход ведет к церкви св. Илии, которая устроена в древнем бастионе. На первом перекрестке после спуска от нашего монастыря – церковь св. Петра (Мар Бутрос), устроенная в римском мавзолее. Вход в нее заложен огромным камнем, в котором пробита маленькая дверь. На противоположном конце города тоже на холме находится мужской монастырь, основанный в IV веке в честь св. Георгия Победоносца. Он долго был в запустении, а недавно отстроен заново. Главной его святыней является пещера, в которой погребено несколько мучеников-христиан первых веков. Шестого мая, в день св. Георгия, в монастырь стекаются тысячи верующих и праздник гремит здесь весь день и всю ночь.

Вот эта церковь «сириан», – указывала Сейди на один храм, – а это католики, – показывала на другой, – но мы друг друга не любим. Раньше Сайдная была сугубо православным городом. Теперь здесь есть даже мечеть. Православных постепенно вытесняют. В ход идут самые грязные методы – подкуп, шантаж. Мы точно в окружении, – жаловалась Сейди. – Протестантские, католические общины часто сотрудничают с Израилем, а это очень опасно.

Монахиня рассказала, что с началом войны первой мишенью снайперских винтовок и гранатометов оказались Сайднайские стены. Наступление началось с гор, атакам подверглась восточная стена монастыря, та самая, где располагается большинство монашеских келий. Но Матерь Божия зримо заступалась за своих чад. Она укрыла Сайднаю Своим изрешеченным пулями Покровом. Это явление Богородицы тогда видели многие: и монахини, и жители городка, и сами террористы.

Во время сражений за Сайднаю, развернувшихся на горе Шурубим 29 января 2012 года, один снаряд всё-таки пробил монастырскую стену. Таким образом, Сайдная оказался первым подвергшимся нападению повстанцев монастырем. Обеспокоенный произошедшим, игумении позвонил верховный муфтий Сирии и спросил, чем он может помочь. Матушка отвечала, что помощи не требуется и что Шагура уже всё устроила: разрушив своей массой полкелии, снаряд чудесным образом остался лежать неразорвавшимся.

Спустя некоторое время после трагедии матушка дала сестрам послушание: молить Пресвятую о том, чтобы устроить восстановление поврежденной стены. Буквально на следующий день после ночного бдения в монастырь из Австралии позвонила некая Каролин Дауд и попросила благословение приехать поклониться святыне; по приезде женщина пожертвовала монастырю ровно столько средств, сколько требовалось на восстановление разрушенной келии.

Сестра Сейди рассказала, что во время войны монастырь живет исключительно милостью Шагуры.

– Случаев помощи Богородицы не счесть. Приходят и приходят к нам люди: и христиане, и мусульмане, беженцы, сироты, раненые с фронта. И всем нужны помощь, деньги, еда, жилье, одежда, доброе слово. У сестер сильная молитва. Никто не остается без утешения. Вот пришел к нам как-то беженец из Забадани – там страшные бои шли, многие оказались вынуждены покидать свои дома. Голодный. Просит что-нибудь для семьи, а у него одних малолеток семеро. Хаджи Параскева помолилась, смотрим – мужчина идет, мешок с рисом на плече несет. Ну, мы с одного плеча на другой переложили – вот вам и «аминь»!

Сколько ни рассказывала моя собеседница о чудесных случаях помощи Богородицы, столько я не могла перебороть в себе липкого чувства страха: стоим-то мы на всеобщем обозрении, как два тополя на Плющихе, на этой монастырской крыше. Но как-то не решалась спросить, опасно ли: снайперу ничего не стоило взять нас на мушку – война же. И вдруг как загрохочет где-то совсем рядом пулеметная очередь! У меня чуть сердце ни разорвалось. Вздрогнула и Сейди.

– Это опасно? – наконец спросила я.
– Сейчас уже нет, – ответила монахиня, рассмеявшись, – хотя, признаться, я тоже еще никак не привыкну – вот, руки трясутся.

К моменту моего приезда Сайдная была полностью под контролем правительственных войск. На горе Херувимов, высшей точки хребта Каламун, кроме самих Херувимов, на время конфликта расположилась еще и военная база, куда для ведения спецопераций подтягивались в том числе и русские подразделения. А поэтому к нам здесь было особое отношение. Уважали! Но в меру, поскольку главными героями для Сайднаи всегда были и будут исключительно сайднайцы.

Жителей этого крошечного, всего-то в несколько тысяч жителей городка так и хотелось назвать не иначе, как гордым сайднайским народом. Отделившись от всего мира по принципу «свой-чужой», они настойчиво отстаивали свою особость и право «быть собой». Мать Феврония, ливанка по происхождению, говорила, что по признакам особого и ни с чем несравнимого упрямства и православной гордыни может определить сайднайца из тысячи. Надо было видеть, с какими самодостаточными лицами они приходили в «свой» монастырь. Да, это был именно их личный монастырь, их личная Богородица, их небесная волшебная сила, хранящая верную Христу землю предков на протяжении веков – залог и стопроцентная гарантия их присутствия в регионе до самого Второго Пришествия. Глядя на этих красивых людей с прямыми спинами, смело и с долей открытой враждебности смотрящими в глаза каждому, вспоминались то ли какие-то викинги, то ли жители Священной Римской империи. Для русского сознания, кроткого и смиренного, всё это было как-то непривычно и странно. Вместе с тем, изрядно пострадав от повсеместной секуляризации и наступающего по всем фронтам обмирщения, очень часто ничего не понимая в церковной жизни и ее канонах, сайднайцы только-то и держались что на своем упрямстве и врожденном сознании того, что они православные, а значит, «раса избранных». И тогда, когда православная Сирия постепенно исчезала с лица земли, Сайдная как столп упрямо стояла посреди всего мусульманского Востока и уверенно заявляла о себе как о сильном православном царстве. Ни политические катаклизмы, ни приход завоевателей – персов-зараострийцев и арабов-мусульман – ничто не смогло поколебать религиозный выбор местных жителей, которые вот уже около двух тысячелетий остаются христианами.

Знаменитый характер сайднайской  общности или, лучше сказать, общины сыграл решающую роль и в нынешней сирийской войне. Тогда, когда страна с треском провалилась в разверстую перед ней бездну так называемой «арабской весны», когда на пустынных просторах Сирии царит управляемый хаос и брат идет на брата, а сын на отца, с высоты своего величественного хребта сайднайцы лишь наблюдают – за долгие годы никто так и не смог втянуть их в конфликт.

С самого начала войны жители православного городка, как, собственно, всегда и было, не доверяли никому, кроме самих себя, – они взяли ситуацию под личный контроль. На совете старейшин было принято решение обороняться: осуществлено вооружение, организованы строжайшие блокпосты, графики дежурств, дневные и ночные патрули. Но самое главное, защищая родной город, коренные жители были готовы за него умереть. И в боях под Сайднаей умирали с честью.

Продолжение следует